Но оказалось, что кое у кого есть свои взгляды на мое предназначение. Двенадцать лет своей жизни я отдал им добровольно. Еще пять они забрали, не оставив выбора. Бросили меня в пекло войны, которая переварила меня, не поперхнувшись. Искалечили мои тело и душу до такой степени, что мне осталось лишь доживать. И выбросили затем на помойку, презрительно запустив в рожу пригоршню монет и страховой полис. Еще и обставили все так, что я не только боюсь раскрыть рот, но и испытываю облегчение от того, что мне вообще позволили уйти живым. Двадцать лет назад я искренне мечтал о полетах в космос. А теперь радовался дню, когда не приходилось скрежетать зубами от боли.

— Так-с. А ну отставить уныние, — пробубнил я себе под нос, силой воли прервав эти деструктивные мысли.

К счастью, у меня была пара рецептов того, как отогнать от себя депрессию и злость.

§ 77

Никогда бы не подумал в молодости, что буду иметь что-либо общее с йогой. Будучи сторонником активных видов спорта, которые занимали у меня едва ли не четверть времени бодрствования каждый день, я от души считал выкручивание ног и уж тем более разговоры о каком-то там духовном равновесии скучной старперской темой. Помню, когда-то я так и брякнул сержанту-детективу Филипсу. Сержант в ответ только усмехнулся. Он не был обидчив, особенно в отношении юнцов, которые искренне считают себя самыми умными. Пожалуй, это был одним из атрибутов мудрости.

Оказавшись в роли инвалида со множеством кое-как сросшихся переломов и парой имплантатов в теле, которому марафоны, регби и бокс больше не светят, да и простые пешие прогулки поначалу давались с большим трудом, я волей-неволей пересмотрел свои взгляды на физкультуру.

Первое время недостижимость прежней физической формы, или хотя бы близкой к ней, вызывала во мне глубокую депрессию и апатию — наверное, гораздо в больше степени, чем могло бы быть у человека, который никогда не уделял особого внимания своей форме. В спорте я не привык довольствоваться малым. Так что осознание того, что полное восстановление невозможно, и что я обречен остаться калекой и слабаком, не способным постоять за себя, отбивало всяческую охоту начинать хоть что-нибудь. Но я быстро осознал, что такая логика действует на меня разрушительно. И тогда я дал себе зарок провести под своей жизнью до травмы жирную черту.

Надо было начинать все с нуля. Сравнивать себя не с тем, каким я был десять лет назад, а с тем, каким я был неделю или месяц назад. Радоваться даже крохотному успеху, вроде того, чтобы научиться подтираться без посторонней помощи, так же, как я прежде радовался победе на Олимпиаде. Работать над собой упорно и неутомимо, всё время стремясь стать ещё хоть чуточку здоровее и крепче, — ровно настолько, насколько смогу, хотя бы на десятые доли процента. И с такой логикой я начал двигаться вперед.

Моим первым учителем на этом пути стал Джо Слэш — человек, которого я считаю в значительной степени ответственным за то, что я вообще могу ходить. Он научил меня сотне упражнений и хитростей, о которых я даже не думал, будучи на пике силы и здоровья. Научил заниматься осторожно, но упорно, чтобы не повредить свое теперь уже не столь прочное тело, но и не лениться и не жалеть себя больше, чем требуется. Следующим этапом моего просветления стали субботние занятия в «Тихих соснах», главным образом йога, к которой я пристрастился настолько, что очень скоро стал практиковать некоторые асаны самостоятельно. И, наконец, путем проб и ошибок, порой довольно болезненных, я сумел выработать тот формат физической культуры, который был для моего подорванного травмами организма в самый раз.

Выйдя из госпиталя, я поставил себе за цель непременно окрепнуть настолько, насколько это возможно. Я работал над собой изо дня в день, каждый раз выжимая из себя немножко больше, чем вчера, не взирая на боль и усталость. Тренировки порой занимали у меня даже больше времени, чем в молодости, ведь восстановить утраченное здоровье гораздо труднее, нежели развить и без того неплохую форму. И уж точно они давались мне намного тяжелее, чем прежде, а результаты были значительно скромнее. Главное тут было не отчаиваться и не унывать из-за отсутствия быстрого прогресса. Так я и делал. И каждый раз убеждался, что упорство вознаграждается, а граница, еще вчера казавшаяся непреодолимой, останется позади если не завтра, то послезавтра — главное стараться преодолеть ее снова и снова.

Меня все еще сложно было назвать здоровым человеком в полном смысле этого слова, главным образом из-за болей и из-за тех травм, которые не подлежали полному восстановлению. Но, сравнив меня в июне 95-го с тем, каким я выходил из госпиталя в мае 94-го, вы увидели бы феноменальную разницу.

Мои ноги больше не были приспособлены к быстрым спринтам и марафонских забегам, но вполне годились для пеших прогулок, в том числе и под горку, а после пары месяцев тренировок — с горем пополам, и для неспешного бега трусцой. Врачи предупреждали, что большие нагрузки могут способствовать быстрейшему износу имплантата, но я решил, что пойду на этот риск. И пока еще он оправдывался. Я увеличивал дистанции осторожно, но упорно и непрерывно. Так что за этот год сумел развить свою выносливость до такой степени, что Джо Слэш, с которым я до сих пор переписывался, с трудом мне верил.

Полноценная тяжелая атлетика мне была также противопоказана — спина и ноги не выдержали бы этого. Но я сумел определить целый ряд подходящих для меня упражнений, главным образом с собственным весом, не нагружающих слишком сильно эти части тела. Мышцы рук и груди быстро вспоминали свою прежнюю форму, а плечи начали раздаваться вширь. Со ста шестидесяти фунтов, с которыми я выходил из госпиталя, я достиг вполне нормальных для своего роста двухсот, заново нарастив значительную часть утраченной мышечной массы.

Йога была полезна мне как минимум по двум причинам. Во-первых, при разумном обращении это был прекрасный способ улучшить общий тонус своего организма без риска для здоровья. Во-вторых, это был путь к концентрации воли и контролю над собой, который был крайне необходим тем, кто испытывал такие боли, как я. Ну и, возможно, в-третьих — этот мой интерес разделял кое-кто из старых знакомых.

— Хм. Не ожидал, — хмыкнул Дерек Филипс, завидев меня.

В свои 58 мой учитель выглядел не старше 50. Седины в его бороде и волосах было лишь чуть-чуть, в то время как мои отливали таким ярким серебром, какое редко встретишь даже у дряхлых старцев. По-молодецки яркая спортивная одежда и румянец на щеках позволяли ему выглядеть здоровее и бодрее меня на целый порядок. Если бы я не знал, что больше тридцати лет жизни этот человек посвятил расследованию насильственных преступлений, работая порой по шестьдесят и более часов в неделю, то предположил бы, что он прожил счастливую безбедную жизнь, лишенную стрессов.

— А почему, собственно, нет? — улыбнулся я, приветствовав старого полицейского рукопожатием.

Наша площадка для занятий йогой располагалась на крыше одного из 50-этажных жилых зданий в районе Сиднея, где в 83-м я участвовал в своей первой полицейской операции, связанной с освобождением заложника — той самой, которая спровоцировала легендарные беспорядки, получившие в истории название «Бури в фавелах». В отличие от пафосной крыши, на которой я в свое время высаживался с вертолета, эта была скромной, унылой бетонной площадкой с парой технических надстроек, вовсе не приспособленной для проведения досуга. Даже не знаю, договаривался ли кто-то об аренде этого места, или занятия начались с того, что этому «кому-то» удалось раздобыть ключ от крыши.

Людей здесь собиралось много — когда двадцать, а когда и тридцать. Я видел много знакомых лиц среди тех, кто расстилал свои коврики, и обменивался кивками с теми из них, кто не чурался страшного седого мужика в шрамах. Приходили сюда лишь завсегдатаи или те, кого они притащили с собой — никакой рекламы, кроме сарафанного радио, этот самозваный кружок не имел. Публика была самой разной в отношении возраста, пола, профессий и социального статуса. Чаще — конечно, победнее. Ведь здесь никто ни за что не платил. Обязанности тренера выполняли по очереди наиболее опытные члены группы, которые приходили сюда позаниматься, как и все.