Я помрачнел, вспомнив последствия встречи с сенатором в Сент-Этьене.

— Кроме того, любое сообщение можно перехватить, — неумолимо продолжила Клаудия. — И тогда оно подвергнет опасности не только того, кто его послал, и всех, кто его окружает, но и того, кому оно адресовано. Так что этого не стоит делать ради ее же собственного блага. По крайней мере, не сейчас.

Я недовольно поморщился, но не нашёлся что ответить, кроме эмоциональной рефлексии из разряда «Мне на все это плевать!», которую человек в моем положении не мог себе позволить. Некоторое время в комнате висело преисполненное раздумий молчание. Клаудия поглядывала на меня, мерно отпивая глоток за глотком горячий чай.

— Скоро состоится собрание лидеров Сопротивления, — без предупреждения перешла она к делу.

Я поднял на нее заинтересованный взгляд.

— Здесь?! — нахмурился я, недоверчиво оглядывая деревенский домик.

— Нет, конечно, — терпеливо ответила итальянка. — Не важно, где это будет. И о точных дате и времени не спрашивай. Об этом пока знают всего пару человек на планете. И для всех лучше, чтобы так и оставалось как можно дольше.

— Ты могла мне вообще об этом не рассказывать. Что мне за дело до вашего собрания?

— Ты должен быть на нем, Дима. Оно обязательно должно состоятся с твоим участием. И поэтому пока оно не состоится — мы должны соблюдать маниакальную осторожность. Каких бы жертв от нас это не требовало.

Из моей груди невольно вырвался вздох. И это не укрылось от Клаудии.

— Я готова поговорить с тобой об этом, — спокойно предложила она. — Для этого я и приехала.

— Клаудия, я правда очень благодарен вам за спасение. Я никогда бы не подумал, что кто-то пойдет ради меня на нечто подобное. Если бы не вы, я был бы сейчас мертв. Но даже несмотря на это, я не чувствую, что готов стать… одним из вас.

— Продолжай, — спокойно кивнула она.

— Мы ведь уже не раз с тобой об этом говорили.

— Мне казалось, с тех пор многое для тебя изменилось.

— Да. Но идея всемирной революции, которая вами всеми движет — прости, но для меня это все равно слишком.

— Ты уверен, что правильно представляешь себе, как и за что мы боремся?

Я вздохнул.

— Я встретил в «Чистилище» одного парня. Он был в группе, захватившей Бокс-Хэд. Той самой, от которой вы потом открестились. На провокатора он похож не был. На наивного простака, угодившего в мельничные жернова — да. Но ведь за ним стояли люди, которые знают, что делают. Или думают, что знают.

Женщина вздохнула.

— Наша диверсифицированная структура имеет свои плюсы и минусы. Так нас сложнее найти и уничтожить. Но слабые и непостоянные связи между ячейками мешают координации действий. Большинство акций, которые совершаются в мире под флагами Сопротивления, являются чистой самодеятельностью лидеров ячеек. Одной из таких акций был захват Бокс-Хэд.

Сделав паузу, она добавила:

— Такой же акцией был и штурм «Чистилища». Мы с Лейлой и другими союзными командирами не запрашивали на это одобрение.

— Но ведь эту заслугу ваш Фримэн охотно приписал себе! — кивнув на телевизор, напомнил я.

— Операция достигла успеха, и высшее руководство одобрило её постфактум. Если бы произошло иначе, то и реакция руководства могла бы быть иной. Такой, как после атаки на Бокс-Хэд.

— Все, что ты сейчас говоришь, не заставляет меня смотреть на вашего Фримэна как на честного малого, который хоть чем-то отличается от других политиков.

Клаудия тяжело вздохнула.

— Ведется информационная война, Димитрис. Это сложная наука. Тот, кто игнорирует ее, обречен на поражение. Один из уроков Ленца, который, как бы он не был неприятен, мне в жизни все-таки пригодился.

— Я эту науку понимаю. Но я не уверен в самих идеях Сопротивления. Свержение существующего мирового порядка и построение нового? Давай даже не будем пока переходить к вопросу «каким будет новый», вокруг которого наш спор наверняка и загрузнет. Начнем с того, что вы поставили целью убрать с доски абсолютно всех серьезных игроков: всех основных политических деятелей, как провластных, так и оппозиционных, всех олигархов. Нечто подобное этому делали разве что большевики во время Октябрьской революции 1917-го, и это закончилось, как мы помним, не слишком хорошо. А вы говорите о масштабах всего мира! Даже если такое в принципе возможно, я содрогаюсь от мысли, сколько лет должна продлиться война, какими жертвами она обойдется всему человечеству и всей планете, и главное — не получите ли вы в итоге ту же самую систему, но только в профиль. Можешь называть меня приземленным, циником. Но меня больше привлекает путь умеренной оппозиции.

При упоминании оппозиции Клаудия вздохнула.

— Ты не хуже меня понимаешь, Дима, что из-за говорящих голов твоих «умеренных» торчат уши Консорциума.

Я вынужден был кивнуть.

— Для подавляющего большинства сторонников Сопротивления союз с олигархами категорически неприемлем. Кардинальное перераспределение жизненно необходимых ресурсов, 95 % из которых находятся в руках очень узкого круга людей — не менее важное наше требование, чем требование об обеспечении народовластия. А на это олигархи никогда не пойдут. А значит, нам нет никакого смысла искать союза с их ручной «оппозицией». Да они и не пошли бы на такой союз. Мы для них очень удобны — они с радостью вторят властям, поливающим нас грязью изо всех щелей, чтобы на фоне злых радикалов выглядеть белыми и пушистыми в глазах неуверенного электората, который хочет перемен, но страшится их.

— Твои слова о перераспределении ресурсов перекликаются с идеологией Евразийского Союза. Ты ведь фактически говоришь о дележке. О коммунизме.

— Не передергивай. Поделить все между всеми поровну — это утопия, или антиутопия, которая противоречит законом природы. Но сейчас мы находимся в состоянии другой крайности, которая противоречит этим законам ничуть не менее. В мире всегда будут нуждающиеся, средний класс и люди состоятельные. Люди должны и всегда будут подниматься и опускаться по этой лестнице в зависимости от своих способностей и своей мотивации. Но мир вполне может обойтись без сверхбогатых людей, которые имеют в тысячи и миллионы раз больше, чем им необходимо. Без тех, кто высасывает все соки из общества и из планеты. Чье состояние растет непрерывно, как раковая опухоль. Ты заговорил о евразийцах? Я готова признать, что Союз намного ближе к справедливой экономической модели общества, чем Содружества. Я охотно переняла бы у них многое в вопросах экономики. Для меня категорически не приемлемы жесткий тоталитаризм, порабощение человеческого разума и другие их фундаментальные поползновения против свободы личности. Но их нынешнее руководство более прогрессивно, и готово отойти от этих пережитков прошлого. Они — уже не те, с кем ты в свое время воевал.

— Прошло всего три года, — напомнил я, скептически поморщившись.

— Германия в 1948-ом уже имела мало общего с гитлеровской. Но давай пока не будем углубляться в это. Речь пока идет о взаимовыгодном сотрудничестве, а не о полном объединении. И уж подавно не о нашем им подчинении. У них — свой путь. А у нас — свой.

Я неопределенно пожал плечами. Клаудия же прямо заявила:

— Димитрис, ты взрослый и мыслящий человек, со своими взглядами, которые сформировались не на ровном месте и не за один день. Было бы наивно полагать, что кто-то сможет убедить тебя изменить их за один день.

Поставив чашку, встав с кресла и подойдя к окну, она изрекла:

— Ты объявил войну вполне конкретному злу. Вот с ним и борись. О большем я тебя не прошу.

— Что конкретно ты предлагаешь?

— В эфире OWN ты явил миру имена конкретных преступников, на чьей совести — жизни тысяч людей. Твоя правда ужаснула миллионы людей. Но никто из этих преступников так и не наказан. Никто из них не пойман и не допрошен, дабы узнать имена тех, кто отдавал им приказы. Лично для меня абсолютно очевидно, почему эти люди не арестованы. Так же мне очевидно и то, откуда исходили приказы. Я, к сожалению, знаю систему слишком хорошо.