«Айвен» не сразу ответил, а когда собрался с мыслями, Вальцев опередил его.

— Не поймите меня превратно, Джек, и не ищите в моем предложении намека на «широкую русскую душу»! — заторопился он. — Просто мы со Стивеном привыкли именно к вам, а ваш ум и терпение делают ситуацию сносной. Думаю, вы понимаете, что нам сложно укорениться в чужой почве, да и, ведь, без «садовника» нашу парочку точно не оставят! Пусть уж всё остается, как есть.

— Пусть! — бодро откликнулся Даунинг, блаженно релаксируя. — Какие пожелания, джентльмены?

— А вывезите нас куда-нибудь за город, что ли, — оживился Зор. — Подышать, видами полюбоваться, а то сплошные заборы и стены!

— Великие водопады Потомака подойдут? — куратор повернулся всем телом к соседу.

— Вполне!

Даунинг вдавил кнопку, и перегородка мягко ушла вниз.

— Чак! Давай, на Грейт-Фолс!

— Да, сэр.

Басовитое урчание мотора поднялось на октаву, и лимузин плавно набрал скорость.

«Вот тебе и весь сказ!» — довольно заерзал Вакарчук.

Глава 8.

Суббота 15 ноября 1975 года, позднее утро

Первомайск, улица Карла Либкнехта

Я подкатил на «Ижике» к бывшей межрайбазе, эффектно рявкнув турбиной. Очень солидная вывеска, золотым по черному извещала: «Центр НТТМ «Искра».

«А ничего так!» — заценил я. Потрудились мы ударно — и бурьян выпололи, и окна застеклили, и пару самосвалов хлама вывезли.

Встречать меня выбежал один лишь Саня Заседателев, хотя «Волжанка» Ромуальдыча уже стояла во дворе, притягивая взгляд свежей окраской.

— Как жизнь? — вежливо поинтересовался я.

— Там… Серафим заходил, сказал… — Заседателев суетливо вынул расческу из кармана куртки, и двумя точными движениями довел свой аккуратный пробор до идеала. — Сказал, что с протоколом отчетно-перевыборного собрания они ознакомились, и утвердили твою кандидатуру единогласно. Поздравляю!

— Спасибо, — рассеянно отговорился я, голова другим была забита. — Ты едешь?

— В Одессу? Ага!

— А чего не переоделся?

— Я щас! — засуетился Саня. — Я с собой взял!

— Живо!

Раскомандовался я не по давней сержантской привычке, просто волнение зашкаливало. Подойдет ли Инна, как обещала? Может, рвануть сразу за ней? А, главное, удастся ли сюрприз?

Ни в каком Интернете не выведаешь того, что мне довелось услышать летом пятнадцатого года от одного бодренького старичка. Своей лысенькой головой с редким пухом, да на морщинистой шее, да с хрящеватым носом-крючком он здорово походил на ощипанного петушка-заморыша, а ведь когда-то Руслан Сергеич изрядным ходоком слыл, ни одной юбки не пропускал.

В ноябре благословенного семьдесят пятого кудрявый Руся крутился-вертелся в помощниках у самого Гайдая. Мрачный творец шедевральных комедий ушел в унынье, как в запой, уверив себя в полной растрате душевных сил — и сбежал в Одессу, в отчаянной охоте за синей птицей вдохновения.

В моей «прошлой жизни» охота ему не удалась, а мечта снять «Кавказскую пленницу-2» скоропостижно угасла. Мысль помочь мэтру мне даже в голову не приходила, пока я не узнал о давней Инкиной мечте. И, как наш Зенков витиевато выражается, «Пуркуа бы и нет?»

Я так глубоко погрузился в свои переживания, что не заметил, как на мои глаза легли узкие ладошки. У меня мигом отлегло, а радость взбурлила игристым вином, распирая грудь и ударяя в голову амурным хмелем.

— Инка!

Я облапил смеющуюся девушку, и она не сразу совершила попытку вырваться, слабо упираясь мне в плечи и прерывисто шепча:

— Мишка, ты что? Люди же кругом!

— Мы все видели! — дуэтом отозвались близняшки, хихикая.

— А Рита где? — вылетело у меня.

— Ах, Рита… — затянула Хорошистка.

— Мы все слышали! — попеняли две сестрички.

Сыграть сцену ревности Инне помешал приезд школьного «ГАЗика». Подвывая движком и хлябая бортами, грузовик замер у кованых ворот Центра. С кузова десантировались Жуков, Динавицер и Зенков, а из кабины вынырнул Ромуальдыч.

— Миш, здорово! Ты девчонок повезешь?

Я не успел ответить.

— Ага! — кивнула Инна, демонстративно прислоняясь ко мне.

— А чё сразу он? — затрепыхался Изя.

Девушки дружно показали ему язычки, и Динавицер увял.

— Всё, едем! — прикрикнул Вайткус. — Эдик, поведешь «ГАЗон», а я на своей…

— Я! Я еще! — выскочил Заседателев в засмальцованном ватнике.

— К Эдьке в кабину, — вытянул Ромуальдыч указующий перст, и гаркнул: — По машинам!

Тремя часами позже

Одесса, улица Хмельницкого

Улица ветвилась, как мелкая речушка, приникая к истокам Молдаванки. Противная морось сеялась с самого утра, изгоняя редких прохожих, застя пространство сквозистой кисеей. Развесистые платаны стоически зябли в промозглой, серой мокряди, выступая маяками у обшарпанных стен и срезанных углов на перекрестках.

Старые дома в два-три этажа жались друг к другу, словно пытаясь согреться, а за темными недрами подворотен засвечивалась тайная жизнь одесской закулисы — «безразмерные» панталоны на бельевых веревках, подпертых шестом; ряды и шеренги ржавых почтовых ящиков под аркой; выступавшие над двориком балкончики и галерейки, до которых взбирались ступеньки наружных лестниц.

— Где-то здесь должен быть… — слабо бормотал я, вертя головой. Мне до надсадной дрожи хотелось высмотреть хоть какую-то, пусть даже завалящую примету, и я таки углядел ее!

— А что ты ищешь? — слюбопытничала Инна, играя кончиком косы.

— Кажется, нашел! — выдохнул я, сгоняя улыбку. — Посидите здесь, ладно?

— Ладно, ладно! — закивала Маша за всех граций разом.

Подхватив кожаную папочку, я выскочил из «Ижика» и заторопился, едва сдерживаясь, чтобы не припустить бегом — у очередной живописной подворотни, похожей на пещеру в кирпичной кладке, ловил капли микроавтобус «Старт» со скромной надписью по синему борту: «Киносъемочная».

Сдерживая волнение, я нырнул под сырые своды, бочком вильнув между створок узорных ворот, откованных невесть когда. Маленький квадратный двор замыкался двумя этажами малогабаритных квартирок, крытых галёрок и трапов с исшарканными ступенями. В углу, под раскидистой шелковицей, мок «Запорожец», вызывая жалость, а под клеенчатым навесом восседал растрепанный Гайдай, с пегим вихором на непокрытой голове. Прославленного комедиографа тоже было жалко.

Сунув ноги под длинный стол, забытый после свадьбы, Леонид Иович ежился в мешковатой меховой куртке, перебирая пухлую пачку бумаг. Большие очки в черной оправе будто умаляли худое, скуластое лицо, хранившее угрюмость и непокой.

Мельком узнав кудряша Русю, гревшего руки у огромного медного самовара с набитыми медалями, я храбро шагнул к режиссеру.

— Здравствуйте, Леонид Иович, — начал с ходу, бесцеремонно приседая рядом и раскрывая папку. — Взгляните, пожалуйста. Тут я собрал всякие смешные моменты для ваших комедий. Как говорят американцы — гэги.

Наведя на меня свои очки, Гайдай поджал губы. На мгновенье ситуация зависла в неустойчивом равновесии, мне даже показалось, что режиссер ответит резкостью, и разговор заглохнет. Но вот нервно шевельнулась мосластая рука и раскрыла папку.

Я отмер и задышал.

Брюзгливое лицо смехотворца неожиданно дрогнуло, и мягкая, ребяческая улыбка осветила впалые щеки, смазав морщины и скидывая десяток лет.

— «Он прогоняет петуха, а тот снес два яйца. Герой переворачивает их — на яйцах жирные отпечатки «Знака качества»… — со вкусом зачитал Гайдай. — Неплохо, очень даже… Ага… «Пытается открыть банку консервов без ножа. Никак. Плющит глыбой камня — жестяной блин». Та-ак… «Переодетый в женское платье, напоминает противную тетку. Порывом ветра сдувает парик с кудряшками. Герой бросается его ловить, парик попадает под колеса проезжающей машины. Он все равно напяливает кудрявый турнюр, хотя тот смешно, пружинисто топорщится с одной стороны»…

Прочитав пару-тройку страниц, набранных мной по памяти о кинопросмотрах в будущем, Леонид Иович, похоже, излечился от «синдрома опустошенности».