Расширенными глазами, увеличенными силою стекол, прицельно глянул на меня.
— Молодой человек… — завел он. — Моменты тут отличные, я уже вижу картинки в кадре! Мнэ-э… Сколько вы хотите?
Я улыбнулся получистей.
— Папка ваша, Леонид Иович. Дарю, как Дед Мороз! У меня к вам только ма-аленькая просьбочка… — достав из кармашка папки фотографии Инны, какие только смог найти или выпросить, разложил их на столе в рядок. — Пожалуйста, посмотрите эту девушку. Попробуйте, послушайте, оцените. Она весьма артистична и грезит съемками, но решать вам. Инна в любом случае будет рада, что хоть прикоснулась к миру кино.
— Инна? — переспросил Гайдай, любуясь заливисто хохочущей Хорошисткой на снимке с «картошки». — Ее зовут Инна?
— Инна Дворская.
— А вас как величать, Дед Мороз?
— Миша. Миша Гарин.
— В Минкульте задули новые веяния, Миша… — Режиссер отложил фото, задумчиво барабаня себя по губам длинными, нервными пальцами. — И те самые деятели, что раньше опускали передо мной шлагбаум, теперь хором уговаривают снять продолжение «Кавказской пленницы»…
— Леонид Иович, — сказал я с чувством, — все кинозрители Союза будут вам рукоплескать. Стоя!
Гайдай фыркнул, и резко рассмеялся, поправляя сползавшие очки.
— Представьте, Миша, такую картину, — жарко заговорил он, помогая себе руками. — Вся гоп-компания — Трус, Балбес, Бывалый, Джабраил и Саахов — попадают в исправительно-трудовую колонию. Товарищ Саахов готов на все ради УДО — руководит лагерной самодеятельностью, выбивается в директора клуба и даже играет женские роли! И — на свободу с чистой совестью, освобождается досрочно. Возвращается в родные места, и обнаруживает, что его пост в райкомхозе заняла… Нина! Начинается противостояние, а в это время кунаки с Джабраилом совершают побег. Вся четверка прячется в горах, прикидываясь йети! — он захихикал, словно радуясь возвращенной полноте бытия. — Ну, Яша с Морисом еще не дописали сценарий… Я им передам ваш подарочек! А Инна… Инна… — глаза Гайдая блестели, губы то и дело складывались в улыбку. — Нину, само собой, сыграет Наташа Варлей, а Инну можно попробовать на втором плане, в роли секретарши и подруги Нины. Получится стилево! А где она, эта ваша Инна?
Я повернулся, чтобы встать и сбегать за Хорошисткой, когда увидал девчонок, таращивших глаза под аркой подворотни.
— Сама пришла. Инна!
Девушка несмело приблизилась, переводя круглые глаза с меня на Гайдая и обратно.
— З-здрасте… — прошептала она, глядя с ужасом и восторгом на «живого» киношника.
— Так-так-так… — затянул Леонид Иович, вставая и вытягиваясь во весь свой верзилистый рост. — Здравствуй, Инночка. Та-ак… Ну-ка… Идешь отсюда — сюда, тут повернулась, посмотрела, тут испугалась. Начали!
Хорошистка замерла на долгую секунду, взглянула на меня — и сделала шаг. Скованность покинула ее моментом, девушка продефелировала «отсюда — сюда» с натренированным изяществом супермодели. Поворот прекрасной головки, недоуменный взгляд, узнавание, тень страха падает на тугие щечки…
— Молодчинка! — мурлыкнул Гайдай. — Та-ак… Сергей! Проба!
Главный оператор подбежал грузной трусцой, прижимая к груди камеру.
— Женя, реквизит!
— Леонид Иович, — робко подал голос художник, — моросит ведь…
— Пустое! — отмахнулся режиссер. Мимоходом пожав мне руку, он рассеянно проговорил: — Спасибо, Миша, до вечера. Женя, долго еще там?
Оборачиваясь, я вклинился между близняшек и, не думая, обнял обеих за плечи. Сестрички Шевелёвы не воспротивились, завороженные кинодейством.
Инна полностью отрешилась от земного, четко, как робот, исполняя приказы Гайдая.
«Поворот, вполоборота… Тут оторопела… Идешь досюда… Наклон головы… Проход… Стоп, еще раз!»
И лишь изредка красивое, сосредоточенное лицо Хорошистки распускалось в блаженной улыбке, приоткрывая счастливый внутренний сумбур. Балконы и галереи незаметно заполнялись зрителями — жильцы в плащиках или под цветастыми зонтиками жадно разглядывали импровизированную съемочную площадку.
— Свет! Дайте свет! — воскликнул режиссер, и случилось чудо. Пока осветитель с Русей бегали, выставляя зеркала из фольги и путаясь в кабелях, тучи над Молдаванкой разошлись прорехой. Брызнуло солнце, заливая лучами один лишь этот двор, рассыпая мириады высверков и бликов.
— Свет! Камера! Мотор! Начали!
Воскресенье 16 ноября 1975 года, утро
Одесса, Хаджибейская дорога
С утра я повез девчонок в тот самый дворик, оккупированный Гайдаем. Инка вертелась на переднем сиденье, расплескивая радость, и лезла целоваться, а близняшки, как верные конфидентки, хихикали на заднем.
— И-и-и! — восторженно тянула Хорошистка. — Спасибо, спасибо, спасибо тебе, Мишечка! Мишулечка!
— Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста! — смеялся я. Когда делаешь человека счастливым, тебя самого наполняет позитивом, как воздушный шарик надувается гелием.
— Леонид Иович утвердил меня на роль! — парила в небесах Инна. — Понимаешь, Мишулюшечка?!
— Мишенюшечка, — подсказала Светлана.
— Мишенюшенечка! — сладко проворковала Хорошистка. — Ах, как только меня не фотали! И в профиль, и анфас, сидя и в полный рост, в пол-оборота и с оборотом в три четверти, со взглядом исподлобья и со вздернутым подбородком! О-о! Леонид Иович сказал, что съемки начнутся через неделю на «Мосфильме»! — она мечтательно зажмурилась. — В павильоне номер тринадцать… Там, где первую «Кавказскую пленницу» снимали! Представляешь?!
— А школа? — упал сзади тяжелый вопрос.
— Не знаю! — мотнула Инна головой. — Не хочу знать! Я уже звонила маме, она поговорит с Полосатычем… Да хоть экстерном! Хоть как! А если директор не отпустит… Сбегу!
— Приехали, — объявил я.
Хорошистка оставила гореть след поцелуя на моих губах, и ускакала. Двойняшки вышли за нею, неуверенно затоптавшись возле машины.
— А вы… точно без нас справитесь? — с затаенной надеждой спросила Светлана, наклоняясь к окну.
— Да уж как-нибудь! — ухмыльнулся я.
— Просто… здесь так интересно! — жалобно завздыхала Маша в свое оправдание. — Так интересно!
— Бегите уж… — проворчал я по-стариковски.
Девчонки быстренько скрылись в подворотне, откуда выглядывал футуристический задок «Старта», а я тронулся потихоньку. Сегодня нам грузить токарно-винторезный. Фрезерный вчера вечером опустили краном в кузов «ГАЗика» — тот аж просел…
Непонятное беспокойство достигло сознания, и я вдруг понял, что тревожило меня все хлопотливое утро — виски пригревало, как на летнем солнце. Глаза будто сами вильнули к зеркальцу — за мной катил блекло-голубой «Жигуль»…
«Нумерарии на горизонте! — затосковал я. — Ну, все…»
Нога будто сама выжала акселератор, подгоняя «Ижа». Дистанция стала расти, но недолго — «Жигули» тоже дали газу, следуя за мной, как лошадь в поводу.
«Отрываться от погони — не лучший выход, — метались мысли потревоженными пчелами. — Ну, скроешься ты, а толку? И будешь потом высматривать, не мелькнет ли где зловещее бледно-голубое пятно! На фиг, на фиг…»
Проехав всю Пересыпь, я свернул к Хаджибейской дороге, ныряя под «Глухой мост». Тут-то меня и окатило. Вот какой туннель привиделся в «вещем сне»! Ну, конечно!
«Судьба?..»
Вырулив из-под моста, я очутился в причудливом мире промзоны. Сплошной стимпанк — «Иж» катил обочь железнодорожных насыпей, под гулкими мостами и решетчатыми арками, через которые переползали шипящие трубы со ржавыми потеками на черных шкурах. А вон и зачуханные мехмастерские, салатовая «Волга» Ромуальдыча…
Я даже вспотел, борясь с собою. Отчаянно хотелось рвануть до своих, почувствовать хоть видимость защиты… И привести на хвосте киллеров?
Задавить страх не получалось, меня всего колотило, но я-таки вывернул руль. Ругая себя последними словами, покатил, любуясь индустриальными пейзажами.
Глянешь в одно окно — полуразрушенные спуски со Слободки и выморочные дома. Бросишь взгляд в другое — огромные цеха коптят небо, перекрещенное проводами ЛЭП. Поднимешь глаза к зеркальцу заднего вида — «Жигуль» не отстает, но и не догоняет, ныряя передком в ямки или подсигивая на колдобинах…
