Камень – прямоугольная плита, поставленная на ребро, а верхний край стесан с двух сторон, словно колун, поставленный на обух. На плиту падал яркий дневной свет, врывающийся в дверь прозрачным клином с танцующими в воздухе пылинками. Снизу доверху камень был испещрен непонятным, но в то же время смутно знакомым узором.

Его ночное пристанище вряд ли служило когда-нибудь и кому-нибудь жильем. Пол был покрыт толстым слоем серой пыли, на котором отчетливо виднелись следы его босых ног с редкими крапинками засохшей крови. Кладка стен скрыта под слоем размазанной поверх глины. Штукатуры-халявщики поработали недобросовестно: стена неровная, бугристая – сляпали и, как есть, оставили. Невысокий свод, образованный выпуклой крышей, тоже грубо обмазан глиной изнутри.

Лежа на земляном полу, Дмитрий хорошо видел, что лежит за полуоткрытой дверью: однообразная желто-серая равнина с редкими серо-зелеными пятнами высокого кустарника. И высокое голубое небо. Чистое. Ни облачка.

– Чок… чок… чок… – долбил где-то неподалеку упорный, неутомимый, но очень медлительный дятел.

Дмитрий сел. Мышцы постанывали. Пальцы на ногах были сбиты в кровь. Он коснулся ссадин и поморщился. Только не хватало получить заражение крови! Воду бы найти снова, ноги обмыть. Но сначала надо бы взглянуть, кто там чокает. Дмитрий встал, но тут же, зашипев от боли, снова сел и выматерился сквозь зубы: похоже, ступни нашпигованы колючками.

Так и оказалось. Он вытащил штук двадцать, а одну внимательно рассмотрел. Подлость какая… Крохотная треугольная деревянистая подушечка. Все углы оканчиваются тоненькими остриями, из середины перпендикулярно торчит еще один заостренный клинышек, а с обратной стороны выпуклость. Гнусная штука – обязательно, хоть одним острием, да вопьется. Ясно, что босиком в этих местах бродить не рекомендуется, если только подошвы не обросли сантиметровой кожей. Избавившись от колючек, он поднялся, охнув от боли в правом колене. Там багровел внушительный синяк – удар о какую-то каменюгу при падении пришелся прямо на коленную чашечку.

Чоканье снаружи не прекращалось, но Дмитрий чувствовал себя не достаточно уверенно, чтобы сразу выйти на разведку, и для начала решил изучить торчащий посередине камень. Узоры на камне показались знакомыми неспроста. Да и не узоры это были вовсе, а надписи. Читать по-арабски Дмитрий не умел, но общие очертания не оставляли сомнений – надписи сделаны витиеватыми арабскими буквами. Знакомые, хотя и непонятные буковки неопровержимо доказывали, что происходящее вовсе не плод воображения одурманенного наркозом мозга. Его действительно усыпили и куда-то увезли. Почему бы и нет? Один шанс на тысячу – может, на десять или сто тысяч, – но это возможно. Вопрос только зачем. И куда? И что все это вместе может значить: нежилой домишко, камень посередине… с надписями… Холодный, серый… От порога к расписанному камню тянулась короткая дорожка, выложенная тесно пригнанными друг к другу плоскими камнями. Без надписей. Ночью этой дорожки он не заметил.

Ладно! Хватит тянуть время – пора выбираться отсюда и идти искать людей. Кто-то же должен был высечь эти арабские надписи… Что, если все-таки Чечня? Они же мусульмане, по-арабски пишут… Усыпили в клинике и увезли… Бред! Зачем тогда раздевать и бросать тут?

Может, какой-нибудь закрытый эксперимент? Тоже, в общем-то, смахивает на забубенный боевичок: происки секретных служб обрушились на голову ничего не подозревающего обывателя. Однако в жизни хоть единожды, но может произойти и то, на чем пасется не один борзописец: усыпили, увезли к черту на рога, а теперь засекли время и ожидают, когда же он станет изворачиваться. Проверка на выживаемость. А его, Дмитрия, выбрали совершенно случайно… Или – не случайно?

Дмитрий вздрогнул от неожиданности – чокающие звуки оборвались приглушенным металлическим лязгом. Подкравшись на цыпочках, он выглянул из-за раскрытой двери. До самого горизонта грязным подносом расстилалась равнина. Поодаль торчал из земли куст – узловатые кривые ветви, обсыпанные крохотными плоскими листочками; не листья, а чешуя. И тень, как от решета, хотя высотой куст добрых три метра. И оттуда, из негустой этой тени, смотрел – казалось, прямо на Дмитрия – ящер.

Здоровенное – метра полтора длиной – чудище поводило крупной, полузмеиной-полукрокодильей головой, высовывая глянцевитый, раздвоенный на конце, черный язык. Вот оно, показав полосатую спину, низко опустило голову, опять лизнуло языком воздух, а затем неторопливо развернулось и, волоча по песку тяжелый хвост, вихляя, потопало прочь.

Дмитрий стоял с отвисшей челюстью. В памяти сами собой ожили школьные времена: вдохновенно изрезанные парты, черная классная доска, учебник биологии, цветная иллюстрация… Варан! Тогда уж точно не Чечня. Вараны, если память не изменяет, водятся только в Средней Азии. Да еще эти драконы Комодо[1]. Только вот не чокают они нигде.

И в этот миг громкий человеческий голос совсем рядом затянул нараспев какую-то тарабарщину, щедро сдобренную заунывным подвыванием. И снова инстинкт сработал быстрее сознания: Дмитрий отшатнулся за спасительную глиняную стену. Гулко заколотилось сердце. И тут ему стало противно: сколько же можно прятаться? Хотя, конечно, и осторожность тоже не помешает.

Он покинул свое убежище и, хромая, пошел на звук, стараясь не наступать на камешки и щедро рассыпанные под ногами колючки. Вскоре обладатель голоса обнаружился. Прямо на песке был расстелен коричневый платок, на котором, спиной к Дмитрию, застыла коленопреклоненная человеческая фигура. За нею виднелись невысокая куча песка вперемешку с глиной и неровные края ямы. Секрет чокающих звуков оказался прост: человек копал яму. Когда он прервал свой труд, звук прекратился. Дмитрий некоторое время рассматривал не подозревающего об его присутствии незнакомца: одет в длинную грубую рубаху навыпуск, из-под нее торчат истертые кожаные подошвы. Голова обмотана грязно-серой чалмой и мерно раскачивается в такт заунывному вою. Внезапно землекоп смолк и, упершись руками в песок, коснулся лбом земли – худая спина встопорщила грубую ткань. Распрямившись, он воздел обе руки, а затем отер ладонями лицо. Мусульманин.

Рядом с молящимся, прячась в тени одного из необычных домиков, стоял узкогорлый кувшин.

Дмитрий непроизвольно облизнулся: и ежу понятно – вода. Возле кувшина торчали заячьи уши узелка. Питье и пища – как раз то, что сейчас более всего необходимо.

Тем временем неизвестный поднялся на ноги, скатал свой коричневый платок и перепоясал им рубаху.

– Эй! – окликнул Дмитрий, высунув голову из-за стены.

Тот испуганно обернулся, показав темную, продубленную солнцем физиономию с удивленно раскрытым ртом. Лицо у копателя ямы к тому же было морщинистым, как печеное яблоко, с куцей, остроконечной, наполовину седой бородкой и усами.

– Э-э… – промямлил он, выпучившись и пятясь.

– Салям алейкум, – хрипло произнес Дмитрий единственные пришедшие на память восточные слова.

Продолжая пятиться, мусульманин забавно вращал ошалелыми глазами. В другой бы раз Дмитрий от души повеселился, но сейчас ему было не до смеха. Он поманил рукой перепуганного мужичка.

– Подойдите, пожалуйста, – Дмитрий постарался придать голосу самые миролюбивые интонации. – Я не сделаю вам ничего плохого.

Но землекоп дернулся, словно его ударило током, и, споткнувшись, сел на песок. Но и так продолжал, ерзая, отползать, окончательно потеряв от страха голову. Дмитрий диву дался: что же это в нем такого страшного?

– Не бойтесь, – все так же мягко проговорил он и выступил из-за угла, за которым прятался. Стремясь успокоить незнакомца, он добился прямо противоположного результата: взвыв дурным голосом, тот, словно ошпаренный кот, подскочил на месте, перевернулся в воздухе, встав на четвереньки, а потом, будто заправский спринтер с низкого старта, опрометью кинулся бежать.

“Хорошенькая встреча, – озадаченно подумал Дмитрий, – ненормальный какой-то. Он что, голых мужиков никогда не видел?”