“А может, парнишка и развлекается каждый вечер именно таким макаром, – подумал Дмитрий, искоса наблюдая за ярко разодетыми парнями чуть постарше принца, окружившими его трон. – И тусовочка ему под стать. Золотая молодежь… В буквальном смысле – золотая”.

Среди юных лиц и курчавых, едва начинающихся пробиваться бородок имелась единственная борода, пронизанная нитью благородной седины. Принадлежала она квадратного телосложения мужику, одетому подчеркнуто неброско – в синее и коричневое. Он благодушно и в то же время строго озирал молодежь. “Атабек[27], – подумал Дмитрий. – Держит под присмотром молодых павлинов”.

На коленях у атабека покоилась широкая, кривая сабля. Ее ножны и рукоять не шли ни в какое сравнение с консервативным облачением – сплошь золото и каменья. Атабек нежно поглаживал рукоять, словно забравшуюся на колени любимицу-кошку. Временами он поглядывал на Дмитрия, и тогда в его глазах появлялось странное выражение – смесь уважения и брезгливости.

Причина, по которой Дмитрий был осчастливлен лицезрением юного внука Тамерлана, была проста: его сотня входила в то же крыло войска, что и отряд, возглавляемый Халиль-Султаном, и поединок с конником противника произошел на глазах юного принца. За Дмитрием явились почти сразу по окончании сражения. Он еще не успел смыть собственного пота и чужой крови, но ему велели поторапливаться, и он пошел в чем был.

Халиль-Султан тоже еще не успел снять доспехов, – а может, просто форсил. И было чем: блестящая кираса с золоченым рисунком на стали, позолоченный остроконечный шлем с голубым плюмажем, обмотанный витками голубого шелка, пронизанного золотыми нитями. Красавец! Дмитрий поклонился принцу и стал ждать, когда тот заговорит.

Похоже, Халиль-Султан был чем-то смущен, хотя изо всех сил старался не показать этого. Он поднес смуглый кулак ко рту и кашлянул в него: стремился выглядеть солидно и властно, как дед, но пока что был мальчишкой.

– Я видел, как ты бился, – сказал он. – Ты молодец.

– Благодарю тебя, мирза, – поклонился Дмитрий. – Твоя похвала – высшая награда.

Дмитрий уже достаточно освоился и с фарси, и с тюркским – основными языками, на которых говорили в войске Тамерлана. Стихов писать он пока не рискнул бы, но для разговоров на общие темы словарного запаса хватало – терпение и труд все перетрут, даже лингвистическую тупость. Метод полного погружения, подневольный, но оттого не менее эффективный… Халиль-Султан говорил по-тюркски.

– О! – удивился принц. – Ты стал хорошо говорить! А я помню, как ты и двух слов сказать не мог.

– Такое было, – кратко согласился Дмитрий.

Халиль-Султан заметно оживился. Может, его смущала трудность предстоящего разговора с косноязычным иноземцем? Царевич наклонился, упершись локтем в колено, и сказал:

– Ходят слухи, что ты можешь отбить стрелу, даже если стоишь спиной к лучнику. Правда ли это?

– Слухи – всего лишь слухи, принц, – спокойно возразил Дмитрий. Он никому не рассказывал о предупреждающем “комарином писке”, не расскажет и Халиль-Султану. – Как-то было: судьба смилостивилась, и я отбил стрелу, пущенную из засады. Но всего один раз.

Юное лицо мирзы отразило разочарование. Видимо, он ожидал большего.

– Хорошо, – Халиль-Султан качнул золотым шлемом. – Скромность заслуживает похвалы, – и улыбнулся, блеснув белыми зубами.

“Очень хочет быть похожим на Тамерлана мальчишка, – размышлял Дмитрий. – Даже складку на лбу морщит, как дед. А может, это вариант? Сказать ему, а он передаст Тамерлану. Непременно передаст, куда денется? Нет! Вон сколько ненужных свидетелей: им-то знать, откуда я на самом деле, совершенно ни к чему – не проглотить им такой пилюли, не подавившись… Говорить надо с глазу на глаз, а кто мне даст возможность остаться с царевичем один на один? Никто. И нечего губу раскатывать… Рано… Рано…” Спокойно наблюдая за царевичем, он строил догадки, что же все-таки нужно юному принцу. Очевидно, Халиль-Султан питал к нему интерес давно: Дмитрий прекрасно помнил, как венценосный мальчик пожирал его глазами еще тогда, в саду…

Халиль-Султан принял торжественный вид и кивнул одному из свитских. Разряженный юнец поднялся и разразился речью. Хотя Дмитрию и мешали обильные витиеватые восхваления принца, однако суть он все-таки уяснил: ему оказывалась великая честь – мирза Халиль-Султан желает видеть его своим бахадуром-поединщиком.

“Ну вот и дождался… – подумал Дмитрий. – Карьера пошла в гору. Будешь теперь красоваться перед войском рядом с принцем, есть с серебра и пить из золота… И Тамерлан станет ближе…”

– Нет, – сказал он неожиданно даже для самого себя.

Свита буквально окаменела, а Халиль-Султан сначала покраснел, потом побледнел.

– Нет, – повторил Дмитрий. – Прости меня, мирза, за дерзость, но раньше я принес клятву верности твоему деду. Я не могу служить тебе – таков обычай моего народа. Я – ун-баши эмира Тимура. Есть ли на свете что-нибудь почетнее?

Он заслонился Тамерланом, как щитом. Мальчишка не привык, чтобы ему отказывали, но что он может поделать? Дмитрий медленно поклонился, приложившись лбом к ковру. А когда распрямился, царевич уже совладал со своим лицом.

* * *

После отказа Халиль-Султан баловал его своим вниманием не долго. И то слава Богу… Дмитрий поставил мальчика в неловкое положение. Тот разрывался между желанием разгневаться и боязнью потерять лицо, ведя себя недостойно царевича: воин отдал предпочтение деду, а не внуку, и сказал об этом открыто, от чистого сердца, тем самым показав, что не зря слывет безумцем – разве кто-нибудь в здравом уме откажется от столь неслыханной чести?

Покинув шатер Халиль-Султана, Дмитрий подставил горящее лицо жаркому ветерку и взглянул на кубок, который сжимал в пятерне. Ноздри еще ощущали запах пыли: после витиеватых благодарностей пришлось снова ткнуться в ковер, изображая верноподданнический поцелуй битого ворса. Он мрачно усмехнулся. Слава Аллаху, что милости Халиль-Султана не пошли дальше – например, обиженный принц мог бы высочайше даровать право облобызать свой сапог. В знак того, что простил дерзкие слова простого солдата. Или пальцами щелкнуть – и прости-прощай головушка, если бы не простил. Окончилось же все тем, что Халиль-Султан одарил Дмитрия золотым кубком и отпустил восвояси. На поверку мальчишка оказался неплохим парнем: получив такой удар по самолюбию, нашел-таки в себе силы не обозлиться.

Дмитрий снова усмехнулся. “А сунул бы он тебе сапожок свой сафьяновый под нос, что бы ты делал, Дима? Ногу бы ему отгрыз, блюдя человеческое достоинство? И потащили бы тебя на плаху… И орал бы: „Свобода, равенство, братство! Долой феодализм… Да здравствует демократия!" Только вот вопли эти тут никому не понятны: словес таких еще не изобрел могучий человеческий ум”. Развеселившись, он тихо рассмеялся и принялся разглядывать подарок юного Тамерланова внука. Кубок приятно отягощал ладонь. Граммов пятьсот-шестьсот чистого золота. Теперь нужно сабантуй устраивать – таков обычай…

Он поморщился. Придется у Джафара парочку баранов покупать, а то и трех. Сотник наверняка припрется на награду полюбоваться, придется его одаривать, хрена толстого. Подношения он любит. С десятком проще: поставил вина и арака, насадил барашка на вертел – они и довольны…

Его авторитет в десятке был крепок, как мореный дуб. Даже Усул, самый старый и опытный из подначальных Дмитрию воинов, признавал его неоспоримое главенство. Лишь в самом начале, когда Дмитрий только-только попал под крыло Мансура, его пытались задевать, но быстро оставили в покое, когда он взял обидчика и подержал на весу вверх тормашками, ухватив за лодыжки и делая вид, будто прикидывает, о какой угол или ствол дерева жахнуть задиру. Сначала уважали за силу; потом – за везение; теперь – за умение; или, точнее, за все это вместе. Ему удалось завоевать если не их доверие, то право на безусловное и неукоснительное подчинение ему как командиру. И сейчас Дмитрий полной мерой вкушал прелести средневекового восточного подчинения. Арслан без всякого смущения подсовывал ему под локоть подушку, когда на биваке он решал прилечь возле костра. Остальные вели себя не столь подобострастно, но и не отчужденно, как раньше.

вернуться

27

Атабек – дядька при царевиче, занимающийся его воспитанием.