19 ноября 1825 года в Таганроге умер Император всея Руси Александр I. Спустя сто семьдесят два года в своём подмосковном доме был убит Виктор Александрович Балашов, один из самых богатых людей новой России. Несмотря на разный масштаб этих событий и громаду разделяющего их времени, между ними есть прямая связующая нить.

На Варшаву падал снег — ранний, кратковременный гость, маскарадная забава тёплой польской зимы. Крупные невесомые хлопья бесшумно опускались на побелевшую площадь перед Бельведерским дворцом. Великий Князь и Цесаревич Константин Павлович молча смотрел, как лепестки холодных зимних цветов скользят в льющемся из окон свете. Казалось, что его сейчас интересует не письмо, только что доставленное из Санкт-Петербурга смертельно уставшим фельдъегерем, а то, как падающий снег образует вокруг тускло горящих фонарей причудливо-призрачные подобия фантастических деревьев.

Свита цесаревича, немногочисленная кучка людей, затянутых в строгие мундиры, увешанные орденами и аксельбантами, даже стоя на почтительном расстоянии, не смела прерывать затянувшуюся паузу неловким движением или тихим шёпотом пересуда. Слишком много решалось в эти минуты. Свершилось то, чего ждали уже давно. Постаревший, впавший в меланхолию и мистицизм Александр I умер, не оставив наследника. Сенат, Священный синод, Гвардия, а за ними и весь многочисленный легион чиновников по всей Руси уже присягали на верность новому Императору Константину Первому. Лишь немногие в стране, царская семья и её ближайшее окружение, знали, что ещё шесть лет назад Константин подписал своё отречение от престола. Вынудили его это сделать сам Александр и вдовствующая императрица Мария Федоровна. От своего венценосного отца, задушенного шарфами гвардейских офицеров, Константин унаследовал не только некоторые черты лица, вроде короткого вздёрнутого носа, но и тяжёлый, непредсказуемый характер. Многие из царедворцев и офицеров свиты ненавидели этого деспота и самодура. И мать, и старший брат справедливо опасались, что в случае воцарения Константина он ввергнет империю в хаос и повторит печальную участь своего сумасбродного отца. Более того, спустя ещё три года Александр подписал манифест, объявляющий наследником престола третьего из сыновей Павла Первого — Николая. Но верный своему характеру Александр так и не довёл дело до конца. Император не обнародовал манифест. И вот теперь Николай Павлович, фанатично жаждущий царствовать, присягает на верность Константину и пишет это письмо, приглашая его занять пустующий трон.

Все объяснялось просто. Вопросы престолонаследия для Романовых были первостепенны и очень болезненны. Объяви сейчас Николай себя императором, очень многие восприняли бы его поступок как самозванство. А это грозило смутой, не меньшей, чем при Пугачёве. Согласись сейчас Константин взойти на престол, и с болью в душе Николай вынужден будет подчиниться старшему брату.

Именно поэтому свита цесаревича боится нарушить ход мыслей Великого князя. Лишь их дыхание да потрескивание дров в камине нарушает тишину большого и гулкого парадного зала. Одно дело быть придворным наместника Царства Польского, и совсем другое — императора величайшей на земном шаре державы, раскинувшейся на трех континентах, от восточных границ Пруссии, до западных рубежей Канады. Стать правителем страны, населённой миллионами трудолюбивых рабов, страны, победившей величайшего гения всех времён Наполеона, и уже много лет диктовавшей свою волю Европе.

Время тянулось мучительно долго. Никто не узнает, что творилось в душе Великого князя, какие мысли и чувства испытывал Константин в эти роковые минуты. Может, вспоминал он судьбу деда, Петра Третьего, свергнутого с престола законной супругой и убитого братьями Орловыми. А может, привиделось ему посиневшее лицо отца — Павла Первого, перекошенное последней, предсмертной мукой.

Затянувшуюся паузу прервал первый порыв ветра, беспощадно перемешавший ровное падение снежинок в скудном освещённом пространстве за дворцовым окном. Обернувшись лицом к свите, Константин негромко, но твёрдо и властно обнародовал свою волю:

— Я не желаю менять любимую мной Польшу даже на великолепие Санкт-Петербурга. Пусть правит Николай.

Город Свечин, Южный Урал С трудом отворив дверь, Силин, не зажигая свет в прихожей, сразу прошёл в ванную, бросил в пластмассовый таз полуметровый массивный отрезок трубы и, дрожащими руками открыв вентиль горячей воды, сунул под прозрачную струю окровавленные пальцы. Дно ванны с желтоватой потрескавшейся эмалью сразу окрасилось в красный цвет, постепенно размываемый водой до призрачно-розоватого. Михаил взял с полки тёмный кусок хозяйственного мыла и с ожесточением принялся тереть им свои руки, огромные, массивные ладони, длинные сильные пальцы, щедро украшенные мозолями. Убедившись, что на них крови не осталось, Силин перекрыл горячую воду и, открыв другой кран, долго остужал пылающее лицо ледяной водой.

Случайно глянув на свою серую куртку, он увидел на ней несколько бурых пятен. Не снимая куртки, Михаил долго замывал их, лихорадочно, торопливо, словно уже вот-вот должны были постучать в дверь и эти пятна могли сыграть роковую роль.

Наконец Силин чуть успокоился, перекрыл воду, глянул на себя в небольшое зеркало над ванной. Длинное узкое лицо его в обрамлении гривы темно-русых волос до плеч и рыжеватой окладистой бороды чуть передёргивалось нервным тиком, сильнее обычного блестели глаза, но, похоже, он уже брал себя в руки. Михаил потянулся было за полотенцем, но взгляд его упал на пластмассовый таз, где по-прежнему лежала проржавевшая косо отрезанная автогеном полудюймовая труба. Силин застонал, как от физической боли.

«Нет, на кой черт я её приволок сюда? — подумал он, прикрывая глаза. — Надо было её выбросить в ближайшую лужу!»

Но делать было нечего, выходить на улицу Силин опасался. Сняв куртку, он принялся отмывать и этот кусок трубы. Кроме крови Михаил обнаружил на нем и несколько прилипших чёрных волосков. Странно, но это потрясло его гораздо больше, чем собственные окровавленные руки. Силина снова заколотило крупной дрожью, он даже не решился прикоснуться к этим волоскам и долго держал трубу под струёй воды, пока, совершив прощальный круг в водовороте, клок волос не исчез в тёмном отверстии слива.

Выйдя из ванной, хозяин квартиры повесил куртку на вешалку, нашёл на полу и водрузил на место свою шляпу и, забрав чёрную сумку на длинном ремне, прошёл в спальню. Там Силин уселся на кровати, расстегнул молнию сумки, ногой пододвинул к себе шаткую табуретку и выложил на неё пистолет. К его удивлению, крови на оружии не было — очевидно, обтёрлась о стенки сумки.

Минут пять Силин, словно оцепенев, смотрел на воронёную игрушку для производства смерти, потом завалился на кровать и, глядя на покрытый сетью трещин потолок, подумал: «Ну вот и все. Обратного пути у меня уже нет. Я не хотел его убивать, они сами во всем виноваты.» Он не чувствовал ничего — ни душевной боли, ни угрызений совести. Одна пустота, усталость и опустошённость. И ещё предчувствие новых бед и потрясений. Он начал свой трудный путь и, несмотря ни на что, пройдёт по нему до конца. Никто не остановит его. Прикрыв глаза, Михаил начал вспоминать все с самого начала, с того рокового дня….