— Надо позвать врача, Мирон, быстро! — скомандовал Николаев. За дворецким, как это ни странно, ушёл и князь. Николаев подложил под голову небольшую подушку и сказал Пахому:

— Принеси воды.

Привратник удалился куда-то в глубь дома, и, глядя ему вслед, Бураев подумал, что воду он видел в кабинете профессора. Незамеченным он вышел из спальни и вернулся в кабинет, благо дверь его осталась открыта. Уже взяв в руки графин, Бураев вдруг заметил на столе в открытой маленькой коробочке необычную монету. Несмотря на всю неординарность и нервозность ситуации, Викентий Николаевич сразу понял, что это такое. Он уже видел такую монету в собрании князя Трубецкого. Переведя взгляд чуть левей, Бураев прочитал в открытой тетради запись профессора Андриенко. Левой рукой он быстро пролистал тетрадь к самому началу и за какие-то секунды понял всю суть и ценность последнего приобретения профессора.

Мозг Бураева словно взорвался. Нумизматикой он увлёкся в зрелом возрасте, но и заболел ею гораздо сильнее, чем его друзья. За краткие мгновенья он оценил всю сложность своего положения. Он никогда не сможет приобрести этот рубль! Как раз сейчас весь его немалый капитал до последней копейки был вложен в постройку очередной железной дороги. Ещё неделю назад у него были кое-какие деньги, но все их съела подготовка к свадьбе. Любой из троих его собратьев по нумизматике, не колеблясь, отвалит этому Дергунову пять тысяч рублей! Корф может дать ещё больше, а про князя и говорить нечего, тот не пожалеет и двадцати тысяч ради своей прихоти.

Но недаром среди купцов и коммерсантов ходили легенды о хватке и решительности Бураева. Лёгким щелчком закрыв коробочку, он сунул её в боковой карман, в более обширный внутренний как раз поместилась чёрная тетрадь. Графин он брать не стал. Через открытую дверь было видно, как в спальню протопал Пахом с кувшином в руке.

Потихоньку вернувшись в спальню, Бураев нашёл всех остальных занятыми делом: барон пытался поить профессора водой, Николаев же, разорвав сорочку, растирал грудь Андриенко одеколоном. Все эти меры помогали плохо. Старый учёный по-прежнему хрипел мучительно и надрывно, глаза у него закатились. Никто не заметил долгого отсутствия предпринимателя. Но не было в спальне и Сухорукова. Стоило Бураеву подумать про это, как князь величественной статуей показался на пороге.

— Раб профессора настолько растерялся, что собрался отправить за врачом в другой конец Петербурга. Я послал своего лакея за лейб-медиком Лямке. Он пользует меня, да и живёт здесь недалеко.

Вскоре действительно прибыл врач. Осмотрев больного, пощупав пульс и заглянув в закатившиеся глаза, он отрицательно покачал головой.

— Увы, сделать ничего нельзя. Обширнейший инфаркт. Пошлите за священником.

Но соборовать профессора не успели. Скончался он буквально через пять минут после приговора доктора. Медик ещё пытался что-то сделать: массировал грудь, подносил к губам покойника зеркало, но было видно, что все его усилия тщетны. Все четверо невольных свидетелей смерти перекрестились и вышли из спальни в обширную гостиную.

Корф, Николаев и Бураев выглядели потрясёнными. Лишь Сухоруков, насмотревшийся за свою армейскую жизнь самых разнообразных жизненных финалов, держался более сдержанно, только глаза его блестели сильнее обычного.

— Боже мой, как это ужасно! — высказал общее мнение Корф.

— Да, жалко Александра Фомича, так он неожиданно… — подтвердил Бураев, думая уже совсем о другом.

— Господа, а по какому поводу он собрал нас? Неужели смерть профессора и есть тот самый его сюрприз? — заметил Николаев.

— Да, это странно, — подтвердил его слова барон. — Скажите, ваша светлость, Андриенко ничего конкретного не написал в вашем приглашении?

Князь молча полез в карман и извлёк на свет Божий небольшой листок бумаги.

— Извольте, вот послание покойного.

Записку профессора поспешно схватил Бураев.

— «Ваша светлость, приезжайте ко мне немедленно, я имею желание удивить вас, но… впрочем, это секрет. Приезжайте, не пожалеете. Ваш профессор…»

Почти то же самое, что и у нас, — подвёл итог Викентий Николаевич, — ничего конкретного.

— Надо осмотреть кабинет покойного, — решил князь. — Все здесь люди чести, так что, я думаю, нам позволительно.

И вся компания, вкупе с освободившимся врачом, проследовала в кабинет. Взоры пяти мужчин устремились на стол. Кроме стопки книг, затейливой чернильницы в виде арапчонка, сидящего у диковинного сосуда, подставки с заточенными перьями, декоративного ножа для разрезания книг и тетради с переводами, имелся и ещё один листок бумаги. Николаев, зайдя за стол и не прикасаясь к листку, а лишь нагнувшись над ним, прочитал:

— «Я, Андриенко Александр Фомич, завещаю свою нумизматическую коллекцию в пользу Санкт-Петербургского археолого-нумизматического общества с целью создания музея соответствующего направления. Также …» Далее, господа, только длинный прочерк.

— Судя по тому, что в руке Александра Фомича осталось сломанное перо,

за написанием этой фразы и настигла его смерть, — сделал вывод суровый служака князь. Он снова размашисто перекрестился, за ним это сделали и остальные.

Через полчаса, передав печальное дело в руки подъехавших родственников покойного, все четверо нумизматов вышли из дома Андриенко.

— Благое дело задумал покойный, — заметил князь, взмахом руки подзывая свою стоящую в отдалении карету.

— Да, только исполнится ли оно? — вздохнул Корф. — Профессор не успел дописать своё распоряжение, да и оформить. Насколько я знаю его наследников, — он покосился в сторону дома и понизил голос, — они не упустят своего.

Корф оказался прав. Про последнюю волю покойного никто из наследников даже не вспомнил. Через полгода коллекцию продали по частям. Похороны же профессора были омрачены странным и диким поведением некоего сумасшедшего, дважды до этого выгнанного из дома. Он шёл по тротуару параллельно траурной процессии и изводил всех скорбящих абсолютно непонятными криками.

— Воры, жулики! — кричал этот молодой человек, хорошо и добротно одетый. — Отдайте либо монету, либо деньги! Я на вас мировому жалобу подам!

Кричал молодец не долго. С помощью двух дюжих городовых его посадили в пролётку и увезли в участок. Даже в руках полицейских этот сумасшедший продолжал вести себя буйно, все вырывался и кричал про честь, про какие-то деньги, монету. Всем было очень стыдно за подобные действия столь молодого и с виду благородного человека.

Лишь один Бураев, со скорбным видом шествующий в общей толпе, проводил любопытствующим взглядом отъезжающую пролётку с конвоированным наглецом, а затем снова скорбно потупил очи. В то же воскресенье он венчался, присутствовали и Корф, и Николаев. На обоих молодость, свежесть и красота невесты произвели очень сильное впечатление.

Господина Дергунова осудили за невыплату долгов и кредитов.

Остаток того дня Силин провёл, делая большие круги вокруг дома на ипподроме. Увы, это ему не дало ничего. Глухие шторы и высокий забор наглухо отгородили Нумизмата от повседневной жизни обитателей трехэтажной громады. Подходить ближе Михаил боялся: первое, что он разглядел в бинокль, были телекамеры на крыше дома и по углам забора. Поразмыслив, Силин в конце

концов вернулся в тот короткий тупичок, носивший странное название — Хлебный переулок. Окна на четвёртом этаже были залиты светом, и Михаил, перейдя улицу, по пожарной лестнице забрался на крышу дома напротив.

Чердак чуть не задушил Силина запахом пыли и голубиного помёта. Осторожно пробираясь в темноте по хрустящему под ногами керамзиту, Михаил добрался до одного из боковых чердачных окон, глянул вниз и понял, что угадал. Лучшей точки для наблюдения он найти бы не смог. За лёгкой дымкой белоснежного тюля все происходящее в двухкомнатной квартире было видно как на ладони. Хозяйка дома в блестящих обтягивающих лосинах и широкой блузке с короткими рукавами принимала гостей, двух молодых девиц. Все трое попивали кофе вперемешку с ликёром и коньячком, заедали шоколадными конфетами, пощипывали громадную гроздь винограда и непрерывно, как три сороки, щебетали. Судя по тому, что порой все трое неожиданно пускались в пляс, Нумизмат понял, что в квартире во всю гремит музыка.