Анна Марковна, также разбуженная жуткой стрельбой, думала совсем о другом. Она вдруг поняла, почему ей не понравились спальни. Да, они были срисованы с её эскизов, разработаны лучшими архитекторами и дизайнерами. Но нельзя, нельзя сделать уютной спальню размером с небольшой концертный зал!
«Похоже, что Россия уже исчерпала себя. Слишком мало перепадает народу с нашего праздничного стола. Однажды чернь уже перевернула вверх ногами всю историю. Такое не забывается, многие захотят повторить тот жуткий эксперимент. Да и ресурсы уже почти на нуле. Пять лет назад можно было продавать за бугор все что угодно и по дешёвке, все компенсировалось объёмом. Теперь такое не пройдёт…» — именно об этом думал Виктор Александрович Балашов за секунду до того, как заметил на дверном стекле спальни тень. Она очень слабо, но прорисовывалась на фоне кабинета сына, подсвеченная фонарями от соседних домов и восходящей молодой луной. И тень эта была огромная, угрожающая.
Балашов раздумывал над происходящим не более трех секунд, потом протянул руку и, нащупав на тумбочке кнопки селектора, нажал на самую большую из них. Это был сигнал тревоги, поступающий в сторожку у ворот. Увы, сторожка была пуста. Оба охранника и Киреев в этот момент стояли у входной двери. Валерий Николаевич лично повернул ключ в замочной скважине, он слышал, как чётко щёлкнул механизм замка, сделал приглашающий жест рукой и дёрнул ручку на себя. Но дверь даже не шелохнулась. У Киреева даже подкосились ноги. «Задвижка!» — понял он. — «Усиленные щеколды на всех дверях, пуленепробиваемые стекла на окнах, это же… ловушка!»
А Балашов все жал на кнопку, не понимая, почему не появляется никто из охраны. Логическое мышление бизнесмена сделало самый вероятный вывод: «Они или купили, или убили их всех!»
А Силин в это время вдруг понял, что хочет жить. Справа, за стеклянной дверью, находились его враги, но слева, за точно такой же дверью, хранилась его коллекция! Именно это заставило Нумизмата думать о том, как бы ещё и остаться живым. Ему снова захотелось, как прежде бесконечными зимними вечерами, сидеть за письменным столом, перебирать одну монету за другой, рассматривая их в лупу и сравнивая с изображением в каталоге, проверяя вес, размеры, пытаясь прочесть полустёртые буквы надписей и разобраться в символике гордых стран и городов. Прежние минуты спокойствия и счастья вспомнились так реально, что он даже застонал, как от боли.
Но слабость длилась не больше полминуты.
«И как я смогу отсюда вырваться? — с усмешкой подумал Нумизмат. — Взять этих троих в заложники и потребовать самолёт и миллион долларов в придачу? Куда я полечу со своей коллекцией? Есть только одна страна, которая приняла бы меня с радостью, та, что существует сейчас только в моей памяти. Но дороги туда ещё не проложили».
Эта его задержка во многом предопределила дальнейший ход событий. Оставив в покое бесполезный селектор, Балашов опустил руку ниже и достал из тумбочки небольшой пистолет, наградной «ПСМ», подаренный ему бывшим министром обороны с птичьей фамилией по случаю участия Балашова в снабжении на льготной основе войск в Чечне.
Когда дверь в спальню с тихим шорохом поехала в сторону, финансист поднял пистолет.
Силин пошарил по стене, потом вспомнил, что сенсорный выключатель находится гораздо ниже, опустил руку, и свет послушно вспыхнул, ослепив на несколько секунд и Нумизмата, и Балашова. К банкиру зрение вернулось чуточку раньше, он даже сумел рассмотреть несуразно высокого, худощавого человека, заросшего густой щетиной, в мокром трико и рубахе с оторванным рукавом. Почему-то больше всего его поразило, что незванный гость оказался босым. Совсем не так представлял Балашов человека, пришедшего убить его. Эта краткая пауза выровняла шансы обоих, Нумизмат успел вскинуть свой пистолет.
Два выстрела слились в один, и обе пули попали в цель. Силин упал назад, сломленный резкой болью в районе печени. Выпущенный же им заряд угодил финансисту в плечо, на некоторое время лишив того сознания. Когда Балашов пришёл в себя, Нумизмат уже вставал, постанывая от боли и не отрывая руки от раны. Балашов, превозмогая боль, приподнялся в поисках пистолета. Увы, тот лежал на полу. Виктор Александрович попытался нагнуться, но правая рука его не действовала, и он просто упал на пол, нелепо перекувыркнувшись через голову. От удара Балашов на пару секунд снова потерял сознание, а когда очнулся и почти дотянулся до оружия, на спину финансиста обрушилось тело Нумизмата.
— Куда, — прохрипел Силин, обхватывая левой рукой шею врага, — нет уж, по-твоему не выйдет!
Они барахтались в луже крови, Балашов все тянулся к спасительному серебристому металлу, почти касаясь его кончиками пальцев. Но Силин не сдавался, со стонами, превозмогая жуткую боль, он тянул и тянул лысеющую голову миллиардера вверх и на себя. В былые времена он управился бы с этим хлюпиком за несколько секунд, но многодневная голодовка, болезнь и ранение подточили его силы. Балашов хрипел, изо рта его текла слюна, но он продолжал сопротивляться. Лишь чёрная, звериная ярость, поднявшаяся из глубины души Нумизмата, небольшой остаток былой, ослепляющей ненависти помогли ему справиться с врагом. Уже не изо рта, а откуда-то из утробы Балашова раздался жуткий стон, хрустнули шейные позвонки, и тело миллиардера обмякло.
Не удержавшись, Силин дёрнул эту уже мёртвую плоть на себя, отлетел назад и снова потерял сознание…
Когда над головой Киреева и охранников прозвучали роковые выстрелы, исполняющий обязанности начальника личной охраны поднял лицо вверх, затем попятился назад и загремел вниз головой по ступеням крыльца. Опешившие охранники подбежали, осветили его лицо фонарём. Киреев был мёртв. Сердце, до этого вечера никогда не беспокоившее экс-дипломата, разлетелось в лохмотья…
А Силин был ещё жив. Очнувшись, он поднялся и, постанывая и согнувшись почти вдвое, пошёл к выходу из спальни. В коридоре он снова упал, но упрямо поднялся и, с зубовным скрежетом отворив показавшуюся невероятно тяжёлой дверь, ввалился в кабинет младшего Балашова. Сам Володя в это время лежал на полу под своей роскошной кроватью в крепких объятьях матери. Спросонья он ничего не мог понять, брыкался и пинал Анну Марковну, но та крепко держала «своё счастье» в сухопарых руках. Она молила Бога только об одном — лишь бы сын остался в живых, о себе она в этот момент не просила.
Но Силину было не до них. Весь мир качался у него перед глазами, боль одолевала нестерпимо. С трудом включив свет, Михаил сразу увидел то, ради чего он жил и пришёл сюда. Массивное бюро красного дерева стояло посреди комнаты. Это прибавило сил Нумизмату, он почти побежал к своей коллекции, если можно было назвать бегом его уродливое ковыляние.
Добравшись до бюро, Силин повис на нем, жадно ощупывая руками тёплое дерево.
— Моё, — прохрипел он. — Только моё!
С полминуты он передохнул, потом, наконец, потянул верхний планшет на себя. Да, это была действительно его коллекция! Свои монеты он узнал сразу, с первого взгляда. Слезы потекли по грязному, исхудавшему и заросшему лицу Нумизмата. Он смог, он нашёл её!
Тут мир снова качнулся под ногами Силина. Он испугался. Приходила смерть, которой он не хотел. Он только что нашёл свою коллекцию. Её надо было забрать с собой. Он не хотел оставлять её здесь!
Михаил дёрнул посильнее верхний планшет и, не удержав его, просыпал на пол многоцветную россыпь монет, отозвавшуюся переливчатым звоном.
— Моё, только моё! — продолжал твердить себе под нос Нумизмат, вытягивая очередной планшет. Некоторое время он рассматривал своё богатство, затем пробормотал: — Австрия, прошлый век. — И уже сознательно ссыпал монеты на пол, с грохотом откинув в сторону пустой ящик.
Теперь он не церемонился со своим добром. Силина охватило беспокойство, он никак не мог понять систему распределения планшетов, они шли не по алфавиту и не по континентам. И самое главное — он не видел самой любимой своей монеты, константиновского рубля. Нетерпение подгоняло его, и, бросив беглый взгляд на очередной планшет и убедившись, что рубля и тут нет, Нумизмат беспощадно вываливал бесценное серебро и медь в одну кучу. Планшеты убывали, а холмик на полу рос, увеличивался в размерах. Монеты со звоном раскатывались по уголкам комнаты, словно радуясь свободе после стольких лет заточения.
