Вице-президенты со страхом наблюдали за тетушкой Тилди. Мистер Кэррингтон то ломал руки, то взмахивал ими, то тыкал пальцами в воздух, будто этим мог ей помочь. Прозектор только недоверчиво посматривал, да посмеивался, да пожимал плечами.

«Просачиваюсь в холодный, непроницаемый гранит. Просачиваюсь в замороженную старую-престарую статую. Втискиваюсь, втискиваюсь...»

— Да оживай же, черт возьми! — прикрикнула тетушка Тилди.— Ну-ка, приподнимись!

Тело чуть привстало, зашуршали сухие прутья корзины.

— Не ленись, согни ноги!

Тело слепо, ощупью поднялось.

— Увидь! — скомандовала тетушка Тилди.

В слепые, затянутые пленкой глаза проник свет.

— Чувствуй! — подгоняла тетушка Тилди. Тело вдруг ощутило теплый воздух, а рядом — жесткий лабораторный стол и, тяжко дыша, оперлось на него.

— Шагни!

Тело ступило вперед — медленно, тяжело.

— Услышь! — приказала она.

В оглохшие уши ворвались звуки: хриплое, нетерпеливое дыхание потрясенного прозектора, хныканье мистера Кэррин-гтона, ее собственный трескучий голос.

— Иди! — сказала тетушка Тилди.

Тело пошло.

— Думай!

Старый мозг заработал.

— Говори!

— Премного обязано. Благодарствую.— И тело отвесило поклон содержателям похоронного бюро.

— А теперь,— сказала наконец тетушка Тилди,— плачь!

И заплакала блаженно-счастливыми слезами.

И отныне, если вам вздумается навестить тетушку Тилди, вам стоит только в любой день часа в четыре подойти к ее лавке древностей и постучаться. На двери висит большой траурный венок. Не обращайте внимания. Тетушка Тилди нарочно его оставила, такой уж у нее нрав! Постучитесь. Дверь заперта на две задвижки и на три замка.

— Кто там? Черный человек?— послышится пронзительный голос.

Вы, смеясь, ответите: нет-нет, тетушка Тилди, это я.

И она, тоже смеясь, скажет: «Входите побыстрей!»— распахнет дверь и мигом захлопнет ее за вами, так что черному человеку нипочем не проскользнуть. Потом она усадит вас, и нальет вам кофе, и покажет последний Связанный ею свитер. Уже нет в ней прежней бодрости, и глаза стали сдавать, но держится она молодцом.

— Если будете вести себя примерно,— провозгласит тетушка Тилди, отставив в сторону чашку кофе,— я вас кое-чем попотчую.

— Чем же? — спросит гость.

— А вот,— скажет тетушка, очень довольная, что ей есть чем похвастать, и шуткой своей довольная.

Потом неторопливо отстегнет белое кружево на шее и на груди и чуточку его раздвинет.

И на миг вы увидите длинный синий шов — аккуратно зашитый разрез, что был сделан при вскрытии.

— Недурно сшито, и не подумаешь, что мужская работа,— снисходительно скажет она.— Что? Еще чашечку кофе? Пейте на здоровье!

Далеко-далеко, за лесами, за горами жила Старушка. Девяносто лет прожила она взаперти, не открывала дверь никому — ни ветру, ни дождю, ни воробьям вороватым, ни мальчишкам голопятым. И стоило только поскрестись к ней в ставни, как она уже кричит:

— Пошла прочь, Смерть!

— Я не Смерть! — говорили ей.

Но она в ответ:

— Смерть, я узнаю тебя, ты сегодня вырядилась девочкой. Но под веснушками я вижу кости!

Или кто другой постучит.

— Я вижу тебя, Смерть! — крикнет Старушка.— У тебя такой вид, будто ты и вправду точильщик! Но на двери три замка и два засова. Я залепила клейкой бумагой все щели, тесемками заткнула замочные скважины, пыль не даст тебе проникнуть в печную трубу, ставни заросли паутиной, а электрические провода перерезаны, чтобы ты не проскользнула сюда вместе с током! И телефона у меня Нет, так что тебе не удастся поднять меня в три часа ночи и объявить свой смертный час. Я и уши заткнула ватой... Говори не говори — я тебя все равно не услышу. Вот так-то, Смерть. Убирайся!

И сколько помнили себя жители городка, так было всегда. Люди тех дальних краев, что лежат за лесами, вели о ней разговоры, а ребята иногда, не поверив сказкам, поднимали шестами черепицу на крыше и слышали вопль Старушки:. «Давай проваливай, ты, в черной одежде с белым-белым лицом!»

А говорили еще, что, применяя такую тактику, Старушка будет жить вечно. В конце концов, каким образом Смерть может пробраться к ней? Все старые микробы в ее доме давно уже махнули на все рукой и ушли на покой. А новые микробы, которые, если верить газетам, появляются из-под земли под новыми именами каждые десять дней, никак не могут пройти мимо пучков полыни, руты, мимо табачных листьев и касторовых бобов, положенных у каждой двери.

— Она всех нас переживет,— говорили в ближнем городке, мимо которого проходила железная дорога.

— Я их всех переживу,— говорила Старушка, раскладывая в темноте и одиночестве пасьянс.

И вот что случилось.

Шли годы, и уже никто — ни мальчик, ни девочка, ни бродяга, ни путешественник — не стучался к ней в дверь. Дважды в год бакалейный приказчик, которому самому стукнуло семьдесят, оставлял у порога дома запечатанные блестящие стальные коробки с желтыми львами и красными чертиками на крышках, в которых могло быть что угодно — от птичьего корма до сливочных бисквитов, а сам уходил в шумный лес, начинавшийся у самой веранды дома. Пища, калившаяся на солнце и промерзавшая в холода, могла стоять так неделю, то есть проходить соответствующую антисептическую обработку. Потом в одно прекрасное утро она исчезала.

Старушка еще многого ждала от жизни. И ждала усердно, закрыв глаза, стиснув руки, держа, как говорят, ушки на макушке, вся трепещущая и готовая ко «сему.

Так что она нисколько не удивилась, когда в седьмой день августа на девяносто первом году ее жизни из лесу вышел загорелый молодой человек и остановился перед ее домом.

Костюм на нем был белый, как снег, который зимой шурша сползает с крыши и укладывается складками на спящую землю. Автомобиля у него не было; он проделал пешком долгий путь, но на вид был свежий и чистенький. Он не опирался на палку и не носил шляпы, чтобы защитить голову от палящего солнца. Он не потел. И что самое главное, при нем была всего одна вещь — маленький пузырек со светло-зеленой жидкостью. Хоть он и загляделся на этот пузырек, но все же почувствовал, что пришел к дому Старушки, и поднял голову.

Он не коснулся: двери. Он медленно обошел дом, чтобы она узнала, что он здесь.

Потом его взгляд, проникавший сквозь стены, встретился с ее взглядом.

— Ой! — вскрикнула Старушка.— Это ты! Я знаю, чей облик ты приняла на этот раз!

— Чей же?

— Молодого человека с лицом розовым, как мякоть спелой дыни. Но у тебя нет тени! Почему бы это? Почему?

— Люди боятся теней. Поэтому я оставил свою за лесом.

— Я не смотрю, а все вижу...

— О! — с восхищением сказал юноша.— У вас такой дар!

— У меня великий дар держать тебя по ту сторону двери!

— Мне ничего не стоит побороть вас,— сказал юноша, едва шевеля губами, но она услышала.

— Ты проиграешь, ты проиграешь!

— А я люблю побеждать. Что ж... я просто оставлю этот пузырек на крыльце.

Он и сквозь стены дома слышал, как быстро бьется ее сердце.

— Погоди! А что в нем? Я имею право знать обо всем, что оставляют в мою собственность!

— Ладно,— сказал юноша.

— Ну, говори же!

— В этом пузырьке,— сказал он,— первая ночь и первый день после того часа, когда вам исполнилось восемнадцать лет.

— Что-что-что?

— Вы слышали меня.

— Ночь, когда мне исполнилось восемнадцать... день?

— Именно так.

— В пузырьке?

Он высоко поднял пузырек, который имел своеобразную форму и был чем-то похож на тело молодой женщины. Он вбирал в себя свет, заливавший мир, и излучал тепло, и горел, как зеленые угольки в глазах тигра. И в руках юноши он горел то ровно, то беспокойно.

— Я не верю! — крикнула Старушка.

— Я оставлю его и уйду,— сказал юноша.— Когда я уйду, попробуйте принять чайную ложечку зеленых мыслей, заключенных в этом пузырьке. И увидите, что будет.