— У меня не было времени горевать, я была на шестом месяце.

— А твоя мать, бабушка Харт, знала об Эми? — Тревис почувствовал, что и это имело значение.

— Еще бы. Без нее мне никогда бы с этим не справиться. Она нашла юриста, он все и устроил.

На Тревиса неожиданно навалилась неодолимая усталость. Он приложил руки к лицу, стараясь освободиться от нее.

— Не понимаю, почему тебе так трудно рассказать обо всем отцу? Мне кажется, появление Эми поможет ему сбросить с себя комплекс вины.

— Так вот как ты на это смотришь? Значит, по-твоему, меня волнует реакция отца?

— А разве нет?

— Гас простил бы мне все.

— Так в чем же дело? — снова удивился Тревис.

Дороти встала и подошла к стене, увешанной всевозможными грамотами и свидетельствами, полученными ею за работу в благотворительных и других городских организациях. Глядя на свои награды, она ответила:

— Мне пришлось добиваться своего нынешнего положения долгими годами напряженного труда. Поэтому я не позволю какой-то жалкой неудачнице отнять у меня все это.

— О чем ты говоришь? Как может Эми лишить тебя твоих заслуг?

— Не прикидывайся дурачком, Тревис, — Дороти резко обернулась к сыну. — Ты не хуже меня знаешь, если откроется, что я солгала Гасу, от меня все отвернутся. Твоего отца здесь все считают за святого.

Тревис еще никогда прежде не видел мать такой и предпочел бы не видеть. Эта сторона ее характера оставалась ему неизвестна. Он даже немного растерялся. Он пришел к женщине, которую, как ему казалось, хорошо знал, а перед ним оказался совершенно незнакомый человек.

— Я уверен, когда все узнают, что ты раскаиваешься, они…

— Этому не бывать никогда, а поэтому и говорить больше не о чем! — Дороти вернулась в свое кресло и придвинула его к столу, желая показать, что намерена незамедлительно приступить к работе. — А теперь, если у тебя все, мне бы хотелось заняться делами.

Тревис поднялся и, опершись о стол, заглянул матери в глаза:

— Интересно, а как ты собираешься помешать моему разговору с отцом?

Дороти бросила на него грозный взгляд, который обычно усмирял детей. Как правило, за ним следовала фраза: «Потому что я так сказала». Неподчинение сулило серьезные неприятности.

— Я запрещаю тебе что-либо говорить отцу.

— И ты считаешь, этого достаточно? — Тревис не мог сдержать удивления.

— А ты думал, как эта новость может повлиять на отца?

— Тебе надо было подумать об этом раньше, мама. — Тревис поднялся, считая, что разговор окончен. — Возможно, я был бы на твоей стороне, если бы ты убедила меня, что тебя волнуют не только собственные интересы.

— Почему ты винишь в случившемся только меня?

— А кто же еще в этом виноват?

— Твой отец. Он прекрасно понимал, что его могут убить на этой дурацкой войне, но разве ему пришло в голову позаботиться о семье? Нет, вместо этого он строит из себя героя, а о нас забывает. Как бы я смогла поднять детей на жалкое пособие, которое правительство платит вдовам? Я старалась для тебя и Шэрон.

— Ты никого не забыла?

— Ты еще очень пожалеешь об этом, Тревис, — с угрозой пообещала Дороти, — и она тоже, если посмеет явиться сюда.

Перед глазами Тревиса возникла неподвижная Эми на больничной койке. Жалость и возмущение всколыхнули его душу.

— Если ты попытаешься навредить ей, можешь не сомневаться, весь город узнает, что ты сделала, уж я об этом позабочусь.

— Как ты можешь говорить такое? — Она вскочила, словно подброшенная пружиной. — Где твои родственные чувства? Ты хладнокровно собираешься разрушить жизнь родной матери!

— А как ты могла хладнокровно отдать чужим людям родную дочь?

— Но я же не оставила ее на улице. Я знала, что она попадет в богатую семью. Ее удочерил врач, у них не было недостатка в деньгах. И она была им нужна, а мне — нет. Я поступила так, как считала наиболее разумным. Зачем сейчас ставить мне это в вину?

Тревис не хотел принимать ее доводы, но и ранить отца не мог. Но как же тогда Эми? У нее оставались какие-нибудь права?

— Может быть, Эми не захочет нас знать, когда откроется правда.

— Ты хочешь сказать, она все еще ничего не знает? — Дороти ухватилась за его слова, как утопающий за соломинку.

— Я хотел сначала прояснить ситуацию здесь. — Он подумывал о том, чтобы рассказать матери, какой тяжелой выдалась для Эми прошедшая неделя, но потом понял, что это вряд ли сможет что-нибудь изменить.

— Тревис, не говори ей ничего, — попросила Дороти. — У нее своя налаженная жизнь, а ты можешь все сразу разрушить.

Нет, ему даже не придется ничего делать. Если Эми и дальше будет продолжать такую же жизнь, все для нее может закончиться очень печально. Тревис вдруг осознал, что у него нет выбора, но самое странное, в этом его убедила сама мать, даже не подозревая об этом.

— Ты сама поговоришь с отцом или мне рассказать ему? — Тревис старался говорить как можно мягче.

— Так ты это серьезно? — Она даже отшатнулась от него.

— Извини…

— Ты предпочел ее? Чужого человека родной матери?!

— Речь идет не о выборе.

— Если ты так поступишь, ты мне больше не сын, не желаю больше тебя здесь видеть — никогда!

— Тогда тебе придется сидеть в доме с опущенными шторами, — невозмутимо возразил Тревис. — Отца я бросать не собираюсь. Пока он здесь, я буду с ним рядом.

Тревис отправился в город, чтобы найти отца. В пути он почувствовал, как утомила его роль вершителя судеб. Он для нее явно не годился: слишком тяжелые решения приходилось принимать.

Если он расскажет отцу об Эми, обратного пути не будет. Тревис не знал другого такого человека, как отец, чья жизнь так неразрывно переплеталась с судьбами детей. Он ни за что бы не отвернулся от своего ребенка, как не бросил бы никогда умирать раненое животное.

Тревис решил посетить свой любимый уголок и провести несколько часов наедине с природой. Пусть отец еще немного побудет в счастливом неведении.

Тревис отправился в горы, вздымавшиеся за его домом, там он остановил машину в конце грунтовой дороги и дошел по тропинке до опушки. Через зеленую лужайку протекал ручей, не пересыхавший и в летнюю жару, его питали талые воды от снегов, почти никогда полностью не таявших на отдаленных вершинах.

У ручья лежал растрескавшийся обломок скалы. За многие века вода бессчетное число раз заполняла его поры, замерзала в них; камень крошился, от него отделялся кусок за куском. Постепенно в огромном валуне образовалось подобие кресла с мягкими подлокотниками из лишайников и пружинистым сиденьем из душистых сосновых игл, защищающих от холода камня.

Всякий раз, когда его что-то тревожило, Тревис приезжал сюда, чтобы подумать в одиночестве. Он часто бывал здесь на рассвете, иногда и в закатные часы. Но, покидая этот уголок, неизменно чувствовал покой и умиротворение: груз тревог и забот переставал угнетать его, верное решение приходило как-то само собой.

На этот раз знакомая поляна купалась в лучах щедрого летнего солнца. Сосны кокетливо хвастались нежными молодыми побегами, наполнявшими воздух стойким терпким ароматом. Белочки и бурундучки, потревоженные его вторжением, бросились врассыпную, но через несколько минут вернулись к прерванным занятиям, убедившись в миролюбии гостя.

Тревис погрузился в раздумья. Предстоял нелегкий разговор с отцом и Шэрон. Тревис предпочел бы, чтобы мать сама рассказала обо всем отцу, но никак не Шэрон. Он не хотел, чтобы у сестры сложилось предвзятое мнение. Если бы Эми решилась приехать, Шэрон могла бы стать важным союзником. Когда появилась на свет Эми, она была уже достаточно большой, чтобы помнить, что в доме не появилось обещанного матерью малыша, и у нее могло сохраниться чувство потери.

Солнце уже светило Тревису в спину, тени деревьев удлинились, заметно похолодало. Оставаться дольше не имело смысла.

Он обещал дать матери время для разговора с отцом и очень надеялся, что она использовала эту возможность. Тревис бы с большей охотой рассказал подробности о жизни Эми, но самому открывать отцу всю правду ему не хотелось. Отец заслуживал полновесных объяснений, а дать их могла только мать.