Затерявшись в сером тумане, не понимая, где верх, а где низ, я изо всех сил пытался подчинить себе машину, накреняя ее то туда, то сюда, пока наконец не заметил, что индикатор линии горизонта на дисплее встал ровно, а альтиметр перестал показывать разумную высоту. Я проверил радар, но он поблизости ничего, кроме меня и гор, не зарегистрировал. Тогда я попытался связаться с диспетчерской во Франкфурте. Ничего. Из Мюнхена тоже ничего. Только шумы. Я задумался на секунду, а затем дал свободу винтам и стал садиться – и мы ворвались в дневной свет, опустившись на широкий луг.
Заливной луг отливал сочной зеленью. Вокруг простирались полосатые, точно разлинованные, поля. Нужно сказать, что, как только я повел вертолет прочь от этих казавшихся слишком прочными гор, я сразу понял, куда текла эта река, – и все благодаря тем двум башням. Прямо посреди реки на большом гористом острове стоял город, который был географическим центром долины. Город был обнесен гигантскими крепостными стенами, подобные которым я видел разве что в Каркассоне. [38] Но этот город был больше и красивее. Неровными рядами поднимались красные черепичные крыши и виднелись стены из золотистого камня, поблескивавшие в мягком свете. А еще выше с острова поднимались стены, которые были темнее, и из глубины этих стен вздымались выше облаков башни – шпили здания, напоминавшего собор и представлявшего собой уходящее ввысь нагромождение готических стен, арочек и балконов, крыш, ощетинившихся черепицей, и башенок, казавшихся до невозможности хрупкими, пока я не осознал, какие они, должно быть, гигантские на самом деле. Все сооружение было похоже на не очень высокую одинокую гору, переливавшуюся темным янтарем в свете солнечных лучей, прорвавшихся вниз сквозь прореху в облаке. Я подлетел поближе, пытаясь найти хоть какой-то намек на то, где это все находится. По реке плавали лодки и баржи; и хотя пыльная желтая дорога расходилась лентами во все стороны, на ней не видно было ни единой машины. Я уже начал подумывать о том, чтобы спуститься и рассмотреть все поближе, но кружить над городом и привлекать к себе внимание мне не хотелось: это могло вызвать панику. Если мои рассуждения были верны, люди в этом местечке не очень-то привыкли к вертолетам.
Здесь определенно витал дух Спирали – это манящее, неспешное безвременье вытянутых теней и затянувшихся дней, бабье лето мира. Но меня настораживало то, что в этом месте было еще что-то, что на Спираль походило мало, – вид стабильности и благоустроенности, намек на порядок и целеустремленность, которые я едва ли встречал на раскиданных по всему свету берегах времени, выброшенных за борт вместе с отбросами истории и ненужными человеческими идеями. Мне необходимо было узнать больше, и я повернул обратно к скалам, подальше от полей. Если бы мне только удалось найти какое-нибудь неприметное место для посадки…
Скалы поднялись мне навстречу небольшим горным отрогом, ровной площадкой высокогорного луга с сочной травой, которому явно не хватало коров с колокольчиками на шеях. Но высокая зеленая трава стояла нетронутой, а когда ее коснулся воздушный поток от винтов, она пошла рябью, как вода. Я приземлился практически бесшумно и дал возможность мотору затихнуть, пока наконец слышен стал только свист замедляющих движение винтов. Затем затих и он, и мне стало слышно, как трава, которую я примял, шуршит, колыхаясь в порывах более естественного ветра.
Я расстегнул пояс и ремень, откинул дверцу кабины и спрыгнул в траву. Она была ярко-зеленого цвета, немного влажная и доходила мне почти до пояса. Те травинки, которые я поломал, качались от малейшего дуновения ветерка. После удушающего города свежесть этого воздуха казалась невероятной. Хотелось распахнуть легкие, чтобы только вдыхать его снова и снова. Через долину бежал горный поток, прыгая и плескаясь по валунам и каменистым уступам. Внезапно меня обуяла невыносимая жажда, и я бегом спустился к ручью. Я мыслил достаточно трезво, чтобы понимать, что и в самом чистом горном потоке за ближайшим поворотом может скрываться дохлая овца – но уж никак не в этом, никак не в этом. Я почти что мог разглядеть его исток, вон там, за отшлифованными скалами… Я присел на корточки, сунул руку в воду и вскрикнул от неожиданности: она была ледяная. Но когда я осторожно отхлебнул ее – так, чтобы не застудить горло, – оказалось, что вкус у нее изумительный, с легким минеральным привкусом, по сравнению с которым все, что продается в пластиковых бутылках, казалось отвратительным суррогатом. Посвежевший, я поднялся на ноги и огляделся по сторонам. Примерно в ста ярдах ниже по течению поток пересекал старый каменный мост, а дальше, за мостом, вниз по холму бежала тропинка, наполовину заросшая травой. Удостоверившись, что ключи от вертолета все так же крепко закреплены у меня на поясе, я пошел вниз по тропинке – сам не знаю зачем. Мост был старым и, казалось, вот-вот развалится, но тем не менее на деле вышло, что он достаточно прочный, а с его горбатой спины мне открывался хороший вид вниз по склону и в самую глубину долины.
Город все еще сверкал там, за мощными крепостными стенами, в легкой дымке. Единственный запах, доносившийся до меня со стороны, был запах дыма из труб. С моего наблюдательного пункта мне были видны некоторые городские строения, сплошная масса крыш напоминала старинные кварталы Нюрнберга, или Ниццы, или маленьких городов в Австрии и Чехии, где дома неровными рядами в радостном беспорядке вприпрыжку несутся вниз по склону к реке, а их красные крыши и высокие фронтоны высовываются под самыми разнообразными углами. Но тут и там вдруг появлялись сосны, абсолютно чуждые для такого пейзажа: испещренная черными прожилками белизна древесины, приземистые оштукатуренные домики в средиземноморском стиле, теплое изящество грубого камня, характерное для Шотландии, – не соответствующие, выпадающие из общей картины и все же поразительно верные, добавляющие что-то неописуемое и в то же время мощное к общему впечатлению. Именно так должен выглядеть город. Высоко над его стенами, подобно венцу творения, вздымались башни собора, практически на одном уровне со мной. А еще выше, над ними, поднимались шпили, да так высоко, что стоящий на них мог сверху вниз смотреть на холмы, где находился я.
Чем больше я видел, тем больше это меня занимало. Одно из прекраснейших мест, будь то на Спирали или за ее пределами, одно из самых не подчиняющихся времени мест. Но на улицах царила толкотня и суета, и видно это было даже отсюда, а по подъездным дорогам катили крестьянские телеги, и целенаправленно к городу. Я перешел поток по мосту и быстро зашагал вниз по холму по направлению к ближайшей дороге. Прошло совсем немного времени, и я, сам не заметив, перешел на бег.
Тропинка, конечно же, все время шла вниз по склону, и когда я добрался до ближайшей дороги, то почти не запыхался. Тем не менее этот факт несколько удивил меня. Я чувствовал себя в прекрасной форме, и эта быстрая прогулка меня только подзадорила. Дорога была пустынна, но вот я достиг перекрестка, а там, остановившись в недоумении у указателя с потертой надписью: «Fraktur», я вдруг услышал добродушный окрик: «Gruss Gott!» [39] Это традиционное баварское приветствие, так что, по крайней мере, я теперь знал, где нахожусь. Донесся окрик с приближавшегося ко мне обоза. Поприветствовал меня старичок, управлявший крепкими черно-бурыми бычками, запряженными в первую телегу, а мужчины и женщины, ехавшие на телегах позади него или шедшие рядом, подхватили приветствие.
Я ответил тем же, добавив, что сегодня хорошая погода, и спросив, не в город ли они случайно едут? Они хорошо поняли мой немецкий и, судя по тому, что старались говорить разборчиво, тотчас сообразили, что я иностранец, но приняли меня как нечто самой собой разумеющееся. Я старался задавать не очень много вопросов, а они и вовсе ни о чем меня не спросили.
На других перекрестках нам встречались все новые телеги, некоторые из них были нагружены корзинами и бочками, как наша, другие ломились от мешков с мукой, а на одной лежали мясные туши. Я удивился, когда один погонщик окликнул нас явно на итальянском наречии, и уж совсем был поражен, когда какие-то юноши, перегонявшие овец через очередной перекресток, заговорили с нами по-английски – на гортанном деревенском диалекте. Ясно было, что сидевшие на телегах поняли их, причем ответили они на языке, который мог бы сойти за любой другой на Земле. Мне даже показалось, что я уловил цыганский говор.
