– И заботливый, – добавляет Принцип. – Следит, чтобы вы не писали глупые или неправильные вещи. А если вы все-таки пишете, то они очень добрые: вы можете поехать на дачу на озере Катуруу. Туда приезжают все самые лучшие писатели, и спят с тобой, и объясняют, как писать правильные вещи. Ой, смотрите, профессор Рум снова что-то говорит. Что вы хотите сказать, профессор Рум?

– Эта писательница такая шалушка, – произносит Танкич без прежнего огонька в глазах.

– О, он говорит, что Максим Горький – зачинатель современной литературы, – переводит Принцип. – Большая ошибка, что он умер. Вы согласны?

Итак, в ресторане «Пропп», в исторической части Слаки, под замком епископа Влама, продолжается официальный завтрак. В атмосфере висит некое напряжение, Петворт чувствует его, пытается уловить превалирующий дискурс, поток интерлингвы, английский как второй язык для общественных случаев (АВЯОС). Вносят новое блюдо.

– Вы знаете руспи? – спрашивает Вера, указывая ножом.

– Не уверен, – говорит Петворт. – А что это?

– Руспи – это пловец, – отвечает Танкич.

– Рыба, – поправляет Принцип.

– С двумя карандашами в носу, – добавляет Любиёва.

– Карандашами? – переспрашивает Петворт.

– Да, да. – Принцип приставляет два пальца к носу на манер усов. – Как вы зовете такие карандаши на английском?

– Федер? – кричит профессор Рум. – Стило? Ручка?

– Нет, вы ничего не понимаете, товарищ Рум, – раздраженно говорит Принцип. – А наш гость еще говорит, что язык сближает. На самом деле это – как переспать. Кажется, что секс сближает, а на самом деле только показывает, какие мы одинокие.

– Секс – это совсем не одиноко, – возражает Вера.

– А вы пробовали наш секс в Слаке? – спрашивает Катя Принцип. – В Слаке секс – та же политика, только без одежды.

– Ну, это, наверное, везде, – говорит Петворт.

– А вы пробовали наше пиво? – спрашивает Вера. – Оно зовется олуу.

– Пока нет, – отвечает Петворт.

– Он пробовал всё остальное, – вставляет Любиёва.

– Профессор Рум говорит, в Англии идеи плохие, а пиво хорошее, – сообщает Катя Принцип. – У нас, разумеется, всё наоборот.

– Вы должны попробовать, – настаивает Вера.

– Конечно, – говорит Катя Принцип. – Надеюсь, мы теперь друзья, потом я поведу вас в хорошее место.

– У него очень насыщенная программа, – вмешивается Любиёва. – И он, наверное, очень устал.

– Думаю, не настолько насыщенная и не настолько устал, чтобы не выпить со мной пива, – говорит Катя Принцип. – Конечно, он должен пойти в кафе, где собираются наши самые интересные люди. Тогда, мой друг, вы узнаете наше пиво и наши мысли. Пиво часто в дефиците, зато мысли производятся без перебоя.

Снова входит официант, забирает тарелки из-под рыбы и вносит мясо в непонятном булькающем соусе.

– Лакуку, – указывает Вера. – Мясо коровы, зажаренное, как ни в какой другой стране.

– Овощ, – подхватывает Любиёва, – особая трава, которая растет только под овцами на горах.

На противоположном краю стола Танкич встает, снова с полным бокалом.

– Говорит, что хочет произнести еще тост, – переводит Любиёва. – За прекрасных дам, на этот раз от всей души.

– Что за человек! – восклицает Катя Принцип. – Наверное, он не хочет, чтобы я пила. Знает, наверное, что я, когда напьюсь, говорю о своих любовниках.

– И что насчет любовников? – хихикает Вера.

– Ну, у меня было много милых любовников, много чудесных любовников, потому что я люблю любовь.

– Вы – счастливая, – говорит Вера.

– Не всегда, – отвечает Принцип. – Итак, мистер Петвит, что вы здесь делаете? Читаете лекции?

– Да, – говорит Петворт. – Завтра, в университете.

– О, я хотела бы прийти, – замечает Катя Принцип.

– Это для студентов, – предупреждает Любиёва.

– Смотрите, она не хочет, чтобы я пришла! – восклицает Принцип. – А вы хотите?

– Был бы очень рад, – отвечает Петворт.

– Тогда я, может быть, приду, – говорит Принцип. – У нас есть пословица: добрый друг – это тот, кто навестит вас в тюрьме. Но по-настоящему добрый друг – это тот, кто приходит на ваши лекции. Ладно, надеюсь, теперь я ваш добрый друг, так что, может быть, вы завтра меня увидите. Тогда вам придется говорить для меня медленно-медленно. Я не очень хорошо понимаю английский. Обещаете?

– Конечно, – отвечает Петворт.

– Вы мне нравитесь, – говорит Принцип. – Да, наверное, я приду вас послушать.

С противоположной стороны стола Танкич снова встал и держит полный бокал.

– Говорит, за прекрасных дам, на этот раз искренне и от всей души.

– Как мы будем прекрасными, если не можем пить? – спрашивает Принцип.

– Чем больше мужчина пьет, тем прекрасней женщины, – отвечает Вера.

– О, профессор Рум хочет задать вам вопрос, – говорит Принцип. – Он интересуется, где выдержите своих писателей-диссидентов?

– Товарищ Танкич кое-что вас спрашивает, – перебивает Любиёва. – Он хочет знать, как ваша британская болезнь?

– Он интересуется, может быть, в тюрьме, в Северной Ирландии?

– Он спрашивает про экономики вашего либерального лорда Кейнса, они теперь умерли в вашей системе?

– Профессор Рум говорит, он часто бывал в Лондоне в своих научных поездках и видел там множество нищих, это правда?

– Много нищих, где? – спрашивает Петворт, набирая на вилку траву.

– Он говорит, они играют за деньги на всех станциях метро, – говорит Катя Принцип.

– А, это не нищие, – отвечает Петворт. – Это американские туристы, собирают деньги на каникулы в Англии.

– Он вам не верит, – говорит Принцип. – По его словам, так убеждает вас ваша пресса, но это неправда. Он спрашивает, не думаете ли вы, что правление Тэтчер знаменует крах капиталистической системы?

– Скоро вы к нам присоединитесь, – смеется товарищ Тан-кич, перегибаясь через стол.

– Положение сложное, – отвечает Петворт, – тем не менее до краха далеко.

– Ой, мистер Петвит, теперь вы огорчили профессора Рума! – восклицает Катя Принцип. – Он считает, что вы отрицаете имманентную реальность исторического процесса. Он подозревает, что вы – буржуазный релятивист. Я сказала ему, что такого не может быть.

– Я плохо разбираюсь в политике и экономике, – говорит Петворт. – Это не моя область.

– Ой, мистер Петвит, вы не знаете политики, не знаете экономики, как же вы живете?! – кричит Принцип. – Боюсь, вы не персонаж в историческом мировом смысле.

– Ваше сердце доброе, ваша система плохая, – смеется Тан-кич, перегибаясь через стол.

– Так кто может вставить вас в повесть? – произносит Принцип. – Бедный Петвит, мне вас жаль. Для вас нет повести.

Занавес раздвигается, и торжественно входит официант, неся большой белый десерт, сложное сооружение, над которым пляшут язычки голубого пламени.

– Ой, смотрите! – кричит Вера. – Это вишъну!

– Как мило! – говорит Любиёва. – У вас в стране такой есть?

– Нет, наверное, – отвечает Петворт. – Что это?

– Снаружи – мороженое, внутри – нурду, – объясняет Вера. – Вы знаете нурду?

– Я не могу сказать по-английски, – признается Любиёва. – Очень вкусный фрукт, но не апельсин.

– И не лимон, – добавляет Вера.

– Дыня? – предполагает Петворт.

– Немножко похоже, но не совсем, – говорит Любиёва. – А вы знаете название, товарищ Принцип?

– Нет, названия не знаю, зато знаю сказку про этот фрукт.

– Расскажите, – просит Вера.

– Она немножко длинная. Вы правда хотите ее услышать, мистер Петвит?

– Конечно, – отвечает Петворт.

– Ну, вообще-то за сказку вы должны подарить мне самоцвет, но вряд ли он у вас есть. Может быть, взамен вы подарите мне одно маленькое желание? Согласны?

– Да, – говорит Петворт.

– Хорошо. Жил-был в стародавние времена, как начинаются все сказки, король, и было у него три сына, и младшего звали Дурак.

– Это имя? – спрашивает Вера. – Дурак?

– В своей сказке зовите его как хотите, – твердо отвечает Катя Принцип, – а в моей его звали Дурак. И однажды король велел Дураку, чтобы тот шел в другое королевство и помирился с тамошним королем, потому что эти короли друг друга драли. Драли?