Петворт просыпается утром, под большим одеялом, в большом номере, и видит вокруг мир, полностью сменивший погоду. Сквозь просветы в пыльных шторах бьет яркое солнце, теплый ветерок сушит гравий под ногами пешеходов и под трамваями на Пляшку Вангълуку, блики играют на куполах правительственных зданий. Никто не снимает вывеску «ШЬВЕППУУ», на столике внизу лежит вчерашнее меню, и хотя Петворт делает совершенно другой заказ, завтрак приносят тот же. В назначенное время его ждет у регистрационной стойки куда более летняя Марыся Любиёва; на ней платье в цветочек и клетчатая беретка над бледным напряженным лицом. Только поведение не соответствует погожему дню – Петворт вполне резонно угадывает в ее манере горькую укоризну. Что ж, в этом сложном мире, полном ловушек и обманных путей, в мире, где унитаз не спускается, а двери не открываются, человеку нужна руководительница, строгая, но толковая, чтобы дать форму бесформенному, имя – безымянному, объяснение – необъяснимому. Да, он, травмированный вчерашними событиями, рад ее видеть, однако Марыся, очевидно, не разделяет его радости.

– О, сегодня вы вовремя, – резко говорит она. – Вы изумляете, товарищ Петвурт. Ваш завтрак, вы его съели?

– Да, – отвечает Петворт.

– И ваш вечер, вы приятно его провели?

– Очень тихо. Поужинал и лег спать.

– Совсем одни? Не вместе с писательницей?

– О нет. Она проводила меня до гостиницы и уехала. Вряд ли мы еще увидимся.

– Увидитесь, конечно. Она придет на вашу лекцию.

– О нет, – отвечает Петворт. – Она передумала.

– Бедненький товарищ Петвурт! – восклицает Любиёва, заметно веселея. – Какая жалость! У меня есть интуиция, я немного экстрасенс и знаю, что вчера вам очень понравилась товарищ Принцип. Ой, Петвурт, посмотрите на себя, вы провели тихий вечер, я не верю. У вас всё лицо разбито и рот.

– Ах да. Я в темноте налетел на дверь.

– В гостинице? – кричит Любиёва. – Вы должны пожаловаться. Здесь есть доктор, сейчас я подойду к регистрации, и он вас осмотрит.

– Ой, нет, не надо. Просто небольшой синяк.

– Дверь в номер? – спрашивает Любиёва. – Или вы где-то гуляли и делали драки?

– Нет, – отвечает Петворт.

– О, Петвурт, я не знаю, можно ли вам верить. Вы познакомились с писательницей и теперь рассказываете мне сказки. Сможете ли вы читать лекцию, когда у вас разбиты губы?

– Смогу, – отвечает Петворт.

– А ваш телефон жене, вы его пропустили? – Да.

– Вот видите, вы слишком много пьете и куда-то ходили с писательницей, – говорит Любиёва, – а потом не можете делать, что должны. Вечно вы в неприятностях! Ладно, я пойду и договорюсь снова. На какой час? С утра у вас лекция, потом свободное время, а вечером, если помните, мы идем в опер, это будет очень приятно. Скажем, перед опером?

– Да, – отвечает Петворт. – Прекрасно.

– Пожалуйста, посидите, и я договорюсь. Потом пора будет ехать в университет.

Петворт садится в красное пластмассовое кресло; через несколько сидений мужчина в большой шляпе, сидевший здесь позавчера (сегодня он по-прежнему в плаще, несмотря на погожий день), поднимает голову. Петворт быстро проглядывает текст лекции, озаглавленной «Английский язык как средство международного общения», убеждается, что все странички целы; они по-прежнему лежат аккуратной стопкой, как сложила их таможенница на донаыйіі – теперь кажется, что это было давным-давно.

– Итак, товарищ Петвурт, – говорит Любиёва, вернувшись, – вчера вы поели и легли спать, да? Я так не думаю.

– Простите? – произносит Петворт, вставая.

– Мне сказали, что вчера вы пришли в три часа ночи. Ваша одежда была порвана, и вы плохо держали себя на ногах.

– Ах да, я выходил прогуляться.

– И где же вы гуляли в такое время? – спрашивает Любиёва. – Ладно, не мое дело. Насчет телефона я договорилась: сегодня в шесть. Они недовольны, что вы не пришли вчера вечером. А швейцар хочет ночью отдыхать, а не ждать официальных гостей, которые приехали сюда не развлекаться. Теперь идемте на трамвай. Это недалеко, но пешком немного слишком долго, особенно если вы мало спали ночью. Ваша лекция, вы ее взяли? Я обязана всё проверить. Я стараюсь быть хорошим гидом, но вы должны мне помочь. Когда я встретила вас в аэропорту, у вас всё было как положено. Надеюсь, когда вы вернетесь в Англию, а лицо у вас разбито, одежда порвана, и, может быть, вам будут еще другие досады, в этом не станут винить меня, что я за вас плохо смотрела. Я стараюсь, Петвурт, стараюсь.

– Да, – отвечает Петворт, когда они выходят на улицу. – Вы замечательный гид.

– И мне не нравится, что вы не говорите мне правду. Я не знаю, чему верить, а чему – нет. Я не хочу, чтобы у вас тут были досады. Думаю, вы не знаете здешнюю жизнь и ее сложность. Уверена, товарищ Петвурт, вы не хотите худого, но оно с вами случится. Петвурт, не на этот трамвай, он едет в другую сторону. Подождите здесь со мной и будьте умником.

Они стоят на площади, под ярким солнцем; прохожие идут, газетчик и продавец воздушных шаров стоят на старых местах. Подходит трамвай с табличкой «КРЕПЪЯТАТОК».

– Садимся, – командует Любиёва.

Они едут стоя, трамвай, качаясь, везет их по городу, по широкому бульвару, мимо бронзового Липа Хровдата, сверкающего под ярким утренним солнцем.

– Выходим, – говорит Любиёва. – Всегда смотрите на Хровдата, если увидели его, значит, приехали к университету.

В толпе юношей и девушек с портфелями они переходят через улицу к потемневшему классическому фасаду, где по фронтону важно разгуливают голуби; на ступенях сидит и разговаривает серьезная молодежь. Козырек над входом поддерживают кариатиды – статуи муз.

– Говорят, они движутся, когда в здание входит девственница, – говорит Любиёва, – но, как видите, они совершенно неподвижны. Теперь нам надо пройти много коридоров. Вам повезло, что я знаю дорогу. Это потому, что я изучала здесь филологии.

– Хороший факультет? – спрашивает Петворт, проходя мимо стеклянной будочки, в которой сидят вахтеры, к темной широкой лестнице.

– Конечно! – восклицает Любиёва. – Вы увидите, каких хороших студентов здесь делают. Декан тут Маркович, очень старый, очень знаменитый. Он часто не приходит, потому что очень многие преподаватели работают вместо него. Разумеется, сам он раньше тоже работал вместо декана.

Они сворачивают в слабоосвещенный коридор, по которому быстрым шагом проходят темные фигуры; на досках для объявлений висят плакаты.

– Ой, смотрите, что делают теперешние студенты, – говорит Любиёва. – Когда я училась, нам такого не разрешали.

– А что они делают? – спрашивает Петворт.

– Это плакаты с требованием дальнейших лингвистических реформ, – объясняет Любиёва. – Как будто партия и так не сделала очень большую доброту. Не будет им новых реформ, будет милиция и тюрьма.

– Ясно, – говорит Петворт.

Коридор грязный, пол дощатый, сбоку тянутся кабинеты за стеклянными дверями.

– Здесь германские языки и филологии, – говорит Любиёва. – Разумеется, всегда трудно кого-нибудь найти, все заняты работой. Сейчас попробую.

Она стучит в дверь и входит; Петворт ждет в коридоре. Несколько студентов проходят мимо, глядя на него с подозрением.

– Ой, он ести здеси, прифиссори Петворти? – восклицает голос, и в коридор выкатывается пожилая кругленькая дама; тяжелые очки висят у нее на шее на цепочке, как будто иначе их украдут. – Прифиссори Петворти, добро пожаловати. Я читали ваши книги, очень замечательный вещи, хотя, конечно, это не мои роди работи.

– Да, – говорит Петворт, – а чем вы занимаетесь?

– Образи золоти и серебри в «Королеви фей», – говорит дама. – Боюси, прифиссори Маркович шлети извинения. Он не очени здорови, болеет в животи. Я его заменити, мое ими госпожа Гоко.

– Очень приятно.

– Зайдемте в кабинети, – говорит госпожа Гоко, – там ести кофи и мои аспиранти. Они все делати научные работи и ждати ваши совети и критицизми.