Натан был таким тяжелым. Таким тяжелым и сильным. Я не могла сбросить его. Не могла спихнуть.

«Прекрати! Отпусти меня! Не трогай! О господи… умоляю, не надо. Не надо снова!»

Но где же мама?

«Ма-ма!»

Я звала, но мой рот закрывала рука Натана, вдавливавшая мою голову в подушку. Чем сильнее я сопротивлялась, тем яростнее становился его напор. Пыхтя, как собака, он пихал снова и снова, пытаясь вслепую засадить в меня свой член…

— Тебе знакомо это ощущение.

Я оледенела. Этот голос я узнала бы везде. Он принадлежал не Натану.

Это не сон. Но все равно кошмар.

«Господи, нет!»

Отчаянно моргая в темноте, я пыталась что-нибудь разглядеть. Кровь ревела в моих ушах так, что я больше ничего не слышала, но мне был знаком запах его кожи. Его прикосновения, даже при всей их нынешней жестокости. Ощущение его тела на своем, даже когда он пытался вторгнуться в меня.

Торчащий член Гидеона ударил меня в очередной раз, и я в панике рванулась с такой отчаянной силой, что мне удалось сбросить его ладонь со своего рта.

Набрав в грудь побольше воздуха, я закричала.

— Не всегда по кайфу, когда тебя трахают, — тяжело дыша, прохрипел он.

— Кроссфайр! — вырвалось у меня.

И тут меня ослепил пробившийся из коридора свет, а в следующую минуту я с облегчением ощутила, как кто-то сбросил с меня тело Гидеона. Откатившись в сторону, всхлипывая, я сквозь слезы увидела, как Кэри с такой силой толкнул Гидеона, что тот пролетел через комнату и впечатался в стену.

— Ева! Ты в порядке? — Кэри включил прикроватный ночник и выругался, увидев, что я свернулась, словно зародыш, и вся дрожу. Повернувшись к Гидеону, он прорычал: — Попробуй только, на хрен, дернуться до приезда полиции, и я из тебя отбивную сделаю!

Горло мое саднило. С трудом сглотнув, я села и, взглянув на Гидеона, увидела, как морок сна исчезает из его взгляда, уступая место разрастающемуся ужасу.

— Сон, — выдавила я и схватила Кэри за руку, когда он потянулся к телефону. — Он… с-спит.

Кэри посмотрел на голого, скорчившегося на полу, будто дикий зверь, Гидеона, и рука его опустилась.

— Господи боже! — выдохнул он. — А я-то думал, что это со мной не все в порядке.

Соскользнув с кровати, я, все еще вне себя от страха, встала на дрожащие ноги. Колени тут же подогнулись, но Кэри успел подхватить меня и опустился вместе со мной на пол. Он обнимал меня, пока я содрогалась от рыданий.

— Я лягу на диване. — Кэри провел рукой по растрепанным со сна волосам и прислонился к стенке коридора. Дверь моей спальни была открыта, и мне хорошо было видно Гидеона, бледного и испуганного. — Пойду принесу ему подушки и одеяло. Похоже, отправлять его сейчас одного домой нельзя. Он явно не в себе.

— Спасибо, Кэри. — Я покрепче обхватила себя руками. — А Татьяна здесь?

— Черт, нет, конечно. У нас все не так. Мы просто трахаемся.

— А как насчет Трея? — тихо спросила я, хотя мысли мои уже крутились вокруг Гидеона.

— Я люблю Трея. Думаю, он лучше всех, кого я встречал в своей жизни, не считая тебя. — Подавшись вперед, Кэри поцеловал меня в лоб. — Но меньше знаешь, крепче спишь. А ты кончай беспокоиться обо мне, позаботься лучше о себе.

— Не знаю, что мне делать, — призналась я, глядя на него сквозь слезы.

Кэри вздохнул, его зеленые глаза были темны и серьезны.

— Думаю, детка, прежде всего тебе нужно самой с собой разобраться. Есть люди, у которых с этим швах. Посмотри хоть на меня. Я встретил великолепного парня и жертвую этим ради какой-то девчонки.

— Кэри… — коснулась его плеча я.

— Если понадоблюсь, я рядом, — ответил он, поймал мою руку и сжал ее.

Когда я вернулась в спальню, Гидеон застегивал свою спортивную сумку. Он взглянул на меня, и мой желудок свело от страха. Не за себя, за него. Опустошенность в его прекрасных глазах ужасала. В них не было жизни. Он был бледен как смерть, а на его потрясающей красоты лице залегли глубокие тени.

— Ты что делаешь? — прошептала я.

Он попятился, словно хотел оказаться как можно дальше от меня.

— Не могу же я здесь остаться.

При мысли о возможности оказаться одной я на миг ощутила облегчение, и это меня встревожило.

— Мы ведь договорились — не убегать.

— Это было до того, как я на тебя напал, — буркнул он, впервые выказывая признаки характера.

— Ты же был в беспамятстве.

— Ева, ты никогда больше не должна становиться жертвой. Боже мой… что я едва не сотворил с тобой… — Он повернулся ко мне спиной, и плечи его поникли так, что это напугало меня не меньше, чем недавнее нападение.

— Если ты уйдешь, мы потерпим поражение, а наше прошлое победит. — Я видела, что мои слова поразили его, как удар грома. Все светильники в комнате были включены, как будто электрический свет мог разогнать тени, омрачавшие наши души. — Если ты сейчас сдашься, Гидеон, то, боюсь, тебе лучше забыть обо мне, а мне — отпустить тебя. А в результате между нами все будет кончено.

— Как я могу остаться? И как ты можешь этого хотеть? — Повернувшись, он посмотрел на меня с такой тоской, что мои глаза снова наполнились слезами. — Да я лучше убью себя, чем причиню тебе боль.

Этого я и боялась. Мне приходилось непросто с Гидеоном, которого я знала: волевым, склонным к доминированию, самостоятельно созидающим свою жизнь, — но сейчас передо мной стоял совсем другой человек. Он был ребенком, отец которого покончил с собой.

— Ничего страшного ты со мной не сделал, — сказала я.

— Но ты меня боишься, — прохрипел он. — Это у тебя на лице написано. Да я и сам себя боюсь. Боюсь, что, заснув рядом с тобой, могу сотворить такое, что погубит нас обоих.

Он был прав. Я боялась. У меня нутро стыло от ужаса.

Теперь я знала о затаившейся в нем способности к взрывному насилию, о тлеющей, но способной прорваться ярости. А ведь мы оба пробуждали друг в друге настоящую страсть. На вечеринке у Видалов я ему даже пощечину влепила, впервые применила физическую силу. Раньше я этого никогда не делала.

Такова была природа наших отношений, бурных, эмоциональных, земных и плотских. Вера, которая удерживала нас вместе, одновременно открывала нас друг для друга так, что это делало обоих и уязвимыми, и опасными. И все могло ухудшиться раньше, чем улучшиться.

— Ева, я… — Он запустил пальцы в свою шевелюру.

— Я люблю тебя, Гидеон.

— Боже! — Он уставился на меня. На его лице было написано отвращение, а уж было оно направлено на меня или на него самого, я не знала. — Да как ты могла такое сказать?

— Потому что это правда.

— Ты видишь только то, что снаружи. — Он указал на себя. — И не видишь всего того сумасшествия, всей той надломленности, что у меня внутри.

— А ты, случайно, не меня имел в виду? А то ведь, сам знаешь, я тоже не вполне в себе и тоже надломлена, — со вздохом сказала я.

— Может быть, — с горечью произнес он, — поэтому тебя и тянет к тому, кто внушает страх.

— Прекрати. Знаю, тебе плохо, но от того, что ты выплеснешь все это на меня, станет только хуже.

Бросив взгляд на часы, я увидела, что уже четыре утра, и направилась к нему, считая необходимым преодолеть свой страх, прикоснуться к нему и ощутить его прикосновение.

Он выставил перед собой руку, как бы удерживая меня на расстоянии.

— Ева, я отправлюсь домой.

— Приляг здесь на диване. И пожалуйста, Гидеон, давай хоть по этому поводу не будем спорить. Я вся изведусь от беспокойства, если ты уйдешь.

— Куда больше ты будешь беспокоиться, если я останусь.

Он смотрел на меня, потерянный, гневный, полный ужасающего желания. Его глаза молили о прощении, но он не был готов принять его от меня.

Я подошла и взяла его за руку, пересиливая охватившую меня при этом прикосновении тревогу. Нервы мои оставались оголенными, горло и рот саднило, память о его попытках насильственного проникновения — таких же, как у Натана, — была еще слишком свежа.