— Чушь какая-то! — воскликнул он, недоверчиво качая головой. — Не может такого быть! Посудите сами, Семен Кондратьевич: наркотики — и в эдакой дыре! Где же здесь логика? Что он, спрашивается, здесь забыл? Нет, нет, что-то здесь не так…

— Однако, — строго произнес Щеглов, в упор глядя на Мячикова, — ампулы существуют, и этот факт со счетов уже не сбросишь. Вот взгляните, одна из них, — и Щеглов протянул ему мою ночную находку.

Но Мячиков не взял ее и даже, как мне показалось, слегка отшатнулся от Щеглова. Лицо его стало бледным, а глаза испуганными.

— Нет-нет! — воскликнул он. — Не надо! Я вам верю, хотя о таком лекарстве слышу впервые. Омнопон… Гм… Просто я хотел увязать вашу находку с обычной логикой. Согласитесь, что это удается с большим трудом.

— Возможно, — сухо ответил Щеглов, — но в нашем деле во главу угла следует ставить факты, а уж потом обрамлять их гипотезами с привлечением этой вашей логики. Если следователь начнет отбрасывать факты и вещественные доказательства только потому, что они не подлежат логическому осмыслению — по крайней мере, с его точки зрения, — то, согласитесь, это будет выглядеть несколько странно.

Мячиков улыбнулся и опустил голову.

— Разбит, — произнес он покаянно, — разбит по всем статьям. Тягаться с вами, Семен Кондратьевич, мне явно не под силу. Согласен признать свое поражение и вашу правоту во всем, что было, есть и будет впредь. Прав был Максим Леонидович, называя вас гениальнейшим сыщиком нашего времени.

— Ну, знаете ли… — произнес было я, краснея от смущения, но Мячиков тут же перебил меня:

— Говорили, говорили, Максим Леонидович, — помните, в первый вечер нашего знакомства?

— Довольно! — строго оборвал его Щеглов. — Я этого не люблю… Итак, вернемся к нашему делу. У вас есть какие-нибудь соображения, Григорий Адамович?

Мячиков ненадолго задумался.

— Вы считаете, Семен Кондратьевич, что среди обитателей дома отдыха есть наркоман?

— Да, считаю.

— Гм… Пожалуй, я соглашусь с вами, хотя между этим фактом и убийством Мартынова пока никакой связи не вижу. Опять-таки исходя из вашей теории ставить во главу угла факты, и только факты.

— Толковать факты тоже надо уметь, — возразил Щеглов. — Ладно, давайте не будем дискутировать на эту тему. Меня интересует вот что. Прежде чем приступать к активным действиям, я хотел бы знать ваши соображения о путях наших дальнейших поисков. — Он вопросительно взглянул на Мячикова; тот лишь пожал плечами и покачал головой.

— Я пока что не готов предложить что-нибудь существенное.

— Ты, Максим, — обратился ко мне Щеглов.

Я не заставил себя долго ждать и сказал:

— Во-первых, нужно определить круг подозреваемых лиц. В этот круг, по-моему, смело можно включить все население дома отдыха, но некоторым из них, безусловно, следует отдать предпочтение.

— Кто же эти лица? — с интересом спросил Щеглов.

— Директор дома отдыха, четверо алтайцев и…

— …и врач, — подсказал Мячиков.

— Верно, — ответил Щеглов, прохаживаясь по номеру и явно страдая от моего запрета на курение, — я полностью согласен с вами, друзья. Эти шестеро действительно заслуживают пристального внимания. Дальше?

— Во-вторых, — продолжал я, — необходимо проникнуть в подвал и исследовать его.

— Вот! — воскликнул Щеглов. — Вот слова, которые я ожидал услышать от вас. Правильно, Максим, именно в подвале кроется основная тайна этого здания.

— Вряд ли, — с сомнением покачал головой Мячиков. — Вряд ли подвал скрывает что-либо интересное для нас. Скорее всего, там хранятся продукты, и вы, Семен Кондратьевич, вполне могли слышать голоса поваров или грузчиков, спустившихся вниз из кухни.

— Но почему они заперты изнутри? — тут же спросил Щеглов.

— Это их право, — ответил Мячиков. — Подвал — такое же служебное помещение дома отдыха, как и другие, и обслуживающий персонал вправе пользоваться им по своему усмотрению.

— А с вами приятно работать, Григорий Адамович, — улыбнулся Щеглов. — Слова не даете сказать, чтобы не вставить возражение. По крайней мере, заставляете шевелить мозгами. Учись, Максим, — кивнул он мне, — и не бойся спорить со мной. В споре, как известно, рождается истина. Я ведь не Господь Бог и тоже не застрахован от ошибок. И все-таки, — он снова повернулся к Мячикову, — я остаюсь при своем мнении. А потому предлагаю следующий план операции. До обеда осталось, — Щеглов взглянул на часы, — что-то около часа, а час в наших условиях — это целая вечность. Я возьму на себя самый опасный участок — подвал и постараюсь незаметно проникнуть туда, ты, Максим, найди доктора и переговори с ним: чует мое сердце, он многое может порассказать, а вам, Григорий Адамович, я бы посоветовал прощупать директора. Обратитесь к нему под каким-нибудь предлогом, разговорите его, посетуйте на судьбу, на погоду, на гипертонию, на что хотите, и так, между прочим, попытайтесь выудить интересующие нас сведения: о подвале, о его исчезнувшем помощнике, о докторе и так далее.

— Не волнуйтесь, — заверил его Мячиков, — директора я беру на себя.

— В таком случае заседание следственной группы прошу считать закрытым, — полушутя-полусерьезно заявил Щеглов и достал папиросу, собираясь закурить сразу же по ту сторону двери. — Надеюсь, этот час не пропадет для нас даром.

За истекшие сутки интенсивность снегопада не уменьшилась ни на одну снежинку, белые хлопья все так же валили с обезумевших небес, надеясь погрести грешную землю под девственным покрывалом, дабы скрыть людские тайны, горести и страсти. Снег таял с неимоверной быстротой, сырость была повсюду, пахло мокрым лесом и плесенью. Тонны снега, упавшего на крышу, со страшной силой давили сверху; крыша дала течь, и теперь с четвертого этажа на третий и ниже в районе лестницы непрерывно струилась вода, образуя на каждой лестничной площадке обширные лужи мутной грязной воды. Первый этаж был частично залит водой, проникавшей сквозь наружные двери и окна, с трудом сдерживающими напор взбесившейся стихии. Полумрак, и до этого царивший в здании, еще больше сгустился, настроение людей, поднявшееся было вчера при вести о поимке убийцы, сегодня снова упало, словно показания барометра, замеченного мною в кабинете директора накануне. В довершение ко всему телефонная связь оказалась безнадежно нарушенной, и никакие попытки восстановить ее не принесли результата: видимо, на линии произошел обрыв. С телефоном прервалась и последняя ниточка, связывающая нас с внешним миром, мы оказались отрезанными от него, и наше положение в этот день и в дни последующие можно было сравнить лишь с положением горстки несчастных, внезапно оказавшихся на необитаемом острове. Правда, у нас были кров и пища, и этим мы выгодно отличались от Робинзона Крузо или, скажем, отшельника Оберлуса, и все же… все же на душе скребли кошки и выли голодные псы. Люди снова замкнулись, помрачнели, посуровели, но от прежней недоверчивости не осталось и следа — ведь преступник арестован и подозревать своего соседа в совершении убийства теперь нет никакого смысла! Знали бы они, что убийца все еще среди нас, в этом забытом Богом доме отдыха!.. Женщины поочередно собирали воду с лестничных клеток в ведра и тазы, приводя лестницу в благопристойный вид. Директор бездействовал и лишь порой бледной тенью проносился по этажам. От него за версту разило перегаром. Люди роптали, но относились к ситуации с пониманием: если даже и удастся отремонтировать автобус, то выбраться отсюда без вмешательства извне все равно нет никакой возможности. Они ждали конца светопреставления, но конца все не было…

До второго этажа мы с Мячиковым добрались вместе. Там наши пути разошлись: он зашел к директору, а я зашагал дальше по коридору, надеясь застать доктора у себя. Но надеждам моим не суждено было сбыться: доктор отсутствовал, а дверь его кабинета оказалась запертой. На какое-то мгновение я было растерялся, но тут же вспомнил про биллиардную и не откладывая направился туда.