И что делать? Ведь не скажешь: оставайтесь у меня, негаданная красавица, вы мне нравитесь как женщина. Татьяна Евгеньевна решит, что он развратный хам и разнузданный донжуан.

Василий тянул время. То, что можно было сказать тремя словами, описывал длинными предложениями, вдавался в медицинские подробности, Татьяне Евгеньевне заведомо непонятные. Она слушала не перебивая. Ее взгляд, стойкой девочки, молящей о помощи, вносил смятение в душу Василия. Молила она, конечно, о помощи мужу. Но и безо всяких уговоров Василий сделал бы все, что мог, если бы мог.

Василий неправильно расшифровал выражение Таниных глаз. Конечно, она желала выздоровления Мише. Конечно, с мужем произошло несусветное и кошмарное, его грех измены не заслуживал подобного наказания. Пусть бы вылечился, пусть бы жил со своей аспиранткой. Или со мной, или ни с кем — подохни! — до такого накала обида Татьяны не доходила. Но не о Мише она сейчас думала, точнее — не только о нем. Татьяну загипнотизировали голубые глаза этого доктора, обитателя трущоб. Отступило извечное напряжение, связанное со служебными делами, куда-то провалились проблемы. Если душа может греться, то ее душа теплела в свете голубых глаз, омывалась — так бывает лицо и руки мылом вымоешь до скрипа. И еще его улыбка! Неправильно живописцы отображают святых! Надо рисовать вот таких — с пронзительными глазами цвета безоблачного неба, с лучиками мудрых морщинок, и с улыбкой… Про такую, кажется, говорят: улыбнется, как рублем одарит. Что там рубль! На миллионы счет должен идти, на килограммы золота!

Точно много-многолетняя пружина, закрученная очень давно — со встречи с Мишей, со свадьбы, с рождения дочери, — стала вдруг ослабевать и раскручиваться со ржавым звуком. Таня даже слегка испугалась, не слышно ли Василию Ивановичу скрежета из ее груди? Ведь стыдно, если догадается: поговорил со мной, посверкал очами, улыбнулся, а я и поплыла — сняла с себя все обязательства и клятвы. Вот сижу тут душой голая, теплая и расслабленная до крайности.

«Ну, ты еще в штаны надуй от умиления!» — попробовала одернуть себя Таня. Ее подруга Лизавета как-то лечилась у экстрасенса от аллергии на рыбу. Аллергия не прошла, но целитель вызывал восхищение. «Он так расслабляет! — изумлялась Лиза голосом Раневской. — Некоторые от расслабления даже писаются!»

Воспоминания о подруге не помогли. Нечаянная благость усмирению не поддавалась, да и не очень хотелось. Татьяна ощущала легкость свободы и светлую горечь одновременно. Я, конечно, и коня на скаку… и в горящую избу… запросто… но ведь я — слабая и беззащитная, мне надежная опора требуется… А такие вот, ясноглазые… сидят в бараках Нахаловки и знать меня не знают!

Захотелось плакать. Без причины, то есть по тысяче причин — потому что Миша дурную болезнь подхватил, потому что бросил ее ради молоденькой, потому что дочь никогда сама не позвонит, не спросит, как мама себя чувствует, потому что семейка уголовников в последней сделке нарисовалась, потому что седину приходится закрашивать, потому что превратилась в скаковую лошадь, у которой каждый день — ипподром, потому что этот доктор… Ой, не самая ли главная статья отчаяния?.. Не мой, чужой… И баб у него, естественно, как блох у дворового кота!

Таня шмыгнула носом, удерживая слезы. Вскочила:

— Спасибо! Мне пора!

Она настолько любит своего мужа, рассуждал Вася, что едва сдерживает рыдания. Несмотря на это убеждение, Василий поступил импульсивно и дико. Какая-то сила его швырнула навстречу Татьяне, и он ее обнял.

Так не поступают врачи с родственниками пациентов, так не обращаются нормальные мужики с достойными женщинами! Какая муха его укусила?

Татьяна росту ниже среднего, ее голова пришлась чуть выше его пояса. Василию казалось, что он приголубил ребенка. И в то же время чувства испытывал далеко не отеческие. Все смешалось: то ли женщина, то ли дитя, то ли целовать ее, то ли баюкать.

Он был таким высоким! Татьянин нос уткнулся куда-то в область его пупка. И руки у него точно многометровые, нежные и ласковые, запеленал своими руками. Так бы стояла и стояла, зажмурив глаза, прижавшись к теплому колоссу. С ней творится неладное, но отчаянно приятное.

— Все будет хорошо, миленькая! — погладил ее по голове, чмокнул в макушку Василий.

Очень надеялся, что докторский тон ему удался. «Миленькими» он называл пациентов, переживающих сильную боль: миленький, потерпите!

— Спасибо! Извините! — отстранилась Татьяна и нервно поправила прическу.

«Еще вопрос, кто перед кем должен извиняться», — подумал Вася. А вслух сказал:

— Я провожу вас.

— Не стоит, я на машине.

— Значит, провожу вас вместе с машиной.

Подал шубу Тане и сам оделся.

Татьяна ожидала, что Кладов проводит ее до автомобиля. Но доктор не думал прощаться. Подошел к передней дверце, взялся за ручку, ожидая, пока Таня откроет автомобиль. Она так и сделала, села в кресло и опустила кнопку блокировки дверцы. Василий устроился рядом.

Он не переобулся и сейчас был в стареньких комнатных тапочках со стоптанными пятками. «Сказать ему? — замешкалась Татьяна, заводя и прогревая мотор. — Надо сказать, неудобно». Но произнесла совершенно иное:

— Я живу на проспекте Победы.

— Тогда нам лучше ехать через парковую аллею.

— Лучше, — согласилась Таня и нажала на сцепление.

«Осел! — казнил себя мысленно Кладов. — В тапочках поперся! Но, с другой стороны, чем не повод для продолжения знакомства? У меня носки с дырками или без? Не помню. Скорее всего — с дырками. Черт!» Он подсунул ноги под сиденье.

— Не молчите, — попросила Таня. — Рассказывайте что-нибудь.

— Что может поведать простой российский лекарь? Только случаи из своей практики.

И Василий рассказал несколько анекдотичных медицинских историй, приписав себе роль главного героя или очевидца.

Когда он работал в кардиологии, к ним периодически звонили в отделение и спрашивали: «Это стенокардия?»

Таня слабо улыбнулась.

В больнице был лифт и при нем лифтер, дядька ленивый и вредный. Вверх-вниз шныряющие пассажиры ему надоели. Повесил на двери объявление: «Лифт в аварийном состоянии. Перевозит только тяжелобольных». Получилось — мол, этих не жалко.

Таня хмыкнула и широко улыбнулась.

Однажды Василий возвращался с работы вместе с другом, врачом-стоматологом, ехали в троллейбусе, заговорились, чуть не проехали свою остановку, выскочили в последнюю секунду. И тут друг понимает, что оставил в троллейбусе портфель, в котором зарплата. Стоматолог с утра до вечера говорит пациентам: откройте рот, закройте рот, сплюньте. И тут его на нервной почве заклинило. Бежит за уходящим троллейбусом, колотит в дверь и орет: «Откройте рот! Откройте рот!» Таня хохотнула и спросила:

— Догнали?

— Да. Когда портфель вызволили, я говорю приятелю: теперь можно сплюнуть. Еще из транспортного. Еду в автобусе, входит женщина, бывшая моя пациентка, я с ней здороваюсь. В ответ получаю нечто грубое и невнятное, вроде того, что знать вас не знаю. Коротка человеческая память, думаю. И вдруг она во весь голос как закричит: «Василий Иванович, это вы! Ой, не узнала! Простите! Но я вас никогда одетым не видела!» Автобус задрожал от хохота, а я выскочил раньше времени.

Василий, повернув голову, внимательно посмотрел на Таню. Отлично, она почти расслабилась.

— Ну и самый выдающийся случай из моей практики. Как-то после тяжелого дежурства и легкого возлияния по случаю дня рождения коллеги я пошел в драмтеатр. Пьеса оказалась скучной, я задремал. По ходу действия кто-то из героев падает в обморок и остальные начинают вопить: «Врача! Врача!» Эти крики меня разбудили, я автоматически поднялся и двинул на сцену…

Татьяна заливисто рассмеялась. Чуть не проехала свой поворот и не врезалась во встречную машину, невидимый водитель которой возмущенно просигналил.

— Осторожнее! — предупредил Вася.