Она тряхнула головой, словно отгоняя все прочь, словно смиряясь. Но смиряясь строптиво. Отросшие волосы упали ей на глаза. Она рывком головы откинула их, затем сладко потянулась и уже в следующий миг прильнула к Филипу, ловя его губы.

Этой ночью она была как никогда жадной до его ласк, словно ее жег изнутри огонь. Раскованная и страстная, нежная и податливая, она трепетала в его руках – то бурная, словно море, то как ослабевшая волна. Но силы вновь и вновь возвращались к Анне, она тянулась к нему, глаза ее лихорадочно блестели, по телу пробегала дрожь нетерпения, горячие руки обвивали его шею, скользили по спине. Порой она словно ожесточалась, как дикое животное, а порой превращалась в сплошную ласку и нежность. Сжимая ее в объятиях, Филип заснул лишь на рассвете. Сквозь дремоту он слышал, как она что-то ласково шепчет ему, перебирая его кудри, прижимается щекой к его руке… Потом он погрузился в сон, но и во сне его руки искали ее.

Он резко вскочил. Место рядом с ним пустовало. Подушка была холодна – видимо, Анна поднялась уже давно. Филип окликнул ее и стал торопливо одеваться. В нем нарастала тревога, но он гнал ее прочь. Сейчас он спустится вниз, увидит, как она шепчется с мадам Клодиной или играет с ее котом.

Когда он натягивал рубаху, взгляд его упал на ларь у окна. Там лежала аккуратно сложенная стопкой женская одежда Анны. Два узких малиновых башмачка сиротливо стояли на полу.

Это еще ничего не значит! Мало ли для чего ей понадобилось вырядиться мальчишкой!

Он торопливо сбежал по ступеням. Хозяйка возилась у очага. Заслышав его шаги, мадам Клодина обернулась.

– Где она? – вскричал Майсгрейв.

Клодина Сигоне неспешно отведала из котелка.

– Уехала еще на рассвете. Велела передать, что вынуждена взять с собой немного денег.

– Куда?.. Куда она направилась? Ради самого неба, отвечайте!..

Женщина глядела на него с любопытством. Сегодня утром, когда эта юная англичанка предстала перед ней в одежде мальчишки, она было решила, что это очередная шутка. Девушка держалась удивительно непринужденно, однако была бледна. Выпила чашку бульона, натянула перчатки, прихватила хлыст. Однако постоялец, слушая мадам Клодину, менялся на глазах.

– Что с вами, сударь? Уж не дурно ли вам? Крест честной! Не ограбила ли вас ваша подружка?

Филип присел на ступеньку и провел ладонью по лицу. Все было кончено. Этой ночью Анна простилась с ним. Ее гордость не могла позволить, чтобы после того, что произошло накануне, все оставалось по-прежнему. В глубине души он понимал ее, однако боль, что пронзила его, была нестерпима. Не видеть ее, не слышать ее смеха, не касаться ее… Боль давила, росла, заполняя весь мир. Он глухо застонал. Когда он думал о том, что пути их непременно разойдутся, он полагал, что это произойдет гораздо позже и у них еще будет достаточно времени друг для друга. Перед ними расстилался путь через всю Францию. Они бы еще долго могли быть вместе, скакать рядом, ночевать в придорожных гостиницах… Но гордая душа Анны Невиль не вынесла поражения. Ей не нужны были крохи, не нужна его снисходительность. Ей нужно было все – или ничего…

Нет, он не может позволить, чтобы в один миг развеялось словно наваждение их счастье! Как жить без Анны? Он догонит ее, он скажет… Что, впрочем, он скажет? Да не все ли равно! Главное – вновь обрести ее, прижать к сердцу, ощутить ее податливую хрупкость.

Он вскочил, расплатился с хозяйкой и без промедления отправился в путь.

В Бордо было шестнадцать ворот. Филип объехал половину, расспрашивая стражников, дабы выяснить, какую дорогу выбрала Анна. Разумеется, она выехала гораздо раньше, но вскоре обязательно сделает остановку. Главное – догнать. Он догадывался, какая дорога привлекала Анну больше других – в Берри, туда, где сейчас находятся Уорвик с королевой Маргаритой.

Ему не сразу удалось напасть на след. Наконец он наткнулся на странников, которые заявили, что, действительно, паренек на пегой кобыле, едва только они отворили ворота, покинул Бордо. Не мешкая, Майсгрейв пустился в путь. Он торопился, беспрестанно подгоняя Кумира и продолжая расспросы на всех заставах и переправах. В его душе зашевелилась надежда. Зеленоглазого паренька на пегой лошади тут действительно приметили. Что ж, видимо, она на самом деле движется в сторону Ангулема и Пуату.

Однако где-то в Сетонже след исчез. Филип заглядывал во все постоялые дворы, допытывался в замках, монастырях, обшаривал даже придорожные хижины. Казалось, что после переправы через Шаранту Анна Невиль чудесным образом испарилась. Тогда, отчаявшись, он решил направиться в Берри, куда рано или поздно она должна была прибыть.

Теперь он вновь торопил коня, стремясь добраться туда раньше, чтобы встретиться с нею до того, как она вновь окажется недосягаемой, и тогда он утратит ее навсегда.

Филип твердо решил: больше он не уступит. Прекрасная Элизабет исчезла из его жизни. Теперь же судьба даровала ему Анну, дала силы вновь полюбить… Отчаяние помогло ему взглянуть на все обстоятельства другими глазами.

Он ехал до сумерек и в последующие два дня не прекращал гонку. Теперь вокруг тянулись болотистые леса Пуату. Могучие дубы и вязы окружали его, невольно напоминая об Англии. Вдобавок заморосил дождь. Местность была пустынная, и однажды Майсгрейву пришлось вступить в настоящую схватку с разбойниками. Он не находил себе места. Анна! Хрупкая, в мужской одежде, беззащитная, в полном одиночестве, с одним лишь кинжалом у пояса. О, хоть бы в дороге она прибилась к купеческому обозу!..

Когда он прибыл в графство Берри, его как громом поразило известие: ни королевы Маргариты, ни Уорвика там не было. Сиятельные особы отбыли в Париж на праздник в ознаменование рождения наследника престола.

Едва успев отдышаться, Майсгрейв снова пустился в путь по размытым дождем дорогам. Ближе к вечеру его уже качало в седле от усталости, странная слабость разливалась по телу. Было больно дышать, дорога дыбилась перед глазами. Пришлось сделать привал в захудалой придорожной харчевне. Он едва притронулся к пище и тотчас ушел в свою комнату.

Поутру служанка отправилась будить его, но вскоре вернулась и доложила хозяйке:

– Сударыня, господин, что приехал вчера под вечер, не может встать. Он не приходит в себя, и у него, по-моему, сильный жар.

Людовик XI Французский был необычайно скуп. Эта скупость давно вошла в поговорку. Однако даже Франциск Бретонский[82] и Карл Бургундский, известные тем, что разбрасывали золото направо и налево, опешили, узнав, что Людовик Валуа сразу после шумных торжеств по случаю рождения наследного принца Карла готовится пышно отпраздновать бракосочетание своей сестры Боны и герцога Бурбонского.

Больше всего разговоров об этом было среди парижских буржуа. Мало того, что им пришлось раскошелиться на празднества по случаю рождения принца, на подарки к крестинам королевского отпрыска да на пиры, что король устроил в честь появления на свет столь долгожданного наследника, – как снег на голову свалилась эта скоропалительная свадьба. Поборы и налоги, без числа и без меры. Еще одно-два таких празднества, и казна опустеет. Одна лишь чернь ликует, солидные же люди знай себе развязывают кошели. Не похоже это на Людовика, того короля, что так печется о подданных и дал торговцам и ремесленным цехам особые привилегии, чтобы они беспрепятственно богатели, а с ними богатела и Франция.

Впрочем, вся эта оргия расточительности была частью продуманного заранее плана. Всего два месяца назад король созвал в Туре Генеральные штаты, чего никогда не делал ранее, и там герцогу Бургундскому были предъявлены обвинения в нанесении ущерба короне. Карл Смелый был настолько взбешен политикой своего сюзерена, что стране угрожала война, и Людовик спешил как можно скорее заручиться – с помощью подкупа, шантажа или милостей – поддержкой возможно большего числа сторонников, в особенности из окружения Карла Смелого. На устроенные в Париже празднества стеклось великое множество знати, и король со своими советниками не покладая рук плели сети интриг, расставляли ловушки и вербовали все новых и новых приверженцев. Говорят, именно тогда Людовику и удалось подкупить Кампобассо,[83] любимца Карла Смелого, что впоследствии и стало причиной гибели великого герцога Бургундского. В суматохе пиров король поладил и с Жаном Бурбонским, посулив ему в жены младшую из своих сестер – Бону Французскую, которая до этого считалась невестой Эдуарда Ланкастера, сына королевы Маргариты Анжуйской. Разумеется, он рисковал испортить отношения с могущественным Анжуйским домом, но случай помог Людовику, и юному английскому принцу без промедления подыскали новую невесту, брак с которой устраивал и англичан, и анжуйцев.