В последнее время она пристрастилась совершать долгие одинокие прогулки среди дюн и узнала, что если направиться вдоль берега на юг, то вскоре покажется рыбачья деревушка с неуклюжей каменной часовней в центре. Однако Анна старалась не приближаться к ней, так как местные жители, особенно женщины и ребятишки, проявляли чрезмерное любопытство и, едва завидев ее, покидали свои лачуги и приставали с расспросами. Не так-то просто было от них отделаться, и, когда она поворачивалась и уходила, они начинали кричать ей вслед обидные слова и швырять камни и сухой навоз. Если пойти в противоположную сторону, то через две-три мили покажется старый замок, приземистый и неуклюжий, словно вросший в неприветливые седые дюны. Местность вокруг была дикая и пустынная, на дороге к замку попадались вооруженные всадники, подгонявшие древками копий каких-то бедолаг в цепях. Это пришлось Анне не по вкусу, и она решила больше не заходить так далеко.
Оказавшись под открытым небом, Анна двинулась в сторону от моря и вскоре очутилась среди чахлых зарослей тамариска и дрока. Солнце пекло голову, и девушка вскоре пожалела, что не захватила платок. Неумолчно стрекотали цикады. Она уходила все дальше, пока под ногами не зачавкала грязь. В тот же миг она услышала, что ее окликнули. Анна оглянулась. К ней торопливо приближался золотушный парнишка, внук рыбака.
– Не ходите туда, сударыня! Там трясина, скрытая под зеленью, многих это обманывало, и их так и не находили.
Анна невольно попятилась, в то же время держась подальше от Жана. Ее по-прежнему страшило его обезображенное лицо. Впрочем, виделись они не часто, поскольку мальчишка как пришитый ходил за своим дедом, каждый день с рассветом отправлялся с ним в море, а в остальное время либо латал изношенные сети, либо одиноко бродил у воды.
– Почему ты пошел за мной?
– Он сказал.
– Кто это – он?
– Рыцарь. Он сказал, чтобы я охранял тебя.
– Зачем? Много ли от тебя проку?
– Я должен следить, чтобы ты не заблудилась. А однажды я отогнал от тебя деревенских мальчишек.
Оказывается, этот маленький добрый дух охранял ее! Но, Боже правый, до чего же он безобразен!
Анна повернулась и пошла прочь.
– Послушай! – позвал он.
– Чего тебе?
Он раздражал ее. Парнишка почувствовал это и опустил глаза. Какое-то время он молчал, вид у него был такой несчастный, что Анна наконец сжалилась.
– Чего ты хочешь, Жан? – уже мягче спросила она.
Не поднимая глаз, он вытащил из-за пазухи ожерелье из пестрых ракушек.
– Тебе…
Анна растерялась. Чего-чего, а этого от юного уродца она не ожидала.
– Возьми, – сказал Жан. – Я сам сделал. Ты такая грустная… Я думал, это тебя обрадует.
Анна была тронута. Поборов брезгливость, она сделала шаг и погладила его по голове.
– Спасибо. Оно мне действительно нравится. Давай я надену.
Назад они шли вместе. Когда вдали показалась хижина, Жан вдруг заговорил:
– Не злись на него. Он добрый. Давал мне помахать мечом, а когда ты болела, все время смотрел на тебя и дал отцу Симону много денег, чтобы он молился о тебе денно и нощно. Ты бредила и все время твердила: «Филип, Филип!» Это его так зовут? А один раз я видел, как он целовал тебе руки.
Анна остановилась как вкопанная.
– Это правда?
– Зачем мне врать? Я видел. В доме никого не было, но дверь была открыта, а я сидел у порога. Могу поклясться – целовал твои руки и плакал. По крайней мере, на его щеке были следы слез.
– Нет, – сказала Анна. – Он никогда не плачет. Он сделан из железа.
Жан вздохнул.
– Тут был лекарь из Бордо, важный толстый мэтр, и рыцарь сказал, что если он вас не вылечит, то он проделает в нем дырок больше, чем в рыбачьей сети. И я знаю, он так и сделал бы. А потом – он не железный. Вы ведь не знаете, как он о вас печется. Без конца допытывает матушку о том, как вы ели, как спали. Велит, чтобы чаще взбивали тюфяк и меняли простыни, чтобы грели каждый вечер воду…
– Ну, это уж слишком!..
Анна стремительно ушла вперед. Щеки ее горели, она еле сдерживалась, чтоб не расхохотаться.
Возле дома она попросила Жана оставить ее одну, пообещав, что никуда не уйдет, а потом долго бродила среди ближних дюн, собирая сухие цветы и мурлыча что-то под нос. Подумать только, какие-то несколько слов этого уродца сделали ее счастливой! Больше того, ее гордость была удовлетворена. И, ко всему прочему, они наконец-то во Франции и скоро, скоро пустятся в путь. Быть может, через несколько дней она предстанет перед отцом, и тогда наконец все завершится. Простой рыцарь почтет за честь преклонить перед ней колени и поцеловать край ее плаща. Она уже не будет более на его попечении, даже наоборот – станет его покровительницей, а все, что связывало их, обратится в забавное воспоминание. Хочет ли она этого? Пожалуй, хочет. Во всяком случае, должна хотеть! Ее достоинство требует этого.
Она обогнула песчаный гребень и неожиданно увидела Майсгрейва. Он стоял по щиколотку в воде и, прикрывшись ладонью от солнца, глядел на закат. Неподалеку пасся Кумир. Вокруг не было ни души. Море, все в золотой и алой чешуе бликов, ластилось к песчаному берегу.
Анна какое-то время глядела на рыцаря, но, заметив его движение, присела в зарослях. Филип был полуодет. Его рубаха и сапоги валялись на песке, сам он был босиком, в узких, тесно охватывающих ногу штанах с разрезами у щиколотки. С его бедра свисал меч. Рыцарь направился в сторону девушки, и она испугалась, решив, что ее убежище раскрыто. Однако он остановился в отдалении, подставив лицо вечернему бризу. Руки его распахнулись, словно обнимая горизонт, могучие мышцы спины вздулись буграми. Анна не могла отвести взгляда от него. У нее внезапно пропало всякое желание оставаться холодной и надменной, захотелось опять ощутить надежный покров его силы и доброты, окутывавший ее и защищавший на долгом пути.
Затаив дыхание, она наблюдала, как Филип извлек меч и сделал несколько резких выпадов в пустоту. Отразившееся от лезвия меча багровое солнце ослепило девушку. Клинок со свистом рассекал воздух, движения Майсгрейва были безупречны. Анна видела, как перекатываются мышцы под его смуглой гладкой кожей, и испытывала пьянящее желание стать совершенно слабой и беспомощной, довериться мощи этих рук. У нее пересохли губы. Она уже не злилась, потому что наконец-то отчетливо понимала, чего хочет. Это чувство было незнакомо, пугало и притягивало одновременно.
В монастыре бенедиктинок юные воспитанницы порой шептались об этом. Среди них Анна оказалась едва ли не самой искушенной, ведь она знавала разбитных маркитанток, что следовали за войском ее отца, помнила, что проделывали с ними солдаты под телегами и на сеновалах. Она слышала их смех, шепот, томительные стоны, видела странные, ни на что не похожие телодвижения. Ей было ведомо и об изысканных оргиях, которые порой устраивал ее рано овдовевший отец. Иногда она просыпалась среди ночи, бесшумно спускалась вниз и, затаив дыхание, смотрела… Все это безумно волновало ее. Уже тогда она считалась невестой короля Эдуарда и полагала, что придет время, когда и ей придется познать сладкий грех. Но лишь сейчас, когда она окончательно поняла, что вопреки всему и вся любит Филипа Майсгрейва, Анна осознала, что хочет полностью принадлежать лишь ему…
Рядом раздался металлический звук. Анна едва не вскрикнула. Над нею стоял Кумир. Вся во власти грез, девушка не услышала, как он подобрался к ней и теперь дружелюбно кивал, позвякивая мундштуком.
– Уйди, Кумир! Прочь!
Анна вдруг пришла в ужас от мысли, что сейчас Филип увидит ее, скорчившуюся в песчаной ложбине, украдкой подглядывающую за ним.
– Прочь!
Она поползла, пытаясь укрыться за гребнем соседней дюны. Конь не отставал.
Она услышала свист, которым Майсгрейв обычно подзывал Кумира. Тот поднял свою красивую широколобую голову и, поведя ушами, коротко заржал. Филип позвал его вновь. Кумир взглянул на прижавшуюся к земле девушку и, тряхнув гривой, двинулся на зов.
