— Теперь, — отвечает Кай, — вернемся к началу. Ты знаешь «а». Завтра мы выучим «b». Постепенно ты узнаешь их все и сможешь записать свои собственные стихи.

— Но кто их стал бы читать? — спрашиваю я, смеясь.

— Я, — отвечает он. И протягивает мне еще одну использованную салфетку. Там, между жирными отпечатками пальцев и остатками пищи, написана еще одна глава истории Кая.

Кладу салфетку в карман и думаю о Кае, который писал на ней свою историю вот этими красными руками, обожженными огнем печи, около которой он работает. Думаю, как каждый раз, опуская исписанную грязную салфетку в карман, он рискует всем. Долгие годы он был сама осторожность, но теперь хочет использовать свой шанс. Потому что он нашел кого-то, кто хочет знать. Кого-то, кому он хочет рассказать.

— Спасибо, — говорю я, — за то, что ты учишь меня писать.

— Спасибо тебе, — отвечает он, и я вижу свет в его глазах, который появился благодаря мне, — что оберегла мой артефакт, и за стихи.

Мы многое могли бы еще сказать, но мы только учимся говорить друг с другом. Вместе мы выходим из-за деревьев. Не касаясь друг друга. Пока.

Вместе с Эми я иду домой после школы и работы по сортировке от остановки аэропоезда. Когда часть наших попутчиков уходит вперед, а другая — остается позади, Эми кладет руку мне на плечо.

— Я так виновата, — говорит она тихо.

— Эми, не думай об этом больше. Я не сержусь. Я смотрю в ее глаза, чтобы она убедилась в моей искренности, но они остаются печальными. Так много раз в моей жизни я смотрела на Эми, как на вариант самой себя. Но сейчас я чувствую, что это не так. Слишком многое изменилось за последнее время. Но Эми остается моей лучшей подругой. Мы взрослеем по-разному, но это не отменяет того, что долгое время мы жили бок о бок. Наши корни сплетены навсегда, и я рада этому.

— Ты не должна извиняться, — говорю я ей. — Я счастлива, что одолжила тебе медальон. В конце концов, он хотя бы порадовал нас обеих перед тем, как они его отняли.

— И все-таки я не понимаю, — возражает Эми мягко. — У них в музее полно экспонатов. В этом нет никакого смысла...

Я усмехаюсь, потому что никогда раньше не слышала из уст Эми ничего более близкого к неповиновению. Может быть, мы становимся не такими уж разными?

— Что мы делаем сегодня вечером? — спрашиваю я, чтобы переменить тему. Похоже, что Эми испытывает от этого облегчение.

— Я говорила сегодня с Ксандером. Он хочет идти в игровой центр. Что думаешь?

На самом деле я предпочла бы провести вечер, поднявшись на вершину малого холма. Мысль об игровом центре с его духотой и теснотой, вместо того чтобы посидеть и поболтать под чистым ночным небом, кажется мне ужасной. Но я могу пойти. Я могу сделать что угодно, чтобы все было нормально. И потом, у меня есть история Кая. Если повезет, я увижу и самого Кая в игровом центре. Надеюсь, он пойдет туда с нами сегодня.

Эми прерывает мои мысли:

— Смотри. Твоя мама ждет тебя.

Эми права. Мама сидит на ступеньках нашего мыльца и смотрит в нашу сторону. Увидев меня, она машет рукой и встает, чтобы идти нам навстречу. И машу ей в ответ, и мы с Эми немного ускоряем шаг.

— Она вернулась, — говорю я вслух, и по нотке удивления в моем голосе понимаю, что какая-то часть меня беспокоилась, что она может не вернуться совсем.

— А она уезжала? — спрашивает Эми, и я понимаю, что мамино отсутствие — это одна из тем, которые не следует обсуждать ни с кем, кроме членов нашей семьи. Не то чтобы чиновники этого потребовали. Просто нам не следует говорить на эту тему с посторонними.

— Вернулась раньше с работы, — уточняю я и даже не лгу при этом.

Эми прощается и идет к своему дому. Клен в ее дворе, похоже, собирается засохнуть, думаю я, заметив, что в разгар лета на нем осталось всего с десяток вялых зеленых листьев. Перевожу взгляд на мой двор: там клен утопает в зелени, и много красивых цветов, и моя мама идет встречать меня.

Это напоминает мне время, когда я была совсем маленькая и училась в начальной школе, а мамин рабочий день кончался раньше, чем мои занятия. Иногда мама с Брэмом выходила встречать мой поезд. Но им никогда не удавалось уйти далеко, потому что Брэм ежеминутно останавливался на что-нибудь поглазеть.

— Такое внимание к деталям может свидетельствовать о том, что он станет хорошим сортировщиком, — любил говорить отец.

Но когда Брэм подрос, стало очевидно, что его внимание к деталям улетучилось вместе с его молочными зубами.

Я добегаю до мамы, и она обнимает меня прямо здесь, на боковой дорожке.

— О, Кассия, — только и говорит она. Ее лицо выглядит бледным и усталым. — Прости, что я пропустила твое первое официальное свидание с Ксандером.

— Ты пропустила кое-что еще, что произошло вчера вечером, — шепчу я, уткнувшись лицом в ее плечо.

Она выше меня, и не думаю, что мне удастся когда-нибудь до нее дорасти. Я худая и маленького роста, в семью отца. В дедушку. Слышу такой знакомый мамин аромат — смесь запаха цветов и чистой ткани — и стараюсь вдохнуть глубже. Я так рада, что она вернулась.

— Я знаю.

Мама никогда не говорит плохо о правительстве. Единственный раз она проявила непокорность, когда чиновники обыскивали отца. Не думаю, что она станет вслух протестовать против несправедливости чиновников, отобравших артефакты. Она не протестует. Мне приходит в голову, что, если бы она стала кричать и злиться, это было бы направлено против ее собственного мужа. Ведь он тоже чиновник.

Хотя его не было среди тех, кто пришел в наш дом и требовал отдать принадлежащие нам ценности, он поступал так с другими.

Придя домой вчера вечером, отец только крепко обнял нас с Брэмом и сразу прошел в свою комнату, не сказав ни слова. Может быть, потому, что ему трудно было видеть боль на наших лицах и знать, что он причинял такую же боль другим людям.

— Мне жаль, Кассия, — говорит мне мама по дороге домой. — Я знаю, что значил для тебя твой медальон.

— Мне очень жаль Брэма.

— Да, я знаю. Мне тоже.

Мы входим в дом, и я слышу сигнал о том, что прибыл наш ужин. Но на кухне вижу только две порции.

— А как же папа и Брэм?

— Папа запросил, чтобы ему прислали ужин пораньше, он хотел погулять с Брэмом после занятий в школе.

— Правда? — спрашиваю я. Мы не часто просим о таких вещах.

— Да. Папа решил, что Брэма надо немного отвлечь от того, что случилось в последнее время.

Я рада за Брэма, что чиновники из Департамента питания удовлетворили папину просьбу.

— А почему ты не пошла с ними?

— Я хотела увидеться с тобой. — Она улыбается мне и оглядывает кухню. — Мы так давно с тобой не ужинали вдвоем. И я хочу услышать подробности о твоем свидании с Ксандером.

Мы сидим за столом напротив друг друга, и я снова замечаю, какой уставшей она выглядит.

— Расскажи о своей поездке, — прошу я, опережая ее вопрос о вчерашнем вечере. — Что тебе удалось увидеть?

— Я еще не уверена в результатах, — говорит она тихо, почти про себя. Потом выпрямляется: — Мы ездили в другой питомник, чтобы увидеть их посевы. А потом пришлось поехать в сельскохозяйственные районы. Все это заняло время.

— Но теперь все нормально?

— В основном да. Я должна написать официальный отчет и представить его чиновникам того, другого питомника.

— А о чем отчет?

— Боюсь, что это секретная информация, — говорит мама с сожалением.

Мы обе погружаемся в молчание, но это добром молчание между матерью и дочерью. Ее мысли где-то далеко, может быть, снова в питомнике. Может быть, она продумывает свой отчет. Но я не возражаю. Я расслабляюсь и позволяю собственным мыслям лететь, куда им угодно, то есть к Каю.

— Думаешь о Ксандере? — спрашивает мама с внимающей улыбкой. — Я тоже когда-то все время мечтала о твоем отце.

Я улыбаюсь ей в ответ. Нет нужды рассказывать ей, что я думаю о неправильном мальчике. Но нет, о нем так нельзя сказать. Хотя он имеет статус «Отклонение от нормы», в нем самом нет никаких дефектов и отклонений. Это наше правительство со всеми его классификациями и системами неправильное. Включая систему подбора пар.