В понедельник утром мы с Каем углубляемся в лес и находим то место, до которого мы дошли в прошлый раз. Снова начинаем отмечать красными полосками упавшие деревья. Мне нелегко начать разговор. Страшно нарушить покой этого леса ужасами Отдаленных провинций, но он так долго страдал в одиночестве, что я не могу больше ни минуты заставлять его ждать.

— Кай, мне жаль, мне так жаль, что они умерли...

Он молча обматывает красной тканью стебель колючего кустарника, только руки немного дрожат. Я знаю, что значит для таких, как Кай, невольное проявление слабости, и мне хочется утешить его. Мягко и нежно я дотрагиваюсь рукой до его спины, просто чтобы он знал, что я здесь. Как только я касаюсь его рубашки, он резко поворачивается, и я отдергиваю руку, потому что вижу в его глазах боль. Его взгляд умоляет меня не говорить больше ничего — достаточно того, что я все знаю. Может быть, это даже слишком много.

— Кто такой Сизиф? — спрашиваю я, чтобы как-то отвлечь его. — Ты однажды упомянул его имя, когда инструктор объявил нам, что у нас будет восхождение на Большой холм.

— Миф о нем возник очень давно. — Кай встает и идет дальше. Видно, сегодня он ощущает потребность в постоянном движении. — Мой отец очень любил рассказывать о нем. Он хотел быть таким, как Сизиф, потому что тот был сильным и хитрым и всегда доставлял неприятности Обществу и чиновникам.

Никогда раньше Кай не рассказывал о своем отце. Его голос звучит ровно, по его тону нельзя сказать, что он чувствует к отцу, который умер много лет назад и чье имя он держал в руке на рисунке.

— В одном из мифов Сизиф попросил чиновника показать ему, как работает оружие, а потом направил его против этого чиновника.

Я поражена, и Кай, по-видимому, предвидел мое удивление. У него добрые глаза, и он объясняет:

— Это старая история, еще с тех времен, когда чиновники носили оружие. Больше они оружие не применяют.

Он не сказал того, что мы оба знаем: им не нужно его применять. Угроза изменения статуса держит каждого в повиновении.

И снова Кай идет вперед, с трудом прокладывая себе путь. Я наблюдаю за его движениями, за игрой мускулов на спине. Иду так близко вслед за ним, что успеваю проскальзывать под ветками, которые он отводит, чтобы пройти. На секунду его запах представляется мне запахом леса. Я думаю: наверное, так пахнет шалфей; он говорил, что это был его любимый запах в прежней жизни. Хорошо бы, он полюбил запах этого леса, потому что это мой запах.

— Общество решило придумать для Сизифа особое наказание, потому что он осмелился подумать, что он такой же, как они, что он равен им по уму, в то время как он не был ни чиновником, ни даже гражданином. Он был никем. Человеком со статусом «Отклонение» из Отдаленных провинций.

— И что они с ним сделали?

— Они дали ему работу. Он должен был втащить камень, огромный камень, на вершину горы.

— Мне кажется, это не так уж страшно. — В моем голосе звучит облегчение. Если эта история закончилась хорошо для Сизифа, может быть, она так же хорошо закончится и для Кая?

— Это не так легко, как может показаться. Когда он был уже близок к вершине, камень покачнулся и покатился вниз, к подножию горы. Ему пришлось все начать сначала. И это повторялось каждый раз. Он так никогда и не достиг вершины. И был обречен навечно толкать камень в гору.

— Понимаю, — говорю я. Наши восхождения на малый холм напомнили Каю о Сизифе. День за днем мы делали одно и то же: карабкались наверх и спускались вниз. — Но ведь мы же достигли вершины малого холма.

— Но нам никогда не разрешали остаться там надолго, — заметил Кай.

— Он был из вашей провинции? — Я на момент застываю: мне слышится звук свистка инструктора. Но это лишь пронзительный зов птицы из полога листьев над нами.

— Я не знаю. Не знаю, реальный ли это человек, существовал ли он когда-нибудь на свете.

— Тогда зачем рассказывать его историю? — Я не понимаю и на момент чувствую себя обманутой. Зачем Кай рассказывает мне об этом человеке и вызывает мое сочувствие к нему, если его никогда не существовало в реальной жизни?

Кай на минуту задумывается. Его глаза становятся огромными и глубокими, как океаны в других сказках или как небо в его собственном рассказе.

— Даже если он и его история выдуманы, многие из нас живут в точности как он. Так что это в любом случае правда.

Я обдумываю его слова, в то время как мы быстро движемся вперед, маркируя упавшие деревья и обходя или пробираясь сквозь чащи.

Здесь стоит почти незнакомый мне запах перегноя, хотя в лесу следов гниения не видно. Этот запах даже приятен. Так пахнут растения, вернувшиеся в землю; деревья, когда они превращаются в пыль.

Но холм может таить в себе что-то. Я вспоминаю слова Кая и его рисунки и понимаю, что нет места идеально хорошего. И нет места абсолютно плохого. Раньше я думала в абсолютных категориях и верила, что наше Общество совершенно. В тот вечер, когда они пришли за нашими артефактами, я поверила, что наше Общество ужасно. Теперь я просто не знаю, что думать.

Кай затуманивает смысл вещей. И в то же время помогает видеть яснее. И то же делаю для него я.

— Зачем ты проигрываешь? — спрашиваю я, когда мы останавливаемся на небольшой полянке.

Его лицо каменеет.

— Я должен.

— Каждый раз? И ты даже не позволяешь себе думать о выигрыше?

— Я всегда думаю о выигрыше, — отвечает мне Кай.

И опять в его глазах огонь; он ломает и раскидывает ветки в разные стороны, освобождая проход для нас, и ждет, чтобы я прошла, но я стою рядом с ним. Он смотрит на меня, тени от листьев пересекают его лицо, чередуясь с солнечным светом. Он смотрит на мои губы, и от этого мне трудно говорить, хотя я знаю, что хочу сказать.

— Ксандер знает, что ты проигрываешь нарочно.

— Да, я знаю и это, — произносит Кай. Легкая улыбка трогает уголки его рта. Так он улыбался вчера, когда ставил на доску последнюю фишку. Есть еще вопросы?

— Только один, — говорю я. — Какого цвета на самом деле у тебя глаза? — Я хочу знать, как он видит самого себя — настоящего Кая, — осмеливается ли взглянуть себе в лицо?

— Синие, — отвечает он удивленно. — Всегда были синими.

— Не для меня.

— Какие же они, по-твоему? — спрашивает Кай, изумленный и озадаченный. Теперь он смотрит не на мои губы, а мне в глаза.

— Многоцветные, — отвечаю я. — Сначала я думала, что они карие. Однажды они показались мне зелеными, в другой раз — серыми. Хотя чаще всего они синие.

— А какие они сейчас? — спрашивает он, немного расширив глаза и наклонившись ближе, чтобы дать мне смотреть в них так долго и так глубоко, как я хочу.

Не могу наглядеться. Они кажутся синими, потом черными, потом каких-то других цветов. Я надеюсь, что они, эти глаза, видят сейчас меня. Кассию. Такую, как есть. И то, что я сейчас чувствую.

— Ну? — спрашивает Кай.

— Они всех цветов, — отвечаю я, — всех. Какое-то время мы стоим неподвижно, прикованные к месту взглядами друг друга и запертые ветками деревьев этого холма, вершины которой нам, наверное, никогда не достичь. Потом я иду первая. Прокладываю себе путь сквозь самую запутанную чащу и взбираюсь на маленькое поваленное дерево.

Слышу, что Кай следует за мной и делает то же самое.

Я влюбляюсь. Я влюблена. И не в Ксандера, хотя его я тоже люблю. Я уверена в этом, как и в том, что Кая я люблю по-другому.

Пока я привязываю на деревья красные полоски, я мечтаю о том, чтобы наше Общество рухнуло со всеми его системами, включая систему подбора пар, и тогда я смогу соединиться с Каем. И вдруг осознаю эгоистичность этой мечты. Даже если падение нашего Общества улучшит жизнь некоторых из нас, оно непременно ухудшит жизнь других. Кто я такая, чтобы желать изменения порядка вещей и быть настолько жадной, чтобы хотеть большего? Если Общество изменится и порядок вещей станет другим, как смогу я сказать девочке, которой нравится безопасность и защищенность ее жизни, что теперь она будет благодаря мне постоянно подвергаться опасности?