Конечно, если при всем при этом учесть, насколько незначительны действия Сопротивления по этому региону — листовки с плакатами, временами беглый или дезертир, которому помогают перебраться в Канаду, побитый осведомитель из Управления (убивали редко, опасаясь возможных репрессий; была фракция, со зловещей настойчивостью требовавшая уничтожать «предателей» в рядах движения, но перевеса у них пока не получалось), — так вот стоило об этом подумать, и оторопь охватывала: а как же в таких местах, как Солт Лейк Сити или Даллас? Дышит ли вообще движение? При эдаком масштабе всеобщее восстание, глядишь, будет иметь успех лишь с концом света, когда уже все всем до кучи.

Джудит почувствовала возле себя чье-то присутствие и обернулась, ожидая увидеть незнакомое и, вероятно, пьяное лицо, но это оказался Костелло.

— Наслаждаюсь видом крысятника.

— Крольчатника?

— Нет, именно крысятника.

— Таких, по-моему, не бывает.

— Теперь бывают.

— Почему?

— Костелло, какого черта мы здесь сидим?

— Где, на этой вечеринке? Или вообще в Сан-Франциско?

— Да какая разница, хоть здесь, хоть там. Ты уже сам признался, что на этом идиотском гульбище находиться без толку, но какой вообще тогда толк где-либо торчать? Может, я вообще имела в виду: какого черта мы живем на Земле?

Он обвел ее медленным, жестким взглядом.

— Тебя что-то тревожит?

— Да нет, не сказать чтобы, — она посмотрела на окно в язвинках засохшей пыли. — Просто подумалось как-то, что вон там — несколько миллионов человек, которым наплевать, чем мы занимаемся здесь или где-то еще. Большинство которых, как пить дать, с радостью нас заложат за пару лишних фунтов колбасы по талонам или за пару ярдов прибавки к жилплощади, а то и так, из злорадства. Вот и рассказывай мне о революции.

Он беспокойно оглянулся через плечо.

— Джудит…

— Да брось ты, Костелло, никто из этих людей в жизни-то никого не выслушал, а теперь уж тем более не собирается. Если, конечно, это не речь звезды или какой-нибудь знаменитости. Ну, а мы ни к тем, ни к другим не принадлежим, так ведь?

Она понимала, что говорит дерзко, но и останавливаться причины не видела.

— Ну, так рассказывай же мне, Костелло! О том, что надо вооружиться терпением, организовывать, сплачивать все эти фракции, о перспективах и дальновидной политике, можешь цитату ввернуть из Мао насчет революционеров, которым приходится плыть в океане народных масс, или как там оно? Еще раз расскажи, почему мне нельзя уходить со вшивой той работы на телефонной станции, где каждая немытая тварь пытается лапать меня каждый день, и где каждый раз в день получки заставляют клясться на верность, и мочиться в бумажный стаканчик раз в месяц — все потому, что это какая-то часть твоих чертовых планов. Ну, давай же, Джордж, рассказывай мне о кроликах.

Говорила она негромко, хотя жутко хотелось визжать во весь голос и швырять вещи. Что, очевидно, можно было и делать: среди этих людей и вправду никто друг друга не слушал.

У Костелло вид становился все более встревоженным.

— Слушай, попридержись, — он положил руку ей на плечо- Я отвезу тебя домой, ладно?

— Извини, — сказала она в машине.

— Нет проблем. Парень, которого я собирался повстречать, оказался осведомителем, в чем мне нужно было убедиться. Плюс он постоянно намекал на то, что называется «ложными предложениями», так что вечер в любом случае прошел довольно-таки впустую.

Он бегло оглядел ее, обеспокоенно нахмурясь.

— Мне надо было это предугадать. Иногда все это обрушивается разом, все эти потаенные страхи и стресс, чего никогда не ожидаешь заранее, а другие вокруг лишь страдают. А между тем, все, что ты сказала, чистейшая правда. — Он шумно вздохнул. — Подожди, вот доживешь до моих лет, тогда узнаешь, что значит настоящая депрессия. Когда я был всего-навсего юнцом, носился со всякими петициями в колледже — догадываешься, думаю, какая юность у меня была — так я даже есть не мог, настолько меня захлестывало. Не просто из агрессивности; это все перенимаешь от людей, которым опытные пропагандисты внушают, что бедные — они потому бедные, что лентяи, и что войну в такой-то банановой республике мы обязаны выиграть, чтобы коммунисты не подумали, что мы слабаки, или что чистый воздух означает потерю рабочих мест, ну, и тому подобное. — Костелло издал короткий, без веселья, смешок. — Здесь даже не в том дело, что все стопорилось на мертвой точке, поскольку правительство давно уже перестало реагировать, а с недовольными дело имели суды. Дело было в этой треклятой апатии. Людям было насрать, что происходит, лишь бы это не задевало их лично. Когда ты молод и мир видишь в розовом свете, для тебя жуткое потрясение — обнаружить, что многие из «непогрешимых» с удовольствием смотрят, как сосед спотыкается и — носом в пыль! Лишь бы у них все было в порядке!

— Но ты с этим миришься.

— Да, безусловно. Единственно, что я хочу сказать, ты не первый, кто проникается подозрением, что все это блажь, которой нет конца. С тобой все будет в порядке.

— Со мной? — Джудит откинула голову и прикрыла глаза.

— Конечно. Потому что ты как все порядочные: живешь глубоко в себе, а всем этим занимаешься не потому, что думаешь переделать мир, а из того, что хочешь отыскать способ жить в союзе с собой. Я это заметил, когда вербовал тебя. Те, кто думают, что переделают весь мир за один день, опасны как сам дьявол, и я обхожу таких стороной.

Он понимал, что говорит с излишней нежностью, во многом напоминая старшего наставника, беседуя с младшей по возрасту женщиной, с которой хочет переспать, но Джудит была слишком усталой, и не раздражалась.

— Ты пока выключена, — решительно сказал Костелло. — Нам не нужна героика, как в военных фильмах. Усталые люди совершают ошибки, а мы слишком уязвимы, чтобы подвергать себя такому риску. Возьми отпуск. Я даже попробую подыскать тебе другую работу, если эта тебя достает. И не мучься виной. Ты никого этим не подводишь.

Она поняла, что это приказ.

— Я дам тебе знать, — сказал он, — если что-нибудь будет от Дэвида.

Джудит не ответила, но когда машина поехала темной улицей, устало подумала, что про Дэвида он лучше бы не упоминал.

Квартира находилась на двенадцатом этаже старой многоэтажки, в той части Сан-Франциско, что когда-то считалась престижной, а потому за жилье по-прежнему взималась плата выше, чем обычно положено за ветшающее здание. Джудит это место нравилось так себе, но она понимала, что ей и с ним повезло: в Сан-Франциско квартиру не достать ни за какую цену.

— Костелло, извини, — сказала она на лестничной площадке.

Во взгляде у него мелькнули грустный юмор и разочарование.

— То есть, вход воспрещен. Ладно. — Он посмотрел, как Джудит отпирает дверь. — Я позвоню.

— Конечно. — Она отворила дверь и потянулась рукой к выключателю. — Спокойной ночи.

Закрыв дверь на все замки (масштабы краж со взломом в таких старых зданиях были просто фантастическими, и Костелло вставил нечто, с виду напоминавшее замок с банковского хранилища), повернулась и прошла на крохотную кухоньку. Холодильник, стоило его открыть, фыркнув, вздрогнул и загудел, отчего свет в гостиной на секунду моргнул и потускнел. Электричество для этого времени года на своем обычном ночном уровне, тщедушное, но достаточное. В жаркий летний вечер, когда открываешь холодильник, а в это время работает телевизор, экран меркнет, а свет сходит практически на нет.

В холодильнике было не густо, надо будет на днях пройтись по магазинам. Талоны на этот месяц почти не использованы, со всеми этими обедами, куда ее таскал Костелло. Джудит изучила коробку мороженой начинки для гамбургеров — не по талонам, значит, если готовить, могут не ровен час залаять или заржать — бр-р-р!. Да, черт побери, и есть не особо хочется.

Она вошла в ванную комнату и повернула кран. Струйка вначале пошла холодная, затем стала ощутимо нагреваться. Джудит поспешно закрутила кран: ура, горячая вода, лучшая новость на дню…