И тут, с неожиданной вспышкой ярости, от которой бросило в жар: «Господи, Господи, дай нам убить их всех!»

Пареньку, ведшему столовский фургон, было лет примерно восемнадцать — смуглый, безупречно белая курточка очень к лицу. К лацкану приколот зеленый (обслуживающий состав) значок сил безопасности с именем «Карвалье Винсент Н.» и — как положено — размытая фотография. Останавливаться перед внешним заграждением было для него внове — там в проволоке обычно имелась просто неохраняемая брешь, в миле от основной территории, остеречь случайного проезжего. Только на этот раз фургон решительным жестом затормозил охранник в форме, и шофер на взмах Ховика остановился и вылез из кабины с видом растерянным, не уважительным. Из-за спины у него вырос Рамон Фуэнтес с разводным ключом в руке.

Пока Фуэнтес стягивал с паренька куртку, Ховик рывком распахнул в фургоне заднюю дверь и, метнувшись к обочине, стал подтягивать оттуда тяжелые ящики с динамитом, которые один за одним составил и захлопнул дверь; Фуэнтес тем временем взобрался на водительское сиденье, в косо напяленной белой фуражке и как попало застегнутой куртке.

— Готово, — подытожил Ховик и заметил у новоявленного водителя в зубах зажженную сигару. — Ради Христа, смотри, чтобы все нормально со шнуром!

Фуэнтес лишь нетерпеливо отмахнулся и завел мотор. Ховик вскочил в кабину и следил за дорогой, пока не подъехали к низкому холму, отделявшему их от лагеря; Фуэнтес, не останавливаясь, притормозил, и Ховик, спрыгнув, перескочил на ходу через рытвину и стал взбираться по каменистому склону, сдерживаясь, чтобы не частить. Через считанные секунды предстоит сделать очень точный выстрел, а если запыхаться, это будет труднее.

«Уэзерби» лежала там, где он ее оставил, на скатке из одеяла поверх вросшего в землю большого камня; возле — плоская коробка с медными патронами, мягко отливавшими под утренними лучами солнца. Ружьище было уже направлено на ворота, ярдах в двухстах по прямой, и Ховик припал к прицелу как раз в тот момент, когда белый фургон приближался к воротам.

Заспанные охранники теряли терпение; шел уже последний час вахты, и их не интересовало ничего, кроме прибытия смены. Судя по звукам, доносившимся с плаца на восточной части территории, дневная смена как всегда запаздывала. С того самого приказа Перджона насчет утренней зарядки график вообще полетел к чертовой матери; заправилой был старшина — старый лошак, обожавший упражнения в строю, из-за чего время зарядки неизменно затягивалось, а в рапорте Перджону непременно вралось. Последствия были ясны: средней вахте куковать на вышках, на воротах и в гулких пустых коридорах главного корпуса лишних полчаса, персонал же столовой изойдет на нет и завтрак подаст холодным.

Вон он, лошак-Поджопник, от самых ворот его слышно: «Ать-тать-пать-ЧЕТЫРЕ! Ать-тать-пать-ПЯТЬ!»

Пока стояли — двое в застекленной пропускной будке, двое сверху в открытой вышке — прикидывая, что лучше: стоять дожидаться после ночи смены здесь, или тужиться в стоящей колом от пота майке на плацу, под бульдозерное рявканье Поджопника — появился столовский фургон; хоть что-то сегодня по графику.

Капрал велел напарнику открыть ворота. Пока тот возился с электрическим замком и створка ворот отъезжала в сторону, капрал, дозевывая, вышел из будки и поглядел на фургон. Вид у паренька нынче определенно забавный. Мама родная, усы отпустил! Только чтобы так, за один день… Что за черт!

До капрала дошло одновременно, что за рулем вовсе не паренек, а также что фургон не собирается останавливаться. Он потянулся за пистолетом, открыв рот, чтобы подать голос, но водитель грузовика высунул из окна ствол и три раза проворно выстрелил капралу в грудь, так что тот был уже мертв, когда фургон, опрокинув его, въехал в ворота; в это время со всех сторон грянула стрельба.

Напарника Ховик снял первым же выстрелом; видно было, как тот, подскочив, опрокинулся — только стекла вдребезги, и сразу же уставил «Уэзерби» на вышку. Двое охранников в деревянном гнезде оторопело таращились вниз на белый фургон, проворно катящийся по территории; Ховик, мелькнув перекрестьем прицела на того, что возле пулемета, уложил его одним выстрелом между лопаток. Человек, дернувшись, выпрямился и, перевалившись через край платформы, слетел вниз и грянулся оземь. Пока Ховик передергивал затвор у винтовки, второй охранник вышел из оцепенения и схватился за пулемет, но Ховик оказался быстрее, и он замер навсегда.

Подавая патроны в казенник, Ховик оценил обстановку. Возле ворот никого не осталось, так что Фуэнтес, похоже, прорвался. Ховик уже думал перебираться к остальным, как тут из главного корпуса появились двое с расчехленными пистолетами. Фуэнтесу они угрожали едва ли, но Ховик понимал, что с динамитом лучше лишний раз подстраховаться, поэтому начал стрелять, загнав их обратно в здание. Прежде чем отправиться на южную сторону, где вовсю гремела стрельба, Ховик решил подождать, пока грохнет динамит.

Глядя, как охрана в майках и шортах цвета хаки вываливает на зарядку, шаркая и переругиваясь, пока здоровенный мужик-колода не скомандовал наконец «смирно», остелло на миг усомнился, получится ли у него нажать Урок. Стоявшие в неуклюжих позах — голые руки-ноги нически дергаются в первом упраяшении — охранники казались до непристойности уязвимыми, все равно что мальчишки на уроке физкультуры. Эту мысль Костелло сердито прихлопнул доводом, по крайней мере имевшим больше сходства с действительностью: если это и мальчишки, то из тех, что мучают кошек по подвалам. Но и это глупость. Времени на моральное рассусоливание нет. Костелло слегка встряхнулся и, прежде чем взять лежащую возле М-16, вытер ладони о комбинезон.

Оттуда, где они лежали, ворота из атакующей группы не видел никто: главный корпус загораживал вид, что само по себе было неважно: неизвестно, что делают Ховик и Фуэнтес, но деваться некуда.

Когда со стороны ворот донеслись первые выстрелы, Костелло все еще не был готов и ненадолго оцепенел; но тут открыл огонь из своей маломерки лежавший по соседству старик — малюсенькие патроны издавали необычайно громкий, хлесткий звук; вот один из стоявших на ближней вышке кувыркнулся и полетел через ограждение. Тут до Костелло дошло, что все уже стреляют, строй на плацу рассыпается и люди бегут к большим деревянным казармам — ближайшему укрытию, а многие уже лежат и не движутся. Спохватившись, что он так до сих пор и не выстрелил, Костелло повел стволом оружия, остановив его на человеке, с беспомощно растерянным видом стоявшем и озиравшимся посреди плаца (на секунду в душе у Костелло мелькнуло сочувствие), и аккуратно нажал на спусковой крючок. Винтовка, дернувшись, пальнула, и человек медленно повалился.

Окончательно освободившись, Костелло резко передвинул предохранитель на автоматический огонь и начал сеять короткими очередями по вышкам. Из М-16 он не стрелял со времен окончания курсов спецподготовки в полицейской школе, которую проходил по настоянию начальства, но навык быстро возвращался. Костелло невольно поймал себя на том, что тихонько хихикает. Да ладно, пусть, все равно никто не смотрит.

За исключением имевших боевой опыт, у нападавших первые минуты стрельбы в целом вызвали разочарование. Вот только что перед ними стоял строй; стоял, можно сказать, на месте — охранники приседали — а у нападавших больше чем у половины имелось автоматическое оружие. Они ожидали, что перебьют немедленно всех; в любом нормальном фильме охрана в таком случае уже бы лежала вся как один вповалку. Однако вроде уже и пуль выпустили столько, что впору обезлюдеть всей Калифорнии, и тем не менее людей на земле было ни-чтожно мало, да и те некоторые так и продолжали шевелиться Очень неутешительно.

С точки же зрения тех, кто был на плацу, все обстояло со-всем иначе. Охрана ясно отдавала себе отчет о потерях от неожиданного огня из-за ограждения. Тот начальный шквал, кроме того, что заткнул три вышки, так и не успевшие ответить огнем, нанес неподготовленным стрелкам ужасающие потери. Ошалевшие, с первых секунд лишившиеся старшины они, рассеявшись, бежали к казармам, суматошно сталкиваясь, выкрикивая бессвязные вопросы и приказы; некоторые просто стояли, глазели и в конце концов падали под выстрелами.