— Выписывайте скорее! Меня ждут в округе!

— Ишь ты, какой скорый! — улыбнулась Анна Ефимовна. — Так уж тебя и ждут!

Спустя пять дней мне сделали еще одну операцию. Снова постельный режим, потом костыли, потом палочка. Я считал дни: Анна Ефимовна обещала выписать меня через три недели после операции. Считал и тревожился: а вдруг опоздаю? Явлюсь к майору Пигалеву, а он скажет: «Чего же это вы так долго собирались? Ждали вас, ждали, а вот вчера закрыли вакансию». Нет, так не скажет, утешал я себя. Ведь он знает, что я лежу в госпитале. Неведомый майор Пигалев казался мне добрым, чутким и справедливым. Я гордился, что состою в переписке с таким значительным лицом. Майор — это ведь большой начальник. Командир нашего стрелкового полка тоже был майор, а у него под началом было три тысячи бойцов. И вот такой человек сам ответил мне!

Выписка, как и многие другие события, которых очень ждешь, свалилась на меня неожиданно. После завтрака пришла сестра и сказала, что документы готовы.

Кладовщица тетя Даша посмотрела на меня с тоскою.

— Своего-то ничего нет? Во что же я тебя одену, такого долговязого? Рост сто восемьдесят шесть, размер обуви сорок третий?

— Рост сто восемьдесят девять, размер обуви сорок четвертый, — уточнил я.

— Будем подбирать, — невесело сказала тетя Даша.

А что подберешь? Форма одежды — сборная, госпитальное БУ. Напялил на себя коротенькие галифе — сойдет. Подошла гимнастерка старого образца, с отложным воротничком, без погон. Прежний ее владелец был ранен в плечо, об этом говорили две аккуратно заштопанные дырочки с обеих сторон рукава. С шинелью вопрос решился быстро: взял желтую иранскую шинель без хлястика, с сильными подпалинами на спине. Хуже пришлось с обувью. Кладовщица выложила несколько пар ботинок, не раз побывавших в починке, но вполне сносных.

— Тетя Даша, мне обязательно нужны сапоги. Не могу же я в штабе ВВС появиться в обмотках. В авиации обмоток не носят.

— Где я возьму сапоги, да такие огромные? — Кладовщица задумалась. — Заходи сюда, за барьерчик. Там в углу я приготовила обувь в ремонт. Но может, все-таки обуешь ботинки?

Из кучи всякого хлама я вытащил кожаные трофейные сапоги.

— Так они же совсем драные! — воскликнула тетя Даша. — Портянка будет вылазить.

— Я починю сам.

— Тогда примерь. Не жмут?

Сапоги жали.

— В самую пору, — соврал я, испугавшись, что тетя Даша заберет их назад.

Вот в таком разномастном одеянии, более похожий на полесского партизана, чем на авиационного курсанта, я и появился на своем втором этаже. Попрощался с ребятами, забежал к Анне Ефимовне.

— Отпускаю тебя на месяц раньше, — сказала она. — Только по твоей просьбе. А то тебе лежать и лежать. Так и знай.

— Спасибо, я это знаю. Но очень тороплюсь. Меня ждут в штабе округа.

Анна Ефимовна улыбнулась:

— Значит, скоро будем читать о твоих подвигах в газетах…

В Ашхабаде меня так и не дождалась мама. Наше свидание откладывалось на неопределенный срок…

«А может, оно и к лучшему? — думал я. — Кем появлюсь сейчас дома? Сержантом пехоты. Мои одногодки уже командуют ротами, эскадрильями, награждены орденами, медалями. А у меня есть лишь право носить на груди желтую нашивку — знак тяжелого ранения. Нет, сначала надо пробиться в авиацию, отличиться в боях. Вот тогда…»

Я утешал себя, но не маму. Ей, в сущности, было все равно, в каком звании пребывает ее сын. Лишь бы он был с нею…

Я был полон надежд, когда шагнул за госпитальные ворота. В моем нагрудном кармане вместе с мамиными письмами лежало приглашение майора Пигалева. Больше я не мог ждать ни минуты. Поэтому решил, не заходя к своим родственникам, сразу же ехать в штаб.

Улица была придавлена низкими, тяжелыми тучами. Шел мокрый снег, мостовая давно не убиралась, тающие, порыжевшие кучи лежали на тротуаре.

На остановке у Центрального сквера почти не было людей. Старенький трамвайчик долго тащился по темным, еще не проснувшимся улицам. Чем ближе к штабу, тем все больше росло мое волнение. А вдруг моего майора перевели в другой город, послали на фронт? Мне казалось, что самое главное — найти майора Пигалева, а все остальное быстро уладится, ведь он же прислал мне письмо, велел зайти…

В бюро пропусков были только одни офицеры. Отталкивая друг друга, они пробивались к маленькому окошку, где сержант в комсоставской форме выписывал пропуска. Мне показалось неудобным участвовать в общей свалке, я отошел в сторонку, стал ждать, когда у окошка схлынет толпа.

Майор Пигалев оказался на месте, но дежурный мне разъяснил, что по моему делу он со мной говорить не будет, а надо звонить лейтенанту Калюжному. Я занял очередь к внутреннему телефону, потом долго объяснял, кто я такой. Слышимость была неважная, к тому же лейтенант никак не мог понять, почему мне, сержанту, дали направление в штаб.

— Меня приглашает майор Пигалев! — кричал я в трубку.

Наконец, с зажатым в кулаке пропуском, я зашагал по длинному, плохо освещенному коридору, отыскивая комнату с нужным номером. Я кривился от боли, проклятущие сапоги все-таки мне сильно жали, наверное, уже мозоли натер. Но вот та самая дверь. Постучал, услышал глухое: «Да, да». В глубине комнаты у окна сидел молоденький лейтенант. Не повернув головы в мою сторону, он продолжал читать какие-то бумаги, разложенные перед ним на столе. Я приложил руку к пилотке и отчеканил:

— Товарищ лейтенант, бывший курсант Ферганской летной школы явился согласно письму майора Пигалева…

Лейтенант оторвался от бумаг, посмотрел на меня пустым, ничего не выражающим взглядом и рявкнул:

— Кру-гом!

От неожиданности я едва удержал равновесие, но команду исполнил.

— Шагом м-арш! — раздалось за спиной.

Я промаршировал в дверь и очутился в коридоре. Что же я сделал не так? Не так вошел, не так доложил? Или надо было в помещении снять пилотку? Я снова постучал, снова услышал: «Да, да». Вторая моя попытка поговорить с лейтенантом Калюжным также закончилась неудачей. Я еще не успел дойти до стола, как снова раздалось: «Кругом! Шагом марш!» — и, ощущая гадливое чувство собственной малости, я опять вылетел из комнаты. Пока я раздумывал, что же делать дальше, на пороге появился лейтенант Калюжный. Он закрыл дверь на ключ и, не обращая на меня никакого внимания, пошел по коридору. Во мне закипала злоба. В два прыжка я догнал лейтенанта и обратился к нему совсем не по-военному:

— Скажите, почему вы со мной не хотите говорить? Я получил вызов от майора Пигалева и вот явился…

— «Явился, явился», — передразнил меня Калюжный. — В каком виде явился? Почему без погон? Где лычки, если ты сержант?

— Что мне дали в госпитале, в том я и пришел. На фронте у нас еще не было ни лычек, ни погон…

Упоминание о фронте вызвало у лейтенанта новый приступ ярости.

— Да что мне тут всё фронтом тычут! А мы, по-твоему, тут сидим и ворон ловим! Какие там у тебя документы, покажи!

В комнату меня он не пригласил, тут же в коридоре прочел ответ майора Пигалева и справку из госпиталя.

— Э, да у тебя нестроевая статья. И ты собираешься летать?

— Чувствую себя отлично, уверен, что летную комиссию пройду.

— Ну, если уверен… Приходи завтра за назначением в шестнадцать часов.

В голове у лейтенанта Калюжного приоткрылся какой-то другой клапан, и он вдруг проявил обо мне заботу:

— А спать-то у тебя есть где, сержант?

— Есть, — буркнул я.

К своим родственникам я свалился как снег на голову, не предупредил, что выхожу из госпиталя. Пока я околачивался в штабе, а потом болтался по улицам, спустился вечер. Дядя Володя и тетя Агнесса уже вернулись с работы, бабушка кормила их ужином. За столом я рассказал, что был в штабе, завтра пойду за назначением. Ночью спал плохо, думал о маме, ведь она меня ждет, еще не знает, что мне не дали отпуска. С нехорошим чувством вспоминал лейтенанта Калюжного, обида не проходила: за что же он так со мной?