Решив этот вопрос, начальник разведки поручил мне сформировать три-четыре группы из опытных сотрудников во главе с офицерами, знавшими персидский язык и обстановку в Афганистане и соседних с ним странах, для направления в Афганистан, чтобы в решающий момент оказать помощь «парчамистам».
С этого момента афганские дела надолго стали приоритетными в моей служебной деятельности. Боевые группы были сформированы, экипированы, вооружены и вместе с армейскими специалистами перебазированы на афганскую военную базу Баграм за несколько дней до событий.
Я же вылетел в Кабул раньше, в первых числах декабря 1979 года.
Зима… Холодно… Ночь… Аэродром «Чкаловское» погружен в темноту, мрачный и неуютный. Долго ищу самолет, в котором надо лететь на Баграм. Никто ничего не знает или просто не хочет говорить с неизвестным штатским человеком.
Наконец самолет найден. У меня диппаспорт на весьма прозаическое имя Николаева Петра Ивановича. Этот паспорт я, кстати говоря, нигде никому так и не предъявлял.
В списках пассажиров я значился и был допущен в самолет вместе с группой генералов и офицеров-десантников.
Среди группы военных старшим был заместитель командующего Воздушно-десантными войсками генерал-лейтенант Николай Никитович Гуськов. С ним я впоследствии, уже в Кабуле, составлял планы выхода наших войск на основные объекты столицы Афганистана, которые надлежало занять нашим армейским частям, и прикомандировывал к ним разведчиков КГБ, заранее изучивших обстановку на этих объектах.
Короче говоря, поводырями у армейских частей в Кабуле были сотрудники разведки из отряда «Каскад», владевшие местными языками.
Летели долго, разместившись на каких-то ящиках, мешках и перевернутых ведрах, и таким образом привыкали к суровым афганским будням. Было холодно и тревожно от полной неизвестности.
В Фергану прибыли перед рассветом, и здесь нас уже ожидали и стол, и кров, и объятия десантников, которые тоже уже целенаправленно готовились, как выяснилось позднее, к выброске в Афганистан.
На военный аэродром Баграм мы прилетели в этот же день в сумерках и расположились на ночь в армейских бункерах, а утром на нескольких машинах отправились в Кабул.
Незнакомая страна, незнакомые люди, но кого они все же мне напоминают? Да и пейзаж какой-то очень знакомый. Ага, вспомнил. Это же Йемен, где я когда-то работал. И горы такие, и люди бородатые, худощавые, мрачные, пропыленные. Кто одет в солдатскую шинель, кто в пальто, кто в драный халат. На ногах тоже большое разнообразие: и солдатские ботинки, и кеды, и даже галоши.
По всему видно, что достижения цивилизации проникают через Гиндукуш крайне медленно. Машины глохнут от разреженного горного воздуха. Постояв немного, снова движемся в сторону Кабула. Никто на нас не обращает внимания. К русским автоколоннам здесь давно уже привыкли.
В Кабуле прежде всего я встретился с генерал-лейтенантом Борисом Семеновичем Ивановым, старшим представителем КГБ, давно и хорошо мне знакомым, и вся моя дальнейшая работа проходила вместе с ним в полном единстве мнений и согласованности. Мы лишь распределили между собой участки работы, чтобы не мешать друг другу.
Жили мы с Борисом Семеновичем тут же, на территории посольства, и разлучались лишь ненадолго, чтобы поспать несколько часов ночью, но были, конечно, и полностью бессонные ночи. Чем ближе к 27 декабря — тем чаще.
Для того чтобы лучше разобраться в обстановке и оценить наши реальные возможности, я в первые же дни познакомился с руководителями некоторых советских коллективов. Среди них были посол СССР Фикрят Ахмеджанович Табеев, только что заступивший на свой пост; главный военный советник генерал-полковник Султан Ке-кезович Магомедов и находившийся во временной командировке в Афганистане первый заместитель министра внутренних дел генерал-лейтенант Виктор Семенович Папутин.
Вскоре я обнаружил, что никто из них не знает о готовящихся событиях, ничего не ведал об этом и резидент ГРУ.
Будет успех в смене власти в пользу «парчамистов», подумал я, — все лавры достанутся КГБ, окончится дело провалом — в ответе также окажется КГБ. Через несколько дней у меня сложилось вполне определенное мнение, что представительство и резидентура КГБ в Кабуле своими силами оказать решающую помощь «парчамистам» не в состоянии. Об этом мы с Б.С. Ивановым и докладывали в Центр. Но еще много дней руководство СССР не решалось поставить в известность главного военного советника и других должностных лиц высокого ранга о готовящемся перевороте и предрешенном вводе наших войск в Афганистан.
Ближе к дню «X» Виктор Семенович Папутин почувствовал какое-то движение и, обращаясь к нам с Борисом Семеновичем, сказал однажды: «Ребята, я вижу, что вы здесь что-то затеваете… Оставьте меня в Кабуле, я вам пригожусь с нашим отрядом «Кобальт». Мне в Москву не хочется возвращаться. Там в МВД, на самом верху, творятся плохие дела».
Знал он уже, конечно, что на замену ему министр внутренних дел Щелоков приготовил зятя Брежнева — Чурбанова — и хотел поэтому оттянуть свое унизительное отстранение. И оно вскоре действительно состоялось. Папутин не вынес этой несправедливости и пустил себе пулю в лоб как раз на следующий день после совершения переворота.
Примерно за неделю до переворота представительству КГБ, главному военному советнику и старшему представителю МВД было предложено общими усилиями, по единому плану и совместно с «парча-мистами» произвести смену власти. Посол СССР и резидент ГРУ так и не получили никакой информации по поводу грядущих событий.
Вместе с несколькими армейскими генералами мы с Б.С. Ивановым начали окончательную ревизию своих сил и возможностей «пар-чамистов» и после двухдневных изнурительных дебатов написали коллективную телеграмму Брежневу и своим министрам о том, что без войсковой поддержки мы не можем ручаться за успех переворота и что в случае его неудачи Афганистан будет для нас потерян навсегда, а посольство СССР будет разгромлено.
Лишь после этой телеграммы Москва поставила нас в известность, что поддержка армии будет обеспечена. Одна воинская часть будет из Баграма направлена для «защиты» дворца Амина в окрестностях Кабула во исполнение его просьбы (на самом деле — для штурма дворца), а 103-я гвардейская воздушно-десантная дивизия высадится на Кабульском аэродроме 25 декабря, для чего нам следовало обеспечить контроль над аэродромом.
В составе «защитников» дворца находились спецподразделения ГРУ ГШ и отряд КГБ во главе с моим коллегой и товарищем, заместителем начальника ПГУ КГБ СССР генерал-майором Юрием Ивановичем Дроздовым.
Заместитель начальника Воздушно-десантных войск Н.Н. Гуськов и я вместе с небольшой группой из Министерства обороны начали составлять план боевых действий.
Было выделено 8 объектов, которые должны были быть заняты боевыми группами 103-й гвардейской воздушной дивизии в первую очередь, а сотрудникам КГБ и МВД совместно с «парчамистами» было предписано провести предварительную работу на этих объектах, чтобы склонить работающих там людей отнестись спокойно к перемене власти.
Привожу по памяти эти объекты:
1. Дворец Амина.
2. Генеральный штаб афганской армии.
3. Тюрьма для политических заключенных в Пули-Чархи.
4. Служба разведки и контрразведки.
5. Министерство внутренних дел.
6. Министерство иностранных дел.
7. Радио и телевидение.
8. Телефонная станция.
Дворец Амина было поручено взять армейскому десантно-штурмовому подразделению и отряду Ю.И. Дроздова.
Поскольку при взятии дворца предполагались потери, на территории посольства мы развернули медицинский пункт.
После высадки воздушно-десантной дивизии на Кабульском аэродроме я выехал туда вместе со старшими разведывательно-диверсионных групп «Каскада» для прикомандирования их к дивизии. Это было 26 декабря 1979 года.
При знакомстве с командиром дивизии последний представился нам по всей форме: «Командир 103-й гвардейской воздушно-десантной дивизии генерал-майор Рябченко». Познакомившись с комдивом, я спросил у него, почему он не назвал свою дивизию полным титулом: «Краснознаменная, ордена Кутузова 2-й степени». Рябченко удивился этому вопросу и спросил: «А Вы-то откуда это знаете?» «В этой дивизии я воевал, и в ней же закончил военную службу», — пояснил я.
