Открыв дверь справа, Коннор проводит меня в огромную спальню с двуспальной кроватью и двумя гигантскими окнами.

— А это моя, — говорит он и включает маленькую лампу.

Я в спальне Коннора. Он привел меня сюда с какой-то целью? Я обвожу взглядом пространство и на мгновение задерживаюсь на кровати. Он думает, что сегодня мы будем заниматься сексом? Я откашливаюсь и произношу:

— Симпатичный дом.

Я оборачиваюсь и вижу, что он оставил дверь приоткрытой.

Коннор стоит, прислонившись к стене, и внимательно за мной наблюдает.

— Он принадлежит моим родителям. Они купили его два года назад, чтобы я мог выселиться из кампуса перед третьим и четвертым курсами. Хотя большая часть народа живет на кампусе, для меня это было чересчур. А парни ухватились за возможность переехать. Они практически ничего не платят за комнату и питание, так что для них это того стоило. — Он шагает вперед и убирает прядь волос мне за ухо, бормоча при этом: — Расслабься, Ливи. Я привел тебя сюда без каких-либо ожиданий. — Его ладонь переместилась на мой подбородок. — Только с одной надеждой…

Коннор наклоняется и медленно прижимается своими губами к моим, двигая ими так, словно уговаривает ответить. Прикосновение кажется надежным, нежным и приятным.

Но это не значит, что я не прихожу в ужас при мысли, что делаю все неправильно и еще и Коннор будет жалеть о случившемся со мной. Когда он отрывается от меня, я задумываюсь, хватило ли одной пьяной ночи, чтобы научить меня основам. Прикусив нижнюю губу, я поднимаю взгляд и вижу, что его зеленые глаза потемнели и стали несколько более блестящими, чем обычно.

— Просто… — Я хмурюсь. — У меня мало опыта.

Он нежно целует меня в лоб и шепчет:

— Это нормально. Если честно, то мне очень нравится, что ты другая. — «Другая» означает «девственница»? Он целует мою бровь и прижимает ладони по обе стороны моего лица, шепча: — Давай не будем торопиться и все усложнять. — «Не будем торопиться и все усложнять». Что бы это значило?

— Хорошо.

Отвлекаю внимание напитком и подношу его к губам, чтобы сделать экстраогромный глоток. Спасибо, мистер Джек Дэниелс, что помогаешь успокоиться.

— Слышал, в прошлые выходные ты сделала татуировку?

Я благодарна быстрой смене темы разговора. Но все равно жалобно стону и закатываю глаза, естественно.

— Вроде того. У тебя есть?

Коннор отнимает ладони от моего лица и лохматит волосы у себя на макушке.

— Не. Ненавижу иглы. Эш все пытается вытащить меня с собой, но я отказываюсь.

— Напейся с моей сестрой и в итоге сделаешь тату, хочешь ты того или нет, — недовольно бормочу я, а мысленно вспоминаю все татуировки Эштона: те, которые видела в трезвом виде, и те, которые, каким-то образом, вспомнила — птицу на внутренней стороне правого предплечья, китайские иероглифы на правом плече, кельтский символ на левой груди, слово «Айриш» на пятой точке…

И снова у меня горит лицо. Черт.

— О чем думаешь?

— Ни о чем! Хочешь посмотреть? — выдаю я с намерением отвлечь его внимание от меня и моих извращенских мыслей.

— Конечно. В смысле, если она не где-то…

— Да. Точнее, нет. В смысле, она у меня на спине, так что, да, можешь посмотреть. — Я качаю головой из-за своей суматошности и быстро поворачиваюсь, убирая волосы в сторону. Я оттягиваю вниз ворот кофты. — Видишь?

— Ага.

Он надолго затихает, осматривая татуировку. Но не прикасается к ней, и я задумываюсь, хочется ли ему вообще. Его поведение так сильно отличается от Эштона, который распускал руки, как пещерный человек. Я быстро начинаю осознавать, что Коннор — во многих смыслах его полная противоположность, и никак не могу сообразить, как они стали лучшими друзьями.

— Что она означает?

— Меня так называл папа, — печально улыбаюсь я.

— Ну…

Коннор нежно берет меня за руку и ткань возвращается на место. Он собирает мои волосы обратно, опуская их на спину, и нежно приглаживает, а потом опускает руки мне на плечи. Я чувствую, что он наклоняется вперед и его губы оказываются рядом с моим ухом.

— Красивая татуировка, — шепчет он с явной хрипотцой в голосе, а большие пальцы его рук скользят туда и обратно по моей спине с небольшим нажимом.

И я понимаю, что несмотря на отсутствие ожиданий, у Коннора определенно есть некоторые мысли.

Наверное, это — та часть, где голос разума должен испариться. Должен выветриться из моей головы из-за шепота сексуального парня. По крайней мере, я всегда считала, что все должно произойти именно так. Когда впервые находишься в спальне с сексуальным парнем, и он разве что не говорит «Я горю, я весь твой», ты не ищешь путей спасения. Ты ищешь способ запереть дверь, чтобы сорвать с него одежду и заниматься вещами, где разум не нужен.

Но загвоздка в том, что голова у меня все еще работает и говорит, что мне хочется снова прислоняться к его груди и чувствовать его тепло. Я смогу даже выдержать еще один поцелуй. Может быть. Хотя, если честно, мысль о поцелуе меня несколько беспокоит.

Это доказательство того, что я сексуально подавлена? Может, мне снова надо напиться. Может, тогда я не буду нервничать.

А может, мне просто нужно время, чтобы привыкнуть.

А может, мне уже сейчас надо бросить стараться и уйти в монастырь.

Внезапно громкость музыки начинает нарастать, так что в окнах дрожат стекла. Коннор с неохотой вздыхает и берет меня за руку, бормоча:

— Прости. Нам лучше спуститься вниз. Из-за Тая сюда явятся копы, если его не урезонить.

Когда мы выходим из комнаты, плечи у меня опускаются от облегчения, а на лице растягивается довольная улыбка, потому что я получила нужное мне время. А потом я замечаю закрытую дверь в комнату Эштона и висящий на ручке красный носок. Я вспоминаю слова Рейган о «коде».

— Я думала, Дана уехала домой.

Коннор качает головой и проницательно смотрит на меня через плечо.

— Она и уехала.

В понедельник студенты медленно собираются в холодной аудитории на утреннюю пару, а я пробираюсь в переднюю часть зала. Весь первый ряд парт пустует, но меня это не беспокоит, и я выбираю место рядом с профессорской кафедрой. В предвкушении целого семестра трудностей все мои внутренности превратились в тугой комок нервов. Я подумывала бросить курс английской литературы просто назло доктору Штейнеру, который вбил себе в голову, что я должна делать то, что хочется мне, а не то, чего хотят от меня другие люди, а это совершенно точно относилось к тому, чего хотят другие.

Я хорошо разбираюсь в таких сложных предметах, как алгебра и физика, поэтому все считают, что я — гений и оценки достаются мне с легкостью. Эти оценки действительно мне заработать проще, чем остальным. Ведь материал четок, как черное и белое, правильное и неправильное, а я всеми руками за ясные решения.

Но такие дисциплины, как философия, история, английская литература, которая сейчас у меня начнется…для меня в них просто нет смысла. Если для нахождения правильного ответа есть формула, то я справлюсь. Но на таких парах все, что я вижу, — это степень правильности и неправильности, и мне приходится прилагать немало усилий, чтобы разобраться. В конце концов, я всегда получаю «отлично» (я никогда не получала оценку ниже «отлично» ни по одному предмету, даже по физкультуре), но эти оценки уж точно не достаются мне с легкостью.

Дверь сбоку от доски открывается, и входит седеющий мужчина в свитере с воротником «хомут» и очках в проволочной оправе. Он несет к столу стопку книг и бумаг. Я улыбаюсь. Наконец-то, хоть что-то совпадает с моими представлениями о Принстоне.

— Привет, Айриш.

На сидение рядом со мной опускается ходячее противоречие всех университетов Лиги Плюща. Его высокая фигура заполняет все его пространство и вторгается в мое.

— Что ты здесь забыл? — шиплю я, поворачиваясь, и вижу Эштона, одетого в темные джинсы и небесно-голубую рубашку.