Прошло двадцать четыре часа с момента моего мини-срыва — когда я в приступе паники написала сообщение своему партнеру по лабораторным работам, и он пять раз как минимум успокоил меня, что профессор не заметил моего отсутствия, а я могу позаимствовать его конспект, — и я чувствую себя до странного спокойно.

— Ты имеешь в виду, что пропустить пару — это не конец света? — Снова раздается тихий смешок.

Я улыбаюсь в трубку, проиграв его беззаботности.

— Может, и нет.

— Это хорошо, Ливи. Рад, что ты переживешь этот отвратительный проступок. А как прошел первый день в качестве волонтера в больнице?

Я замечаю, как изменилась его интонация. И отлично ее узнаю. Таким голосом он говорит, когда ответ ему уже известен, но он все равно задает мне вопрос.

— Ливи? Ты здесь?

— Хорошо. Дети очень милые. Спасибо, что помогли.

— Не за что, Ливи. Я твердо верю, что нужно набираться опыта, когда есть возможность.

— Даже если это не мое место? — резко отвечаю я. Мои слова пропитаны горечью.

— Я такого не говорил, Ливи, и тебе это известно.

Повисает долгая пауза, а потом я выпаливаю:

— Было тяжело. — Он молча ждет продолжения. — Тяжелее, чем я думала.

Кажется, он без лишних слов понимает, что я имею в виду.

— Да, Ливи. Таким сварливым старикам, как я, и то тяжело ходить по тем коридорам. Я знал, что тебе будет особенно сложно, с твоей-то заботливой натурой.

— Но станет лучше, правда? В смысле, — говорю я, увернувшись от столкновения с женщиной, которая в замешательстве остановилась посреди тротуара, — мне не будет так…плохо каждый раз, когда я буду там? Я же привыкну?

— Может, и нет, Ливи. Надеюсь, что привыкнешь. Но если легче не станет, и ты решишь, что хочешь двигаться в другом направлении, найти другой способ, которым ты сможешь помочь детям, это нормально. Ты не обманешь ничьих ожиданий, передумав.

Я покусываю щеку изнутри, обдумывая его слова. Я не собираюсь ничего менять, да и нельзя сказать, что он подбивает меня сдаться. Я уверена. Скорее, он словно дает мне разрешение: раз надо, значит выбирай. А этого я делать не буду.

— А теперь расскажи мне, что там с этими бегающими за тобой мальчиками.

«Мальчиками? Во множественном числе?» Я щурюсь и оглядываюсь вокруг, рассматривая людей поблизости.

— Вы меня преследуете?

Мне приходится ждать секунд десять, пока он не перестанет завывать со смеху, и только потом у меня получается продолжить. Я знаю, о чем хочу спросить, но теперь, после разговора, я чувствую себя глупо. Стоит ли спрашивать у известного терапевта-специалиста по ПТСР о чем-то столь банальном? Столь девчачьем? Я слышу, как доктор Штейнер отпивает что-то на другом конце провода, пока молча меня ждет.

— Как понять, что ты нравишься парню? В смысле, правда нравишься? Не просто… — Я краснею и сглатываю. Скоро я, наверное, начну заикаться. — Не просто в физиологическом плане.

Возникает пауза.

— Обычно узнаешь по его действиям, нежели по словам. И если он не ведет себя напоказ, значит запал серьезно.

«Для меня одна ты — навсегда».

Всего лишь слова. Вот, доктор Штейнер подтвердил. Мне не стоит зацикливаться на том, что по пьяни сказал Эштон, потому что это лишь слова и за ними не стоит ничего, кроме бушующих гормонов. С этим осознанием я понимаю, что немного упала духом. Но, по крайней мере, это ответ, а не тайна.

Мне нужно быть с Коннором. Когда я рядом с ним, то ощущаю правильность всего происходящего между нами.

— Спасибо, доктор Штейнер.

— Речь о том приятеле-ирландце, с которым ты познакомилась?

— Нет… — Я тяжело вздыхаю. — Об Эштоне.

— Ааа, Похитителе «Джелло».

— Ага. А еще он оказался лучшим другом и соседом Коннора. — А еще у него, может, есть девушка, а может, и нет, но эту деталь мы опустим. И без того все сложно.

— Что ж, ну и положеньице у тебя, Ливи.

Мой единственный ответ — ворчание в знак согласия.

— Что бы ты почувствовала, если бы этот приятель Эштон проявил интерес? Больше, чем физический, я имею в виду.

Я открываю рот, но осознаю, что кроме как «Не знаю», сказать мне нечего. И я правда не знаю. Ведь это неважно. Коннор — идеальный и покладистый. А Эштон далек от идеала. Теперь я понимаю, что имели в виду Шторм и Кейси, называя кого бы то ни было «ходячим сексом». Это относится к Эштону. Он — не парень для серьезных отношений. Коннор — парень, с которым можно строить будущее. Ну, во всяком случае, я так думаю. Слишком рано еще об этом говорить.

— Ты хоть призналась сама себе, что Эштон тебе нравится?

Черт бы его побрал! Если я отвечу ему честно, отрицать все будет намного сложнее. И тогда это станет намного более реальным.

— Да, — наконец, неохотно бормочу я.

Да, мне нравится друг-бабник моего вроде как бойфренда. Мне даже эротические сны с ним в главной роли снятся.

— Хорошо. Рад, что это мы решили. Я боялся, что пройдут месяцы, прежде чем ты перестанешь упрямиться.

Я закатываю глаза из-за всезнайства доктора.

— Знаешь, чем бы я в это время занялся?

От любопытства я изгибаю губы.

— Чем?

— Заплел бы волосы в косички.

Проходит по меньшей мере секунд пять, и только тогда, преодолев шок, я спрашиваю:

— Что?

— Влюбленные мальчики не в состоянии держать себя в руках при виде косичек.

Приехали. Теперь мой психиатр надо мной еще и издевается. Мой психиатр. Я вижу станцию вдалеке и, посмотрев на часы, понимаю, что совсем скоро прибудет поезд. Тот, на котором я доеду до Детского госпиталя, чтобы сосредоточиться на важных вещах. Покачав головой, я говорю:

— Спасибо, что выслушали, доктор Штейнер.

— Звони в любое время, Ливи. Я серьезно.

Я вешаю трубку. Не уверена, стало ли мне лучше или хуже.

* * *

— А теперь ты можешь нас различить?

Эрик стоит бок о бок с более бледным на вид Дереком и потирает свою гладкую голову. Оба мальчика насмешливо улыбаются.

Я сжимаю губы, чтобы сдержать улыбку, и сильно хмурюсь. Я перевожу взгляд с одного брата на другого и обратно, а потом почесываю подбородок, словно совершенно запуталась.

— Дерек? — показываю я на Эрика.

— Ха-ха! — Худые ручки Эрика взлетают вверх, и он смешно пританцовывает. — Не-а! Я — Эрик. Мы выиграли!

Опрокинув голову назад, я хлопаю себя по лбу.

— Я никогда не научусь вас различать!

— Мы сегодня утром побрили мне голову, — объясняет Эрик, подскакивая ко мне. — Она такая гладкая. Потрогай.

Я подчиняюсь и провожу пальцами по еле заметной волосяной линии.

— Гладкая, — соглашаюсь я.

Он морщит нос.

— Это так странно. Но они снова вырастут, у Дерека всегда так бывает.

«У Дрека всегда так бывает». На секунду у меня сводит живот. Сколько же терапий перенес бедный ребенок?

— Конечно, вырастут, Эрик, — выдавливаю улыбку я и подхожу к столу, чтобы присесть. — Ну, чем сегодня хотите заняться?

Дерек молча присаживается рядом со мной. По его замедленным движениям я понимаю, что сил у него нет, в отличие от брата, лечение которого, по словам Конни, началось только на этой неделе.

— Порисовать? — предлагает он.

— Звучит прекрасно. Что ты хочешь нарисовать?

Он морщит лобик, усиленно раздумывая.

— Я хочу стать полицейским, когда вырасту. Они сильные и могут спасать людей. Могу я такое нарисовать?

— Думаю, это отличная идея, — улыбаюсь я, глубоко вздохнув.

Пока мальчики занимаются делом, я осматриваю комнату. Сегодня здесь находятся еще несколько детишек, в том числе и маленькая девочка в розовом костюме — розовой пижаме, розовых пушистых тапочках и с розовым платочком на голове. Насколько я понимаю, под ним скрывается лысая головка. Под одной рукой она прижимает к себе розового плюшевого мишку. Кто-то — скорее всего, другой волонтер, — бродит за ней, пока девочка ходит от игрушки к игрушке, тайком посматривая в нашем направлении.

— Привет, Лола! — кричит Эрик, а потом наклоняется ко мне и шепчет: — Ей почти четыре. Она хорошая. Для девчонки.