Боюсь, если я не спрошу сейчас, то не смогу никогда.

— Что означает «одна ты — навсегда»?

Он колеблется, дойдя до дверного прохода. Одну руку кладет на ручку, другой хватается за дверной откос. Бицепсы на руках напрягаются. Его тело качается в сторону ванной, и я предполагаю, что не получу ответа.

— Свободу. — Он закрывает за собой дверь.

Для меня одна ты — навсегда. Одна ты означаешь свободу.

Все, что мне остается, — взять лежащие на кровати костыли и, хромая, уйти из комнаты. Мне нужно время, чтобы подумать, а думать рядом с Эштоном невозможно.

«У нас ничего не получится, Айриш. Оставайся с Коннором».

«Блин. Коннор».

Я забыла о нем. Опять.

— Я была на пробежке. Знаете, хотела попробовать что-нибудь новенькое. Повеселиться.

— Правда? И как, повеселилась?

— Передвигаюсь теперь на костылях, доктор Штейнер. Я растянула лодыжку.

— Хмм. Что ж, сильно весело это не звучит. Как и сама пробежка.

— Да, это полная противоположность веселья.

С учетом всех пакетов со льдом, учебных пар и нескольких неловких моментов с Рейган в душе, прошедшие полторы недели были сущим кошмаром. В прошлую субботу я пропустила часы работы волонтером, потому что нога болела слишком сильно. Эту бы неделю тоже пропустила, если Коннор не предложил бы меня подвезти.

— А как все в целом?

— Запутано.

— И кто из ребят тебя путает?

— А сами-то Вы как думаете? — бормочу я, ожидая белую Ауди Коннора. Я сказала, что буду ждать его на этой скамейке в парке, чтобы быстро запрыгнуть в машину, когда он подъедет. Я так благодарна, что ради меня он пожертвовал целой субботой, когда мог бы учиться. Знаю ведь, что к следующей неделе ему нужно сдать огромную письменную работу.

И я не заслуживаю Коннора после того, чему позволила случиться с Эштоном. Его лучшим другом.

Случившееся я списала на временное помутнение рассудка. Временную ошибку в суждении, вызванную полномасштабной атакой Эштона сразу и на мое сердце, и на мое либидо.

Как только я вырвалась из возникшей ситуации, Грант отвез нас с Рейган в общежитие, где я разрывалась между тем, что прикладывала лед к ноге, притворялась, будто учусь, ерзала под пристальным взглядом Рейган и, словно на повторе, прокручивала в памяти воспоминания о произошедшем днем.

И последние восемь дней, пропустив в процессе несколько пар, я практически только этим и занималась. Избегала Эштона. Он и сам встречи со мной не искал, и это к лучшему. Я не справилась бы с ним, пока имею дело со всепоглощающим чувством вины, которое испытываю рядом с Коннором. Коннор заскакивает каждый день, чтобы узнать, как у меня дела, и приносит с собой цветы, капкейки и плюшевого мишку для «быстрого выздоровления». Словно у него составлен список под названием «Как заставить Ливи разорваться от чувства вины за то, что тайно целовалась с моим лучшим другом», и он строчку за строчкой вычеркивает из него пункты. Чувства вины, от которого приходится стискивать зубы, чтобы не перечислить в порыве все свои глупости. Чувства вины, которое заставляет меня осыпать его поцелуями… столькими, что у меня уже заболели губы.

Да только проблема в том, что никакое количество поцелуев с Коннором не сопоставимо с интенсивностью того единственного с Эштоном. И это причина, по которой я едва все не рассказала.

Но не могу. Слишком напугана. Слишком слаба. Боюсь, что могу выбросить прекрасные отношения — отношения с большой буквы — ради спровоцированного моментом поцелуя, который больше все равно не повторится. В конце-то концов, Коннор ведь сказал «не будем торопиться и все усложнять». А эти слова без труда можно интерпретировать как «без обязательств». И если мысленно я почаще буду это повторять, может, и сама в них поверю.

Либо я могу притвориться, что тот случай с Эштоном вовсе не произошел. Полностью его игнорировать.

— Не расскажешь, что случилось? — будничным тоном спрашивает доктор Штейнер. — Естественно, осуждать не буду.

Вздохнув, я бормочу:

— Не могу.

Боюсь, если начну рассказывать, разболтаю секрет Эштона. А я обещала, что никому не скажу.

— Ладно…как я могу помочь?

— Никак. Мне просто надо держаться от него подальше. По-моему, он сломлен. Как Кейси раньше.

— Понятно. И ты, в лучших своих традициях, эмоционально привязалась раньше, чем это поняла.

— Думаю, это так… — Когда сердце начинает болеть при мысли о нем, когда я разыгрываю в мыслях дюжины сценариев, по которым Эштон мог стать таким, какой есть, когда мне хочется отследить его отца и накричать на него? Да, я вполне уверена, что именно так все и получается.

— А это, помноженное на твою к нему симпатию, помогает быстро вывести все из-под контроля, особенно, если учесть, что ты продолжаешь эти свои отношения с его лучшим другом.

От стыда я опускаю голову, ведь в очередной раз читающий мысли мозгоправ в двух предложениях выразил неделю моих внутренних метаний.

— Мне нельзя сбиваться с пути сексуальным парнем и его проблемами. Слишком отвлекает. Мне просто нужно избегать его весь следующий…год.

— Сложно выполнить, раз уж он живет с Коннором.

— Уж всяко лучше альтернативы, — бормочу я себе под нос, потирая лоб.

— Хмм… — Повисает долгая пауза, а потом я слышу, что доктор Штейнер хлопает в ладоши. Видимо, со мной он разговаривает по громкой связи. — Вот оно! Я придумал твое задание на неделю.

— Что? Никаких заданий, доктор Штейнер. Вы сказали, что больше их не будет. Вы сказали…

— Я соврал. Ты найдешь в Эштоне пять подкупающих черт характера.

— Вы меня совсем не слушали?

И в свойственной доктору Штейнеру манере он меня игнорирует.

— И, как часть задания, ты все время будешь говорить, о чем думаешь. Правду. Не анализируй слишком много, не подбирай слова. Просто выкладывай все, как есть. А если он задаст вопрос, ты должна честно на него ответить.

— Что? Нет! Зачем?

— Назовем это экспериментом.

— Но…Нет! — лопочу я.

— Почему нет?

«Потому что то, о чем я думаю рядом с Эштоном, обычно включает в себя его тело!»

— Потому что…нет!

— Через месяц жду полный отчет.

— Нет. За месяц я его едва увижу. У меня сессия. Я занята.

— Уверен, ты справишься.

— Нет.

— Пойди мне на встречу.

Я упрямо стискиваю зубы.

— Я всегда иду Вам на встречу, доктор Штейнер. Но на этот раз я говорю «нет». Это плохая идея.

— Хорошая. Месяц.

— Вы меня не заставите.

— Да что ты?

Я поджимаю губы, глубоко вдыхая.

— Я ведь могу солгать.

— А я могу заявиться в твое общежитие со смирительной рубашкой и твоим на ней именем.

Я резко вдыхаю, чувствуя, как округляются глаза.

— Не посмеете… — Он точно посмеет.

— Не будем проверять, да? Месяц, Ливи.

— А что насчет Коннора?

— Я не говорил перепихнись с Эштоном в процессе «его узнавания».

— Боже ты мой, — морщусь я.

— Прости, так мои мальчики говорят. Это не круто?

— В этом разговоре вообще ничего крутого нет, Штейнер, — стону я. — Мне надо идти. В любую минуту приедет Коннор.

— Просто доверься мне, Ливи. Еще лишь раз. Это хорошая идея.

— Ага, конечно.

Попрощавшись, мы вешаем трубки. Я прячу лицо в ладонях и задумываюсь, как сама себя в это втянула. Не буду этого делать. Напрочь отказываюсь. Пусть заявляется со смирительной рубашкой. К тому времени, она идеально на меня сядет. Ирония в том, что при Эштоне я в половине случаев выдаю то, что не надо, но всегда ненароком. Но если я все буду говорить…

Сигналит автомобиль.

Я поднимаю глаза, ожидая увидеть белую Ауди. Но вместо этого вижу блестящий, черный четырехдверный автомобиль с сияющими серебристыми дисками. Открывается водительская дверь, и из машины вылезает высокий, серьезный мужчина в модной кожаной куртке и солнечных очках-авиаторах. Он обходит автомобиль и распахивает пассажирскую дверь.