— Уходи, Джейсон, — тяжело вздохнув, произнесла я, обхватывая себя руками. — Или мы убьем друг друга. Рано или поздно.

— Этого не произойдет. Все изменилось, детка. — Джейсон шагнул ко мне, протянул руку, убирая пряди с моего лица, шеи… — Я больше не нуждаюсь в твоей боли, — произносит он, глядя на побелевшие со временем следы от веревки на моей шее. Такие же, как у него… Он заставил меня пройти свой путь, и я понимала, насколько сильно его сломали. Но это была его беда, его боль и трагедия. Джейсон не имел права делать это со мной, но он сделал…, и я даже ненавидеть его за это не могла. Потому что понимала, мать его, насколько он безумен, потому что я такая же. — Слышишь меня? — проникновенным шепотом произносит он, и я вздрагиваю, чувствуя, как его пальцы трепетно гладят тонкие шрамы на моей шее. Смотрю в его глаза и вижу в них бесконечное сожаление, мольбу, желание… — Никогда тебя не обижу, малыш. Верь мне. Прости меня.

У меня дыхание перехватило, насколько искренне и пронзительно это прозвучало. Наши взгляды скрестились в безмолвном поединке. Его — настойчивый, страстный, и мой — усталый, почти отчаявшийся.

— Сегодня ты веришь в то, что не причинишь мне боли. Веришь, что не захочешь снова задушить меня или застрелить, или убить нас обоих, или отдать меня на потеху своим друзьям, устроить трио или ещё что-то в этом роде. Тебе не хватало любимой игрушки, и ты скажешь, что угодно, чтобы вернуть меня.

— Это не так, — категорично опроверг мои слова Джейсон.

— Ты сам не знаешь, — закричала я, толкая его в грудь с неожиданной силой. Джейс шатнулся назад, но удержался на ногах, с некоторой долей удивления глядя на меня. — Я тоже была уверена, что больше никогда не захочу мужчину, что я неисправна в этом смысле, и смотри, что случилось. Стоило тебе появиться, я снова нестабильная и разбитая. Я ненавижу тебя за это, за то, что ты делаешь со мной. За то, что я не могу сопротивляться тебе.

Джейсон

В ее глазах была такая мука и боль, а голос пропитан отчаяньем, что я растерялся, не зная, что еще могу сказать или сделать. Мне казалось, что близкие отношения между нами могут стать тем мостиком, на котором мы построим заново все остальное. Может быть, я ошибся, и мне не стоило так спешить. Или дело не в этом. Я вспомнил, как она закричала там, на крыше, когда я схватил ее за руку. Паника и страх были в ее глазах. Она боялась меня, но сейчас — нет. И все-таки Лекси не позволит мне большего. Не подпустит. Она не верит, и имеет на это право. Между нами пропасть, призраки, с которыми я не могу бороться.

— Скажи, что я сделал, — прошу я, облизав внезапно пересохшие губы. Не уверен, что она поймет, о чем именно я говорю. О тех пяти сутках, которые напрочь стерлись из моей памяти, замещенные другими воспоминаниями, жуткими, убивающими душу. Лекси изумленно смотрит на меня. Эти голубые озера глаз, все еще полные слез. Они такие кристально-чистые, невыносимо прекрасные и трогательно-беззащитные, не смотря на всю кажущуюся браваду. Не могу поверить, что вижу ее. Настоящую, живую, а не фантазию, не полустертый сон. Мне удалось почти стереть ее черты из своей памяти, но они навечно высечены в сердце. И я понимаю ее отчаянье. Я тоже не могу сопротивляться. Она и сама не знает, что держит меня за горло своими маленькими ручками. И всегда будет держать.

— Что ты сделал? — переспрашивает она, изгибая бровь. — У тебя амнезия, Джейсон? Или ты так много сделал, что спрашиваешь, какое из деяний мне понравилось больше? Успокою тебя — все было феерично, абсолютно все.

— Не говори так, словно у нас не было хороших моментов.

Лекси резко смеется, направляясь к барной стойке, разделяющей гостиную от кухонной зоны. Берет стакан и наливает себе… водку. Недоверчиво пробегаю по этикетке взглядом еще раз. Лекс делает большой глоток. Глотает, не морщась. Только щеки розовеют.

— Хорошие моменты, говоришь? — со звоном опуская стакан на столешницу, она проводит тыльной стороной ладони по губам, вытирая их. — Это какие, Джейсон? — прищурившись, холодно спрашивает она. — Когда ты трахал меня, не избивая при этом, впопыхах в каком-то туалете в клубе или дома, когда был слишком уставшим, чтобы развлекаться в свойственной тебе манере. Я должна была радоваться? Ценить? Знаешь, сколько времени с моего тела сходили следы от наших хороших моментов? А самый последний хороший момент помнишь? Как «тупая шлюха» валялась у тебя в ногах, а ты презрительно переворачивал ее кончиком своего начищенного ботинка, проверяя, не подохла ли? А как душил меня со слезами на глазах? О, это было так сильно! Или, как связал меня и посадил на привязь, как собаку, которая должна была лизать воду с пола, потому что из бутылки пить не могла, нечем было взять.

Это было тяжело и больно. Я слушал ее обвинения, не в силах опровергнуть, найти оправдания. Да я и не искал. Нельзя исправить то, что уже сделано. Но у нас есть настоящее, которое только в наших руках.

— Лекс, я был не в себе. Я же сказал… — говорю я, убирая руки в карманы. Лекс презрительно фыркает, наливая себе еще. Она не умеет пить, и я волнуюсь, но не решаюсь остановить ее.

— Не в себе. Так просто. — В ее взгляде, обращенном на меня, горечь и безнадежная тоска. — Так просто, Джейсон. Ты убивал меня, черт бы тебя побрал. Ты это делал. А сейчас приходишь и чего-то хочешь от меня. Разве ты не получил сполна?

— Я думал, что ты предала меня. — произношу я, глядя прямо в голубую бездну боли и отчаянья. Ее лицо бледнеет, потом искажается от злости.

— Я ушла от тебя. Я не могла тебя предать. Я тебе больше не принадлежала, Доминник, — яростно шипит она, непроизвольно шагнув в мою сторону.

— Неважно. — Качаю головой. — Я знаю, что ты этого не делала. Ничего уже нельзя исправить. Но мне жаль. Я сожалею, что не проверил информацию, которую мне передал отец. Но даже, если бы это было правдой, я не имел права так поступать. Не говори, что не принадлежишь мне. Это неправда. — Я тоже шагаю ей навстречу, хватаю за плечи, пристально заглядывая в глаза. — Ты моя. И всегда будешь.

— Может быть, ты прав, — устало шепчет она, не сопротивляясь и не пытаясь вырваться. — Это ничего не значит.

— Я люблю тебя, — произношу твердо. Лекси печально улыбается.

— И это тоже. Ты любил меня и раньше, когда бил и унижал.

— Все изменилось.

— Люди не меняются в одночасье. Ты можешь верить в то, что изменился, но однажды все вернется снова.

— Нет. Никогда не вернется, — уверенно и категорично заявляю я. Лекси смотрит на меня испытывающим пронзительным взглядом. — Дай мне шанс показать, что я могу быть другим.

Я отчаянно жду ответа, но она бесконечно долго смотрит мне в глаза. Ее пальцы неожиданно касаются моей щеки, очень нежно скользят вдоль линии скул, обводят рисунок губ.

— В том-то и проблема, Джейсон, — прошептала она тихо, едва различимо. — Я не хочу другого. Никого другого, кроме моего Джейсона. Я ненавижу его, люблю, боюсь. И я никогда себя не прощу, если снова позволю себе быть с ним, и он никогда не сделает меня счастливой, потому что сам не знает, что это такое. И я даже не злюсь на него. На самом деле, я все ему простила. Ты изменил меня, закодировал, но я никогда не смирюсь с ролью твой шлюхи, но только ее я и умею играть.

— Я научу тебя играть другую роль, — мягко пообещал я, целуя ее пальцы. Лекс словно очнулась из забытья, вырвалась, бросая на меня ледяной взгляд.

— Как? Как ты это себе приставляешь? Откуда ты взялся? Что ты делал? Ты понимаешь, что у меня совсем другая жизнь, и моя семья никогда не поймет, если увидит сейчас тебя здесь. Отец устроит самосуд, а мама вызовет полицию. Моя сестра тоже не останется в стороне.

— У меня тоже совсем другая жизнь, — возразил я. — Боже, мне теперь даже предложить тебе нечего, но я здесь. И я не уйду, пока не получу тебя.

— Я не вещь! — закричала на меня Лекси, пробуждая во мне темное начало. Истерики, особенно женские, даже святого доведут до греха. А я не святой.