— Рот закрой, — резко бросил я. — Поговорим завтра, Марк. Тебя извиняет только то, что ты нажрался, как свинья и чувствуешь себя так же дерьмово, как я сейчас. Но это не значит, что я забуду о том, что ты мне рассказал. Утром, когда я снесу тебе башку за то, что ты, мелкий гаденыш, молчал все это время, ты ещё раз расскажешь мне о том, как все мы получили по заслугам.

Я встаю, стараясь не выдать своего внутреннего негодования. На самом деле, я в такой ярости, что практически сбегаю из гостиной в свою спальню, чтобы не наброситься на Марка с кулаками. Но, не смотря на всю злость и возмущение, которые владеют мной, я с горечью понимаю, что во многих моментах Марк оказался прав. Я поверил отцу, потому что нуждался в этом сам. Даже признав свои чувства к Лекси, я не переставал бороться с ними в глубине души, сопротивляясь и мечтая избавиться от наваждения. Она делала меня слабым, уязвимым, зависимым, я боялся и держал ее, не отпуская, а сам стремился сбежать прочь, освободиться. Лучшая защита — это нападение. Прописная истина. Я нащупал точку невозврата. И сделал то, что, по моему извращенному мнению, должно было лишить нас обоих шанса, даже призрачного и мимолетного.

«…Посмотри на себя. Ты просто еще одна тупая шлюха.» Я сказал это. Сказал это девочке, которую любил больше жизни, которую ломал снова и снова. Без причины. Ни за что. Просто так. Из интереса, любопытства. А потом из-за гнева на самого себя за проснувшиеся чувства. Закрываю ладонями лицо, прячась от глубоко спрятанных воспоминаний. Я не возвращался к ним целую вечность. Больно и стыдно. Я душил ее, а она гладила мои пальцы. Безумная девочка, я видел в ее глазах только любовь, вперемешку с болью. Как я мог так поступить? И сейчас, глядя в потолок широко распахнутыми горящими глазами, разбирая по минутам последние события того дня перед тем, как мое сознание завернуло на двадцать четыре года назад, я не могу понять, как мы пришли к этому. Как я докатился до того, что творил тогда своими руками. О чем я думал? Что было в моей голове? Сейчас я не могу вспомнить, только отголоски, обрывки мыслей и эмоций. Я поддался безумию, заглушив голос разума, который кричал. Смотри на нее, верь ей, спаси ее, люби… Это она, она одна может спасти тебя, стать той, которая разделит все твое одиночество и боль, примет твой гнев и потушит его теплыми губами. Разве я не чувствовал это? Мгновения покоя, которые наполняли мое тело и мысли только рядом с ней? Как я мог не видеть очевидных вещей?

Но сейчас, когда я могу смотреть на события прошлого и пытаться найти им объяснение, не оправдание, нет… Я понимаю, что у нас все равно был только один вариант развития событий, который привел нас туда, откуда все началось. Если бы я не вспомнил то, кем должен был прийти в этот мир на самом деле, и не стал бы тем, кто я есть сейчас, мы бы убили другу друга… еще тогда. Почему так происходит? Почему любовь может становиться разрушительной силой и ядерным ударом по натянувшимся нервам, вдребезги сокрушая сердца и души? Почему она не дарит свет тем, кто когда-то повернул не туда. Она не ведет и не показывает путь, не исцеляет, не утешает в момент, когда еще можно что-то исправить, не останавливает, не заглушает боль. Любовь не лечит больные души, она превращает их в камень, лишая разума, стирая память.

Я однажды спросил у Нджы, почему любовь так часто обладает разрушительным воздействием на людей. Разве это не божественное, чувство, подаренное Богом во имя мира и добра?

А он ответил:

«Мы любим так, как способна любить наша душа, и если твоя душа больная и черная, мой друг, то и любовь твоя будет точно такой же. Излечи душу, и ты научишься любить так, как велел Будда.»

Получилось ли у меня?

«Но пока ты не попробуешь, то никогда не узнаешь, что случится. Так ведь?» — слова ещё одного мыслителя. Мне стыдно признаться, что без Джона и Нджы мне бы долго еще пришлось прозябать во тьме. Мне страшно подумать, что случилось бы, останься я наедине со своими мыслями три года назад. Каждая моя ночь была новым погружением в кошмар, который дерзал меня снова и снова. Я мог сойти с ума, угодить в психушку, подсесть на наркотики, покончить с собой. Если бы я закрылся, отгородившись от людей железными стенами, то закончил бы плачевно, в чем нет ни малейшего сомнения.

Я надеюсь и молю Бога, чтобы и в жизни Лекси были люди, которые помогли ей пережить кошмар, в который я превратил ее жизнь. Но я так же понимаю, что наши жизни связаны неразрывно, и что бы мы ни делали, нас снова притянет обратно, столкнет и раскидает вновь. Я должен собрать разрушенные осколки наших сердец, соединив воедино, потому что у нас нет другого выхода. И никогда не было. С того самого момента, как я увидел ее спускающейся по лестнице в вульгарном платье, под которым с первого взгляда разглядел ту самую женщину, которая перевернет мой мир. И она сделала это.

Теперь я сделаю это. Для нее.

И к черту здравый смысл и судебные запреты. Я всегда успею вернуться в личную зону комфорта… если придется отпустить ее в случае неудачи.

Лекси

После операции, которая прошла успешно, отца не продержали в клинике долго. Через три дня его выписали домой в отличном настроении и удовлетворительном состоянии здоровья. Мама, Андреа, я — все мы были счастливы, что все закончилось, и папа теперь видит нас не как расплывчатые фигуры, а достаточно четко. Он заговорил о возвращении на работу уже в такси, которое везло нас домой из больницы. Это было так похоже на Клаудио Памер. Мама счастливо смеялась, обнимая его, мы с Дреа смущенно улыбались, когда родители целовались, как влюбленные подростки. Идея пришла внезапно. Не сегодня, конечно. Позавчера, когда доктор уже дал благоприятный прогноз состояния отца, я купила им с мамой путевки на две недели в Румынию. Пусть побывают на родине предков, побудут вдвоем. Дреа была в восторге, узнав о моей идее. Она бы с удовольствием поехала с ними, но я не могла остаться одна, и сестра тоже это понимала и не настаивала. И когда отец в очередной раз заговаривает о срочных поисках работы, я вручаю им заветные путевки. Это происходит дома, за праздничным ужином, который мы все утро готовили с мамой и сестрой. Развесили шарики, поставили цветы. Сегодняшний день был особенным, праздничным началом новой жизни для главы семейства.

Мама была счастлива и благодарна. А папа казался смущенным. Ему было неловко принимать от меня подарки, как и любую другую финансовую помощь. А как он не хотел переезжать в новую квартиру? Гордый. Теперь ему не придется стыдиться и переживать, что старшая дочь содержит всю семью. Мама снова сможет вернуться к работе швеи, а место для отца уже есть. В нашей компании. Его примут с августа. Они с мамой как раз вернутся и успеют привести в порядок дела.

— Три дня. Мария, ты с ума сошла. Как я успею собраться? — с радостной улыбкой качает головой Лаура Памер, благодарно глядя на меня. — Это просто мечта, милая.

Мы обнимаемся. Сначала с мамой. Потом к нам присоединяется Дреа и отец. Семья. Люди, которые любят меня беззаветно и вопреки всему, как и я их. Меня переполняют чувства, слезы подкатывают к глазам, но я сдерживаю их усилием воли. Я стою на земле только рядом с ними, только благодаря им. Они держат меня от шага в пропасть, сами того не зная. Мой тыл, щит, моя крепость.

— Милая, я должен не отдыхать, а начинать помогать семье, — произносит отец, когда мы рассаживаемся вокруг стола. Ему неудобно отказываться, и он знает, что мой подарок сделан им от чистого сердца.

— И ты начнешь, когда вернешься. Моя компания нашла тебе подходящую работу. Это новое направление. «Боско» открывает небольшое производство бытовой техники, которое постепенно будет расширяться. Тебе предлагают место инженера, ты же чем-то таким занимался до того, как резко упало зрение.

— Ты серьезно? — глаза отца вспыхивают надеждой. — Но разве я подойду? Мне уже сорок пять, не мальчик уже. И давно не работал. — В голосе появляется сомнение, даже паника.