Поэтому-то Геривей пытался задержать Роберта путем ложного сообщения о созыве смотра войск, поэтому умолял Карла вернуться и вмешаться в события. Поэтому прилагал все усилия, чтобы разъединить союзников и помешать им одержать победу над норманнами. Геривея, этого христианского прелата, ни на миг не волновала судьба осажденного Шартра. Теперь он был даже союзником Роллона, по сути, его добрым гением, который, неведомо для самого конунга, делал все возможное, чтобы спасти его от разгрома.
Зная, что Роберт и Рауль ждут лишь сигнала от своих союзников, чтобы выступить одновременно, Геривей прежде всего поспешил удержать от выступления наиболее необязательного из сообщников Эбля Пуатье. Самые быстрые гонцы были посланы в Англию, где люди графа Пуатье пока довольно неудачно вели переговоры о сватовстве Эбля к дочери Эдуарда Английского Эделе.
Геривей же писал, что франков весьма устроит союз правителя Пуатье с сестрой их королевы, и подобный брак будет выгоден для обоих королевств, и даже изъявил готовность взять на франков дорожные расходы по доставке принцессы Эделы к жениху. Едва гонцы отбыли, как Геривей занялся Вермандуа. Конечно, граф Герберт был шурином герцога Парижского, но епископ Реймский не знал более корыстного и изменчивого человека, чем Вермандуа. И ему не составило труда уговорить графа не вступать в схватку, поберечь своих людей, а за это он на пять лет пообещал ему доходы с шести крупных каролингских аббатств.
И он опять писал Карлу, чтобы тот спешил вернуться в королевство и личной встречей отвлечь Роберта от похода на Шартр. Тщетно – Простоватый лишь прислал гонца с известием, что полностью доверяет своему канцлеру и наделяет его неограниченными полномочиями.
– Что ж, – вздохнул Геривей, и свиток письма сам свернулся в его руке с легким шуршанием. – Видимо, такова воля Всевышнего.
И он вызвал из Санлиса крещеного язычника Херлауга.
Геривей не ошибался в своих расчетах. Пусть Херлауг и изменил Ролло и носил христианское имя Герберт, но в душе он оставался все тем же северянином, и хотя воевал с ними, однако его соотечественники-норманны были все же ближе ему, нежели франки. Поэтому, узнав, что Роберт и Рауль готовы выступить против его соотечественников, осаждавших Шартр, Герберт очевидно помрачнел. Сидел, нахмурившись, не замечая яств, которыми его угощал реймский епископ.
За последнее время Херлауг сильно возмужал, раздался в плечах. Но даже отпущенные, как у франка, вислые усы и бархатные дорогие одежды не лишили его того налета северной стихии, какая была присуща всем норманнам. Геривей, аскетически худой, с впалыми щеками и острым носом, казался существом иного мира, далекого от войн и сражений. Но говорил он только о войне, о том, чем грозит занятому осадой Роллону неожиданное нападение объединенных сил франкских сеньоров. Говорил пылко, с удовольствием наблюдая, как все более мрачнеет рябоватое лицо этого новоиспеченного графа из викингов.
Когда он умолк, в покое воцарилась тягостная тишина. Слышно было, как за дверью сменился караул, как тихо потрескивают фитили свечей в высоких поставцах.
– Зачем вы мне все это поведали? – только и спросил Херлауг, когда выжидающее молчание епископа затянулось.
– Я хочу узнать, согласишься ли ты помочь Роллону и выступить против герцога Нейстрийского.
Херлауг лишь вопросительно поднял брови. Молчал.
Тогда Геривей поведал ему свой план. Сказал, как будет невыгодно для короля Карла, если объединенные силы франков одержат верх над язычником, как необходимо сейчас, чтобы план Роберта с городом Шартром провалился. Ибо если город падет, то нейстриец будет выглядеть не как победитель норманнов, а как предатель, отдавший Роллону один из лучших епископских городов Франкии. И он – Геривей – готов дать графу Санлисскому войска, людей и снаряжение, если тот поклянется, что попытается остановить Роберта на пути к Шартру.
– Таким образом вы, сын мой, возымеете двойную выгоду. Вы выиграете в глазах помазанника Божьего Карла Каролинга как блюститель его интересов и вернете себе расположение своего соплеменника Роллона, проявив себя его сторонником.
Геривей отвернулся, поглаживая крутившегося у стола охотничьего пса, а на деле, чтобы скрыть явное удовлетворение от реакции графа. Ибо глаза Херлауга так и вспыхнули, он заулыбался счастливой, дерзкой, исполненной надежды улыбкой. Да, Геривей не ошибся, остановив свой выбор именно на этом крещеном язычнике. Пусть он и отпал от Ролло, пусть и считался в Нормандии изменником, но все одно – меж этими пришельцами с Севера существовало почти интуитивное чувство землячества, неразрывные духовные связи, и Герберт Санлисский по-прежнему тяготел к своим собратьям.
Выступить за Ролло было для него делом чести. Даже если Ролло не скоро и узнает, чем обязан перебежчику Херлаугу, для самого Херлауга это будет как оправдание, позволит вновь наладить связи с собратьями. Поэтому-то он с такой охотой дал согласие, слушал план Геривея, уточнял, сам давал советы. Он просто горел идеей помочь избавить прежнего предводителя от разгрома и уже через неделю выступил из Реймса, напутствуемый и благословляемый Геривеем.
Для большинства наблюдавших за отправкой отряда Херлауга, как и для большинства вошедших для него наемников, оставалось тайной цель нового похода графа Санлисского. Численность спешно собранного отряда, куда помимо собранных отовсюду служилых вавассоров, входила и личная охрана из норманнов самого Херлауга, вряд ли превосходила количество, обычное для простого набега. Однако в его черезседельной сумке хранилась свернутая трубкой грамота с королевской печатью, по которой Герберт, граф Санлиса, мог требовать под свое знамя в любой вилле или монастыре любое количество умевших держать оружие мужчин, в независимости от их социального положения.
Бывший викинг настолько решительно принялся за дело, что, когда он, уже обогнав движущееся войско Робертина с союзниками, засел в засаде в лесистой низине близ местечка Ришарвиль на пути движения войска, у него было достаточное количество вооруженных людей. Конечно, профессиональных воинов среди них было мало, однако у Херлауга был прирожденный дар стратега, и он сумел так продумать ситуацию, так разместить своих людей и так воспользоваться привилегией неожиданного нападения, что растянувшемуся на узкой болотистой тропе хорошо вооруженному войску поначалу показалось, что они попали в ловушку норманнов.
Роберту Нейстрийскому понадобилось затратить немало усилий и воли, прежде чем он смог сгруппировать своих людей и, выведя из болот конницу, обрушиться на нападающих. И тут обнаружилось, что число их на удивление мало. Более того, нападавшие оказались отнюдь не людьми Ролло, а франками под командованием того самого викинга Херлауга, который этой зимой присягал на верность Карлу и получил графство Санлис.
Когда Херлауга схватили и привели к герцогу, Роберт поначалу решил, что викинг просто решил заняться разбоем, однако найденная у него грамота с королевской печатью свидетельствовала совсем о другом. Попервости, видя, какой урон нанесли его силам, Роберт хотел вздернуть викинга на первом же суку, но, подумав, решил вызнать у него, каким образом граф Санлиса оказался под Ришарвилем да еще и с королевской грамотой.
У Херлауга не было личных причин скрывать вмешательство в это дело канцлера Геривея, однако сейчас, когда он вновь почувствовал себя норманном, когда выступил против готовящих нападение на его соплеменников франков, он молчал. Даже пытка не сразу сломила его. И только когда ему выжгли один глаз и готовили залить кипящую известь во вторую глазницу, он сдался.
Это спасло ему жизнь. Роберт даже велел лечить его, ибо теперь Херлауг как свидетель против канцлера короля был нужен ему живым. Роберт даже повеселел. Мечтал, что, когда он разобьет или принудит креститься Ролло, он прославится не только как спаситель христиан и покоритель норманнов, но и сможет на собрании сеньоров королевства выставить Херлауга и предъявить грамоту с печатью и тем самым не только изничтожить Геривея, но и бросить тень на самого короля, при попустительстве которого хотели помешать союзникам в их благородной миссии помощи Шартру. И кто знает, не повторится ли опять ситуация, что произошла лет двадцать назад, когда Каролинги показали себя негодными правителями, и корона досталась его брату Эду Робертину.
