Она пришла в 10:20 – с пакетами из супермаркета в обеих руках. Почему-то ей нравится ходить в супермаркет именно по ночам. В пакетах оказались: три хозяйственные щетки, пачка скрепок и шесть банок хорошо охлажденного пива в одной упаковке. Мне опять выпадало пить пиво.

– Разговор был насчет овец, – сообщил я.

– Ну, а я что тебе говорила? – пожала плечами она.

Она достала из холодильника сосиски, поджарила на сковороде – и мы стали их уплетать. Я съел три, она две. Зябкий ночной ветер просачивался в кухню через неплотно закрытое окно.

Я рассказал ей про то, что случилось в конторе, рассказал про автомобиль, про усадьбу, про странного секретаря, про гематому, про коренастую овцу со звездой на спине. Рассказ вышел очень длинным – когда я закончил, на часах было ровно 11.

– Вот такие дела, – подытожил я.

Я замолчал – но на ее лице не было ни удивления, ни озабоченности. Все время, пока я говорил, она чистила уши, а несколько раз даже весьма откровенно зевнула.

– И когда мы выезжаем? – спросила она.

– «Выезжаем»?...

– Ну, надо же ехать искать эту твою овцу!

Собираясь открыть еще одно пиво, я уже просунул палец в колечко на крышке – да так и застыл, уставившись на нее.

– Лично я никуда ехать не собираюсь, – сказал я.

– Но если не ехать – будут неприятности, так?

– Да не будет никаких неприятностей! Из фирмы я уже давно хотел уходить. Кто бы ни ставил мне палки в колеса – такую работу, чтобы на хлеб хватало, я себе всегда найду. Не убьют же они меня, в самом деле! Она достала из упаковки палочку со свежим тампоном и повертела ее в пальцах.

– А ты попробуй мыслить неодномерно. Все, что от тебя требуется – это найти одну-единственную овцу, так? Но это же интересно!

– Да в жизни мне ее не найти! Хоккайдо – гигантский остров, гораздо больше, чем ты думаешь; и по всей этой громадине бродят туда-сюда десятки тысяч овец! Как тут найти одну, которую нужно? Это же просто физически невозможно – будь у нее хоть вся спина в звездочку!

– Пять тысяч, – вдруг сказала она.

– Чего пять тысяч? – не понял я.

– Овец на Хоккайдо. В 47-м году было аж двести семьдесят тысяч, а сегодня осталось всего пять тысяч.

– Да откуда ты это знаешь?!

– Сегодня утром, когда ты ушел, сходила в библиотеку и проверила.

Я глубоко вздохнул.

– Я смотрю, тебе все на свете известно!...

– Глупости. Того, что мне не известно, на свете гораздо больше.

– Хм-м, – сказал я, открыл-таки пиво и разлил по стаканам – полбанки ей, полбанки себе.

– Как бы там ни было, на Хоккайдо сейчас – всего пять тысяч овец. Согласно государственной статистике. Ну, полегчало?

– Нисколечко! – сказал я. – Пять тысяч или двести семьдесят тысяч – это все равно ничего не меняет. Главная-то проблема – как найти ту овцу, которую нужно, на таких просторах. Где лучше искать, с чего начинать – даже подсказки нет никакой!...

– Как это – нет подсказки? Во-первых, есть фотография. Во-вторых – этот твой друг, который письма прислал. Или то, или другое наверняка наведет на след!

– Ни то, ни другое нам практически ничего не дает. Пейзаж на снимке избитый, похожих мест – тысячи; а что касается Крысы, то на последнем его письме даже штемпеля не разобрать...

Она допила пиво. Я допил пиво.

– Ты что, не любишь овец? – спросила она.

– Я ОЧЕНЬ ЛЮБЛЮ ОВЕЦ, – сказал я.

В голове опять начиналась какая-то каша.

– Но ехать я никуда не еду, и это – вопрос решенный, – сказал я. Я очень хотел, чтобы мои слова прозвучали весомо и убедительно для меня самого. Но не получилось.

– Кофе будешь?

– Давай, – сказал я.

Она убрала со стола пустые банки, включила чайник. Пока вода закипала, она слушала в соседней комнате магнитофон. Джонни Риверз выдал одну за другой без паузы «Midnight Special» и «Roll Over Beethoven»; затем – «Secret Agent Man». Вскипел чайник – и, разливая кипяток по чашкам, она подпевала уже вслед за «Johnny B. Goode». Я все это время читал газету. Трогательная сценка у семейного очага. Если бы не проблема с проклятой овцой – пожалуй, я был бы счастлив. Какое-то время – пока магнитофон, доиграв кассету, не отключился с легким щелчком, – мы молча пили кофе и грызли тоненькие бисквиты. Я продолжал читать газету. Прочел ее до конца – и начал сначала. Где-то свергались правительства, умирали киноактеры, кошки показывали чудеса акробатики. Ничего из вереницы событий в мире не имело ни малейшего отношения ко мне... Джонни Риверз все играл свой бесконечный старенький рок-н-ролл. Когда пленка закончилась, я сложил газету и посмотрел на подругу.

– Я и сам пока не пойму. С одной стороны – конечно: чем сидеть и ничего не делать – лучше поехать да поискать. Чем бы эти поиски ни увенчались. Но, с другой стороны, мне совершенно не нравится, когда кто-то приказывает мне, что делать, запугивает меня и всячески мной помыкает!

– Ну, знаешь! В большей или меньшей степени – все люди на свете живут под чьими-то приказами, запугиваниями и помыканиями. Может быть, вообще, искать какие-то более высокие отношения – занятие безнадежное...

– Может быть, – сказал я после небольшой паузы.

Она чистила свои чудесные уши. Их тугие, упругие мочки то выглядывали, то вновь исчезали под волосами.

– На Хоккайдо сейчас – просто сказка! Туристов мало, погода прекрасная, а уж овцы-то – все до одной на пастбищах, как на ладони. Отличный сезон!

– Да, пожалуй...

– А вот если бы ты, – начала она и проглотила последний ломтик бисквита, – если бы ты еще и меня взял с собой – то уж я бы тебе пригодилась!

– Да тебе-то что далась эта овца?!

– Но мне же тоже хочется на нее посмотреть!

– Послушай. Может случиться так, что из-за этой милой овечки мне просто-напросто переломят хребет. И ты тоже будешь втянута в кавардак!...

– Ну и что? Твой кавардак – это и мой кавардак, – она слегка улыбнулась. – Ты мне ужасно нравишься.

– Спасибо, – сказал я.

– И только-то?

Я сложил все газеты в кипу и отодвинул на край стола. Табачный дым понемногу вытягивался в окно.

– Честно говоря, не нравится мне вся эта история, – помолчав, сказал я. – Ей-богу, тут неувязка какая-то.

– В чем именно?

– Не «в чем», а «с чем», – уточнил я. – В целом, казалось бы, весь рассказ про овцу – колоссальный бред; его просто нельзя воспринимать всерьез. Но что поразительно – так это мелкие подробности и детали. Мало того, что все мелочи звучат до жути отчетливо и достоверно – так они еще и логически согласуются друг с другом!

Ни слова не отвечая, она забавлялась с резинкой для волос, перекатывая ее туда-сюда по столу.

– И потом – допустим даже, найду я эту овцу; и что дальше? Ведь если она и впрямь такая особенная, как говорит этот тип – я же из проблем до конца жизни не выберусь!

– Но твой друг уже и так в этих проблемах по самые уши, разве нет? Иначе с чего бы он стал специально посылать тебе фотографию? С этим я уже спорить не мог. Я выкладывал перед ней козыри – она била их один за другим. Словно видела все мои карты насквозь.

– М-да... Похоже, и правда придется ехать, – сказал я обреченно.

Она улыбнулась:

– Я уверена, так будет лучше и для тебя самого. И овцу ты найдешь, и вообще все будет прекрасно!

Она дочистила уши, завернула тампоны в бумажную салфетку и выкинула в мусор. Затем взяла резинку и, подобрав назад волосы, открыла уши. Мне вдруг почудилось, будто всю квартиру резко проветрили.

– Пойдем-ка в постель, – сказала она.

Я открыл глаза – было девять утра. В постели рядом со мной ее не было. Видно, выскочила поесть – да так и ушла к себе. Записки не оставила. Только в ванной сохли ее трусики и носовой платок.

Я достал из холодильника апельсиновый сок и выпил. Поджарил в тостере хлеб, которому исполнилось трое суток. По вкусу он напоминал штукатурку. Из окна кухни виднелись цветущие олеандры в садике напротив. Кто-то вдалеке упражнялся на пианино. Звук такой, как если бежать вниз по подымающемуся эскалатору. Три толстых голубя, усевшись на телеграфный столб, оглашали окрестности бессмысленным воркованием. Хотя – кто знает? – возиожно, они и вкладывали в свое воркованье какой-то смысл: например, у них болели мозоли на лапках, и от этого они ворковали. С точки зрения голубей, может быть, это я выглядел самым бессмысленным объектом в округе.