Моя бывшая жена вела подробный дневник своей половой жизни. Однако то были вовсе не какие-нибудь лирические заметки. Еще в девичестве, после первых же месячных, завела она толстую школьную тетрадь, где производила скрупулезный учет всех своих менструальных циклов, и где в качестве «побочного фактора» иногда упоминался секс. Таких тетрадей у нее было восемь, и хранила она их в ящике туалетного столика, который запирала на ключ, вместе с самыми личными письмами и фотографиями. Записок этих она никогда никому не показывала. Насколько подробно она касалась в них секса как такового, я не знал. И теперь, поскольку мы с ней расстались, не узнаю уже никогда.

– Если я вдруг умру, – повторяла она не раз, – тетради эти сожги. Облей хорошенько керосином и сожги, а пепел в землю зарой. И учти: если хоть одна живая душа узнает оттуда хоть слово – я эту душу прокляну с того света!

– Но я-то уже столько лет с тобой сплю! Знаю каждый уголок, каждую клеточку твоего тела. Меня-то чего стесняться?

– Клетки тела полностью, на все сто процентов, обновляются каждый месяц. Мы все время меняемся. Вот, даже прямо сейчас! – и она поднесла близко-близко к моим глазам кисть тонкой руки. – Все, что ты знаешь обо мне – не больше, чем твои же воспоминания!..

Даже за месяц до развода эта женщина оставалась в высшей степени рассудительной.

И очень точно знала, как обращаться с реальностью своей жизни. По принципу:

однажды захлопнувшиеся двери уже никогда не откроются снова, но это вовсе не значит, что нужно мешать дверям закрываться.

Все, что я знаю о ней сейчас – не больше, чем мои же воспоминания. Воспоминания, отходящие все дальше и дальше в прошлое, отмирающие, точно старые клетки тела. Так, что уже никогда не вспомнить, сколько раз мы с ней все-таки занимались любовью.

Проснувшись на следующее утро в восемь, мы спустились на лифте вниз, вышли на улицу и отправились завтракать в ближайшую забегаловку. Ни ресторана, ни даже захудалого буфета в отеле «Дельфин» не оказалось.

– Как я уже говорил вчера, нам нужно разделиться, – сказал я, передавая ей копию снимка с овцами. – Я попробую выяснить, где находится место с горами на фотографии. Ты соберешь информацию о всех пастбищах, где выращивают овец. Как действовать – думаю, объяснять не нужно. Самая, казалось бы, незначительная деталь может пригодиться. Любая мелочь – и уже не придется мотаться по всему Хоккайдо, тыкаясь наугад...

– Не беспокойся, я сделаю все как нужно.

– Тогда – встречаемся вечером в отеле!

– Ты, главное, не переживай, – сказала она, надевая темные очки. – Вот увидишь, мы все в два счета найдем!

– Хорошо бы, – вздохнул я.

Как и следовало ожидать, «в два счета» дело не разрешалось, хоть тресни. Я сходил в Отдел путешествий губернаторства Хоккайдо, обошел с дюжину туристических фирм и экскурсионных бюро, нанес визит в местное Общество альпинистов – побывал во всех местах, хоть как-нибудь связанных с поездками в горы и экскурсиями на природу. Никто из опрошенных мною не мог сказать ничего определенного при взгляде на фотографию.

– Обычный горный пейзаж, каких тысячи, – говорили мне, разводя руками. – Тем более, заснят такой небольшой фрагмент...

Я пробегал по городу целый день, но все, что мне удалось разузнать, сводилось к одному и тому же: горы на фотографии выглядели слишком обычно, чтобы по столь маленькому фрагменту можно было их опознать.

В книжном магазине я приобрел атлас острова и книгу «Горы Хоккайдо», потом зашел в кафетерий, сел за столик, заказал сразу два имбирных лимонада и погрузился в чтение.

На Хоккайдо было невероятное множество гор, и подавляющее большинство из них походило друг на друга по цвету и форме. Запасшись терпением, я принялся сличать одну за другой иллюстрации в книге с пейзажем на фотографии Крысы. Уже через десять минут у меня заболела голова. Самое ужасное заключалось в том, что все горы в этом фолианте, даже взятые вместе, не составляли и тысячной доли всех гор на Хоккайдо. Мало того, стоило взглянуть на одни и те же горы под хоть немного другим углом – и их уже было ни за что не узнать. «Горы – живые, – говорилось в предисловии к книге. – От сезона, от времени суток, от угла зрения и от состояния нашей души зависит то, как они в очередной раз изменят перед нами свой облик. Неизменным остается лишь одно: сколько бы мы ни смотрели на горы – мы всегда сможем постичь лишь ничтожную частичку того, что они из себя представляют...»

– Просто черт знает что!.. – подумал я вслух. Затем вздохнул – и продолжил занятие, в безнадежности которого меня только что убедили. Когда колокол на башне неподалеку пробил пять часов, я вышел из кафетерия, сел на скамейку в парке и принялся грызть жареную кукурузу, заодно подкармливая голубей. Подруга моя перекопала куда больше информации, чем успел сделать я, но по результатам затраченных усилий мы с ней оказались примерно равны. За скудным ужином в тесной забегаловке на задворках отеля «Дельфин» мы рассказывали друг другу, как прожили этот день.

– В губернаторстве, в Отделе животноводства, я не узнала почти ничего, – сказала она. – Получается, что овцами никто не занимается – они просто никому не нужны. Разводить их крайне невыгодно. По крайней мере, крупными стадами и на больших пастбищах...

– Ну, что ж. Легче будет найти то, что нужно!

– Как бы не так! Будь овцеводство развито, как другие отрасли – люди бы объединяли интересы и действовали сообща, и тогда можно было бы обратиться в какую-нибудь «Ассоциацию Овцеводов Хоккайдо» с конкретной конторой, адресом, телефоном. А тут – сплошь мелкие разрозненные предприниматели; как их всех вычислять – одному Богу известно. Люди в этих краях то и дело заводят себе «немножко овец» – примерно так же, как заводят собак или кошек... В общем, мне удалось раздобыть адреса тридцати довольно крупных овцеводов, но все – из материалов четырехлетней давности. За четыре года каждый из них мог запросто куда-нибудь переехать. У нас же сельскохозяйственная политика через каждые три года меняется, как у кошки глаза...

– В общем, черт-те что! – сказал я, отхлебнув пива. – Ни малейшей зацепки. По всему Хоккайдо – сотни гор, похожих друг на друга. Как искать всех этих овцеводов – тоже не ясно...

– Ну, пока всего один день прошел! Все еще только начинается!

– А как там твои уши? Никакого послания не принимают?

– Нет. Пока не принимают, – ответила она, съела кусочек жареной рыбы и запила бульоном из чашки. – И я даже знаю, почему. Видишь ли, послание приходит только в двух случаях: или когда я совсем уже сбилась с дороги, или же в минуты крайнего душевного истощения. Сейчас ни того, ни другого не происходит.

– Значит, покуда совсем тонуть не начнешь – спасительной веревки не бросят, так, что ли?

– Именно. Сейчас я с тобой – и уже этого достаточно; никакой нужды в послании нет. У нас с тобой есть все необходимое, чтобы найти овцу.

– Что-то я не совсем понимаю, – сказал я. – Нас же буквально загнали в угол!

Если овца не найдется – со всей нашей жизнью ТАКОЕ начнется!.. Уж не знаю, что именно – но раз они обещали, значит, так оно и будет, можно не сомневаться. В этом деле они – профессионалы. Даже если умрет Сэнсэй – Организация его останется, и чуть не из каждого канализационного люка Японии нас будут преследовать до скончания века... Я понимаю, что по-идиотски звучит – но все ведь действительно так!

– Как в том фильме, «Агрессор» – по телевизору, помнишь? Идиотизм, но очень похоже...

– Если чем и похоже, то именно идиотизмом... В общем, мы крепко влипли. «Мы» – то есть, и я, и ты. Сначала влип я один, но по дороге еще и ты ко мне в лодку запрыгнула. И по-твоему, мы не идем ко дну?

– Ха! Так ведь мне же это все нравится! Мне так – всяко лучше, чем спать с кем ни попадя, сжигать уши фотовспышкой да портить глаза над каким-нибудь «Словарем японских имен»! То, что сейчас, гораздо больше похоже на жизнь...