— Эйла, что тебя беспокоит? Ты не хочешь поделиться со мной? — сказал Ранек.

— Я все думаю о Ридаге и о моем сыне, не знаю, смогу ли я рассказать об этом. Сначала мне нужно самой все обдумать.

— Наверное, ты предпочла бы сейчас лежать в своей постели? — спросил он после недолгого молчания.

— Я понимаю, что ты хочешь помочь мне, Ранек, и уже от этого мне становится гораздо легче. Я даже не могу передать, как я обрадовалась там, на поляне, увидев, что ты стоишь рядом со мной. И я очень благодарна также Львиной стоянке. Все относились ко мне так доброжелательно, с удивительной чуткостью. Мне кажется, что я вовсе не заслуживала такого отношения. Я очень многому научилась у них, и я так гордилась, что стала Мамутои, гордилась тем, что могу сказать, что я принадлежу к этому племени. Я думала, все Другие — те люди, которых я привыкла называть Другими, — похожи на обитателей Львиной стоянки, но теперь я знаю, что была не права. Так же как в Клане, здесь много хороших людей, но есть и плохие, хотя даже хорошие люди могут иногда в чем-то заблуждаться. У меня была одна мечта… в общем, я планировала одно дело… но сейчас мне надо все серьезно обдумать.

— А думать тебе лучше в своей постели. Я понимаю, что моя близость смущает тебя. Можешь идти к себе, Эйла, все равно ты останешься рядом со мной, — сказал Ранек.

Не только Ранек весь вечер наблюдал за Эйлой; когда Джондалар заметил, что она, выбравшись из-под покрывала Ранека, перешла в свою постель, то испытал странное смешанное чувство. С одной стороны, он был рад, что ему не придется скрипеть зубами, слыша, как они делят Дары Радости, но ему вдруг стало искренне жаль Ранека. Если бы он был на месте этого темнокожего резчика, ему бы захотелось удержать Эйлу, утешить ее, постараться взять на себя часть ее переживаний. И он наверняка был бы огорчен, если бы она ушла от него, решив спать одна.

Когда Ранек заснул и всю стоянку окутала глубокая тишина, Эйла тихонько встала, накинула легкую парку, чтобы не замерзнуть в ночной прохладе, и, взглянув на яркое звездное небо, выскользнула из палатки. Волк не замедлил последовать за ней. Они направились к лошадиному навесу, и их приветствовали ржание Удальца и тихое довольное пофыркивание Уинни. Эйла погладила и почесала своих питомцев, сопровождая эти действия успокаивающими словами, а затем она прижалась к Уинни, обняв ее за шею.

Из палатки за Эйлой следила пара встревоженных глаз. Джондалар тоже не мог заснуть. Он видел, что она встала, и тихо последовал за ней. Сколько раз он видел, как она ищет утешения рядом с Уинни. Он порадовался, что она всегда может найти сочувствие у этих животных, но ему очень хотелось оказаться сейчас на месте кобылы. Однако было уже слишком поздно. Эйла больше не любит его, и он не мог винить ее в этом. При всем своем нынешнем душевном состоянии он вдруг по-новому взглянул на все свои действия и совершенно ясно понял, что сам во всем виноват. С самого начала он притворялся, что хочет быть справедливым, предоставляя ей право выбора. Он сам отвернулся от нее из-за глупой ревности. Ему было обидно, и он тоже хотел обидеть ее.

«Но признайся, Джондалар, — сказал он, продолжая мысленно разговор с самим собой, — что дело не только в этом. Тебе было обидно, но ты знал, как она воспитывалась. Она даже не понимала, что такое ревность. Когда она первый раз согласилась разделить с Ранеком Дары Радости, то просто поступила так, как подобает вести себя воспитанной женщине Клана. Именно ее клановое прошлое беспокоило тебя больше всего. Ты стыдился ее. Стыдился своей любви к ней, боялся, что тебе придется столкнуться с той враждебностью, которой она противостояла сегодня. Ты не знал, осмелишься ли встать на ее защиту. Что стоят все твои слова о любви, если ты даже не знал, чью сторону примешь? А стыдиться-то надо было не любви, а своей собственной трусости и малодушия. Но сейчас уже слишком поздно. Ты больше не нужен ей. Она готова была постоять за себя, и, кроме того, вся Львиная стоянка встала на ее защиту. Она совсем не нуждается в тебе, да ты и не заслуживаешь этого».

В конце концов ночной холод заставил Эйлу вернуться в палатку. Войдя внутрь, она взглянула на лежанку Джондалара. Он лежал, отвернувшись от входа. Она скользнула под меховое покрывало и почувствовала, как чья-то тяжелая сонная рука опустилась на ее плечо. Она знала, что Ранек любит ее. И она тоже по-своему любила его. Тихо лежа в своей постели, она слышала ровное дыхание Ранека. Вскоре он повернулся на другой бок и убрал руку.

Эйла старалась заснуть, но не могла избавиться от навязчивых и тревожных мыслей. Она не раз думала о том, как хорошо было бы забрать Дарка из Клана, чтобы он жил с ней на Львиной стоянке. Но сейчас она спрашивала себя, где ему будет лучше. «Будет ли он счастлив, если я приведу его сюда? Сможет ли он быть счастливым в окружении людей, которые скорее всего будут ненавидеть его? Будут называть его плоскоголовым или, еще хуже, мерзким выродком? В Клане все его знают и любят; он стал полноправным членом их племени. Возможно, Бруд и ненавидит его, но даже на Сходбище Клана у него наверняка будет много друзей. Все признали его, и ему будет разрешено участвовать во всех состязаниях и ритуалах… Интересно, обладает ли Дарк памятью Клана?..

Раз уж я не могу забрать его к себе, то, возможно, мне лучше вернуться и жить в Клане? Но смогу ли я вновь смириться с обычаями Клана, после того как нашла людей своего вида? Там никто не позволит мне держать животных. Смогу ли я отказаться от Уинни, Удальца и Волка ради того, чтобы иметь возможность жить рядом с Дарком? А нужна ли я Дарку? Он был совсем маленьким, когда я покинула Клан, но сейчас он уже не ребенок. Наверное, Бран учит его охотиться…

…Вероятно, Дарк уже принес в пещеру свою первую маленькую добычу, чтобы показать Убе. — Эйла улыбнулась, представив себе эту картину. — Уба наверняка похвалила его, сказав, что он стал настоящим охотником, смелым и сильным…

У Дарка есть мать! — поняла вдруг Эйла. — Его мать — Уба. Она растила и воспитывала его, лечила его ссадины и ушибы. Как же я могу забрать его у нее? Кто позаботится о ней, когда она станет старой? Я даже не смогла выкормить его своим молоком, у любой женщины в той пещере больше прав называться его матерью.

Но в любом случае я не смогла бы вернуться к ним. Ведь Бруд проклял меня. Для Клана я мертва! Я только напугаю Дарка и всех остальных, если приду к ним. Даже если бы я не была проклята смертным проклятием, был бы он рад видеть меня? Возможно, он уже даже не вспоминает обо мне?

Он был совсем ребенком, когда я ушла из Клана. А сейчас Дарк, наверное, отправился вместе со всеми на Сходбище Клана и встретился с Урой. Конечно, пока он еще не достиг зрелости, но, должно быть, подумывает о том, что вскоре они с Урой будут жить вместе. Так же как я, он собирается основать свой очаг, — думала Эйла. — Даже если мне удастся убедить его, что я не дух, Дарк захочет взять с собой Уру, а она тоже не будет счастлива здесь. Ей и так будет трудно оставить свою семью и перейти жить в Клан Дарка, но ей будет гораздо сложнее привыкнуть к совершенно незнакомому миру, где все люди так сильно отличаются от нее. Тем более если в этом мире ее ждет ненависть и непонимание.

А что, если я вернусь в свою долину? А потом приведу туда Дарка и Уру? Но Дарк привык жить среди людей… так же как и я. Мне не хочется больше жить одной, так почему же Дарк должен захотеть жить уединенно в моей долине?

Я все время думала о себе, а не о Дарке. Что хорошего может ждать его здесь? Жизнь со мной не сделает его счастливее. Счастлива буду только я сама. Но ведь меня можно назвать матерью только потому, что я родила его. Теперь его мать — Уба. Я для него — не более чем воспоминания об умершей матери, и, возможно, это даже к лучшему. Его место в Клане, а мое — нравится мне это или нет — здесь. Я не могу вернуться в Клан, а Дарк не сможет жить здесь. В этом мире нет места, где мой сын и я могли бы счастливо жить вместе».