Стайка ребятишек резвилась, прыгая через лужи. Вот какой-то подросток умышленно толкнул девочку, и она угодила прямо в лужу. Плача, она неловко выжимала ручонками мокрый подол платья.

— Дети, все они одинаковы, — вдруг произнес голос рядом. Джон Александер только тогда осознал, что он не один в комнате. Произнесший эти слова сутулый худой мужчина отвернулся от окна и, порывшись в кармане, достал кисет и стал сворачивать папиросу. — Ждете первенца? — спросил он, бросив быстрый взгляд на Джона.

— Нет. Второго. Первый умер.

— Мы тоже потеряли одного. Между нашим четвертым и пятым. У вас не найдется огонька?

Джон вынул зажигалку.

— Значит, вы ждете уже шестого? — из вежливости спросил он худого мужчину.

— Если бы шестого. Этот будет уже наш восьмой… — Мужчина задымил папиросой. — Вы очень хотите ребенка?

— Да, конечно, — ответил Джон, немного удивившись странному вопросу.

— А вот мы уже нет. С нас хватило бы одного. И отец многочисленного семейства так горестно вздохнул, что Джон с трудом сдержал улыбку. Мужчина отошел в дальний угол комнаты и, порывшись в газетах, разложенных на столике, уткнулся в одну из них.

Джон посмотрел на часы. Он здесь почти два часа. Очевидно, скоро все решится. И действительно в эту минуту отворилась дверь и вошел доктор Дорнбергер, Джон испуганно посмотрел на него.

— Вы Джон Александер?

— Да, сэр. — Джон не раз видел акушера в больнице, но впервые разговаривал с ним.

— Ваша жена чувствует себя хорошо. У вас сын. Роды преждевременные. Ребенок очень слаб.

— Он будет жить? — Только сейчас Джон осознал, как много теперь зависит от ответа старого акушера.

Дорнбергер вынул трубку и стал медленно набивать ее.

— Скажем так: у него сейчас меньше шансов, чем если бы он родился в положенное время, — произнес он ровным голосом.

Джон убито кивнул.

Старый врач, пряча кисет в карман, таким же ровным голосом добавил:

— Ребенку тридцать две недели. Он родился на восемь недель раньше срока. Он не готов еще вступить в этот мир, Джон. Всех детей, весящих при рождении менее двух килограммов, мы считаем недоношенными. Ваш весит один килограмм двести.

— Я понимаю. — Теперь все мысли Джона были об Элизабет. Перенесет ли она это?

— Мы поместили ребенка в инкубатор.

— Значит, есть надежда, доктор! — воскликнул Джон, посмотрев в лицо акушеру.

— Надежда всегда должна быть, — тихо ответил Дорнбергер.

— Могу я видеть жену? — после небольшой паузы спросил Джон.

— Да. Я провожу вас.

Вивьен не совсем поняла, чего от нее хотят, когда вошла сестра и сказала, что сейчас ее отвезут к рентгенологу. Она почти не помнила, как ее доставили туда. В голове была одна мысль — сегодня доктор Люси Грэйнджер должна получить окончательный ответ.

Доктор Грэйнджер встретила ее у входа в отделение.

— Мы решили сделать еще один снимок, Вивьен, — пояснила она девушке. — Это доктор Белл. — И она повернулась к мужчине в белом халате.

— Здравствуйте, Вивьен, — улыбнулся доктор Белл и попросил у сестры историю болезни. Быстро пробежав ее глазами, он внимательно посмотрел на Люси:

— Как я понимаю, вы хотите сделать контрольный снимок. Мне звонил доктор Пирсон.

— Да. Джо находит это нужным. — Затем, покосившись на Вивьен, Люси тихо добавила:

— Возможны, изменения.

— Проверим. Кто из лаборантов свободен? — спросил доктор Белл у сестры и, получив ответ, быстро написал направление. Вместе с Люси он проводил Вивьен до дверей рентгеновского кабинета.

— Вы в надежных руках, Вивьен, — ободряюще улыбнулся он девушке, передав ее лаборанту Карлу Фирбену.

Вивьен, несмотря на не покидавшую ее тревогу и страх, с уважением наблюдала за уверенными действиями лаборанта. Все в этой комнате с громоздкой и какой-то неправдоподобной аппаратурой было особенным, принадлежащим скорее науке вообще, чем тому знакомому шумному миру больницы, который остался за дверью. От этих зловещих тяжелых аппаратов и приспособлений зависит теперь ее судьба, подумала Вивьен. Если бы Майк был здесь, ей не было бы так страшно.

Доктор Белл и Люси Грэйнджер ждали, когда будут готовы контрольные снимки. Наконец, вот они — один за другим. Вкладывая каждый из них в негатоскоп, доктор Белл внимательно сравнивал их с теми, что были сделаны две недели назад. После него снимки так же тщательно изучала Люси.

— Вы видите какие-либо изменения? — наконец спросила она.

— Боюсь, я ничего не вижу.

— Вот здесь есть небольшое, — указал ей доктор Белл. — Но возможно, это след вашей биопсии. А так особых изменений я тоже не нахожу. Мне очень жаль, Люси, но, кажется, мы мало чем смогли помочь вам, — добавил он почти виноватым голосом. — Вы сами скажете Джо Пирсону или мне сделать это? — спросил он, собирая снимки в папку.

— Я сама скажу ему, — промолвила Люси, думая о чем-то своем. — Пожалуй, я сделаю это сейчас же.

Сестра Уайлдинг, отбросив со лба седую прядь, упрямо выбивавшуюся из-под белой шапочки, быстро шла по коридору четвертого этажа. За ней следовал Джон Александер. Наконец она остановилась у одной из дверей и заглянула в палату.

— К вам посетитель, миссис Александер, — бодрым голосом воскликнула она и, отступив, пропустила Джона.

— Джонни, родной мой! — Элизабет радостно протянула к нему руки, слегка поморщившись от боли, вызванной резким движением. Джон наклонился и нежно обнял ее. На минуту она успокоенно и облегченно замерла в его объятиях, а затем отстранилась. Оба вдруг почувствовали натянутость, словно давно не виделись, и от неожиданности этой встречи не знали, о чем говорить.

— Я выгляжу ужасно, — наконец растерянно сказала Элизабет.

— Ты прекрасно выглядишь.

— Все получилось так неожиданно. — Она смущенно посмотрела на свое неуклюжее больничное одеяние. — Я ничего не захватила с собой, даже ночной рубашки.

— Я понимаю, дорогая.

— Я составлю список, и ты все мне принесешь. Сестра Уайлдинг задернула штору, отделявшую койку Элизабет от еще одной койки в палате.

— Ну вот, теперь вы совсем одни и можете поболтать вдоволь. А потом, мистер Александер, я покажу вам вашего малютку, — приветливо сказала она и вышла.

Лицо Элизабет мгновенно изменилось, в глазах были страдание и тревога.

— Джонни, родной, он будет жить?

— Видишь ли, детка… — И Джон растерянно умолк.

— Я хочу знать правду. Сестры не говорят мне… — Голос Элизабет задрожал.

Джон понял, что сейчас она разрыдается.

— Я видел доктора Дорнбергера, — начал он, осторожно подбирая слова. — Он сказал, что есть надежда. Ребенок сможет выжить, но шансов у него… — Он удрученно умолк.

Руки Элизабет бессильно упали на подушку.

— Значит, надежды нет?

Что он должен сказать ей, мучительно думал Джон. Вселить ненужную надежду? Ну а если ребенок умрет?

— Он, знаешь.., очень маленький. Родился слишком рано. Если какая-нибудь инфекция, он может не выдержать… — тихо сказал он.

— Спасибо, Джонни. — Элизабет крепко ухватилась за его руку. Глаза ее были полны слез, и Джон почувствовал, что сам близок к тому, чтобы расплакаться, как мальчишка.

— Что бы ни случилось, Элизабет, родная, у нас еще все впереди. Мы еще молоды… — сдерживая дрожь в голосе, утешал он ее.

— Но это.., это уже второй, Джонни… — безутешно разрыдалась она. — Это так несправедливо…

— Ну поплачь, поплачь, моя маленькая. Тебе станет легче, — нежно успокаивал он, обхватив руками и прижимая ее голову к своей груди. Рыдания понемногу затихли.

— Дай мне носовой платок, — наконец промолвила Элизабет и вытерла мокрые глаза.

— Ну вот видишь, теперь тебе легче. Элизабет с трудом заставила себя улыбнуться.

— Знаешь, Джонни, пока я здесь лежала, я все обдумала…

— Что, родная?

— Ты должен учиться дальше.

— Ну зачем ты опять об этом? Мы ведь все решили.