— Я могу его наказать.

Если бы не тончайший слух, Марго никогда бы не услышала фантастическое из всех возможных предложений. Шокированное молчание сменилось истеричным смешком и в конце концов прозвучал ответ.

— Мне нечем оплатить эту дорогостоящую услугу.

— Это… — явно раздосадованный, мужчина недовольно скривил губы. — Ты знаешь, я далеко не всегда беру деньги.

— Нет, Самаэль, — резко вскинув руку в отрицательном жесте, женщина медленно качнула головой, не сводя напряженного взгляда с нежданного и не званного спасителя. — Я простила и отпустила. И я не желаю позволять воспоминаниям вновь портить жизнь мне и моей дочери. Хватит с нас.

— Глупо, — произнес ангел с нескрываемым осуждением. — Я сейчас кое-что скажу, а ты подумай. Он работает там. И однажды они встретятся. И тогда кто знает, чью сторону она примет, если он вдруг решит, что не против иметь такую дочь. Не человека, признай. Правда ведь у каждого своя…

— Я знаю, как убить падшего, — предпочитая смотреть в тёмное окно, тихо произнесла бывшая муза. — И поверь, если он посмеет заявить на неё права, меня ничто не остановит. Но я сделаю это сама.

На кухню опустилось молчание. Каждый думал о своём и судя по подрагивающим женским пальцам, сжимающим очередную тонкую сигарету, да пустому взгляду, обращенному вглубь себя, думы были невеселыми. Но вот и эта сигарета подошла к концу и женщина, ещё сутки назад думавшая, что навсегда распрощалась с прошлым, спрыгнула с подоконника и направилась к двери.

— Пожалуйста, выполни этот контракт хорошо. Она единственное, что у меня есть.

— Я профессионал, — недовольно прозвучало уже в одиночестве.

Расслабленно и нарочито вальяжно сидящий за кухонным столом мужчина вдруг повернул голову и чересчур пристально глянул прямо в окно, где всего минуту назад сидела его собеседница. На мгновение в белесых глазах мелькнул багровый дьявольский огонек, но тут же пропал, словно и не бывало. На ином уровне бытия раздался душераздирающий вопль шпиона, не потревоживший трехмерный мир людей, а чувственные губы презрительно скривились.

— Триста шестьдесят два. Идиоты…

Невероятно душная и безобразно короткая ночь не принесла облегчения — мамины призывы подниматься я восприняла как пожелания приступить ко второму этапу экзекуций. Перенасыщенный событиями прошлый день вылился в ночь, полную фантасмагорических сновидений. Меня похищали, допрашивали, убеждали в собственной глупости и несостоятельности, манили тирамису по-демонски и призывали перейти на тёмную сторону. Обещали истинную ангельскую внешность, толпы поклонников, круглую сумму в условных единицах, славу, почет, признание, продвижение по служебной лестнице и даже крылья вкупе с бессмертием, лишь бы я не заглядывала в личные дела, заочно одобрив их владельцев. Лишь под самое утро калейдоскоп сменился глубоким сном, но лишь для того, чтобы я услышала буквально через пять минут.

— Оля, подъем! Уже семь утра, ты ничего не успеешь!

— Успею, — только и смогла буркнуть я, чтобы в следующее мгновение перевернуться на другой бок. — Нам до работы с мистером Скорость десять минут…

— А как же завтрак? — возмутились мне прямо в ухо и бессовестно сдернули простынь, заменяющую летом одеяло. — Я сварила овсянку!

Это был шах и мат. Когда мама варила для меня свою любимую и нелюбимую мной (и она это знала!) овсянку, это могло значить лишь одно — она очень-очень взволнована. И если я не встану сию секунду и не отправлюсь завтракать, эту овсянку принесут в комнату и засунут в меня во что бы то ни стало.

— Мам? — я сумела повернуться на спину, стараясь не обращать внимания на ноющую боль в мышцах, и хмуро поинтересовалась. — Что случилось?

— Ты о чём? — бессовестно фальшивя поинтересовалась родительница, копаясь в моём шкафу с одеждой. — Не то, не то… о! — обернулась ко мне, обнаружила ещё лежащей и недовольно вскинула бровь. — Оля? Время!

— Мам, мне уже не пятнадцать, — я нахохлилась и возмущенно сложила руки на груди, — и я вполне способна встать и одеться сама.

— Уверена? — в вопросе проскользнуло ехидство. Меня смерили скептичным взглядом и с вызовом предложили. — Ну попробуй. Встань.

И я попробовала…

— У-у-уй!

И рухнула обратно. Болело всё! Каждая мышца, каждая клеточка, каждый, будь он неладен, нерв!

— А теперь расслабься, — надо мной нависло взволнованное мамино лицо, которое сквозь набежавшие слёзы показалось мне откровенно демоническим и злорадствующим. — Я тебя сейчас быстренько разомну, а вечером повторим. Переворачивайся на живот!

Привычным командирским тоном отдав указание и едва дождавшись его выполнения, мама приступила к обещанному разминанию. Это было адски больно! Я никогда не увлекалась йогой всерьез, со спортом не дружила, на массаж тоже ни разу в жизни не ходила, лишь изредка делая зарядку по утрам, так что даже в самых смелых своих кошмарах не могла представить, насколько болезненны бывают последствия от первого профессионального занятия. Сначала я крепилась, стыдясь своего слабого тела и его реакции. Затем начала тихонько стонать, когда мама скручивала мышцы особо болезненно. А под конец просто выла, не выдерживая боли.

— Всё, — прозвучало где-то на периферии сознания, когда я уже перестала воспринимать реальность. — Оля?

— Ну кто ж так разминает… — осуждающе поцокали надо мной мужским голосом и, перехватив за подмышки, куда-то потащили. — Включи воду, я продолжу.

— Самаэль?! — возмущенно воскликнула мама.

— Три тысячи лет как, — проворчали совсем рядом…

И меня засунули под ледяной душ. Возмущенный вопль вырвался из моего враз очнувшегося тела, сменившись натужным кашлем, рядом витиевато ругнулись, и вода вмиг стала почти кипятком. Они моей смерти хотят? Вырываться не получалось, вопить тоже, и в итоге я могла лишь сипеть и мысленно проклинать мучителей, начавших разминать моё тело уже под горячей водой. Было настолько больно и горячо, что лишь спустя несколько минут до меня дошло, что я в одних трусиках (и те мокрые!), а меня разминает не мама, а Самаэль. Осознание стало таким шокирующим, что я замерла, как истукан и до конца массажа боялась даже глубоко дышать.

— Ну вот, так намного лучше, — меня развернули, сунули в руки полотенце и, словно всего предыдущего было мало для моих расшатанных нервов, звонко шлепнули по попе. — Пять минут на одевание, пять минут на завтрак. Не успеете — пеняйте на себя. Штрафные санкции за опоздание — половина премии.

Не задерживаясь ни на секунду, Самаэль ушел, а я с досадой прижала полотенце к груди, попутно потирая весьма болезненное место шлепка и осознавая, что меня мяли и шлепали не голыми пальцами, а в перчатках. Беспардонное безобразие! Но какой бы ни была абсурдной ситуация, в мозгу параллельно мелькали весьма кругленькие цифры премии, которые я запомнила назубок. Половина? Много. Справлюсь за треть озвученного срока! Злясь на всё на свете: маму, переусердствовавшую с первым занятием; Самаэля, нагло вторгнувшегося в нашу дружную ячейку общества; Ираиду, умудрившуюся выбрать именно меня из сотни других кандидатов; лето, за его невозможную жару и под конец своё «фантастическое» везение, утренние процедуры я завершила за три минуты. Раздражали мокрые волосы, но я решила не тратить время на сушку, просто сколов их в шишку и планируя высушить в кабинете. Одежду, выбранную мамой, я нашла на своей кровати и мысленно с ней согласилась — легкий персиковый брючный костюм со светлой блузкой без рукавов подойдет на этот день оптимально. Всё лучше, чем ехать на мотоцикле в юбке и сверкать на половину города своим нижним бельем! Завтрак я проглотила не жуя. От чая отказалась, как и от макияжа и, потратив всего восемь минут из десяти выделенных, отправилась в коридор надевать балетки, краем уха выслушивая бесконечные мамины наставления.

— Никаких подарков не принимать, в том числе цветов, конфет, шоколада и прочего. От сопровождения не отказываться, Самаэля слушаться во всём, даже если это покажется тебе нелепым. На верхние этажи не ходить, с начальниками других отделов не по работе не общаться. И ещё!