С обнаженной грудью он стоял посредине душной камеры, его ноздри терзал запах собственного горящего мяса, а в ушах раздавался какой-то отвратительный шипящий звук. «Наверное, это шипит под раскаленным металлом моя плоть и кровь», – подумал Рэм отстраненно, но не совсем, четко. Ему еще удавалось стоять прямо, но глаза уже застилал туман, предвещая скорую и долгожданную потерю сознания.

– Очень хорошенькое клеймо, месье, вам не кажется? – поинтересовался охранник, любуясь тем, что они только что сделали с его грудью. – Такое же хорошенькое, как вы сами. Думаю, на следующей неделе мы попробуем так же украсить вашу щеку. Правда, это будет сложнее. Мы уже несколько раз пробовали, и каждый раз клеймо прожигает щеку насквозь и впечатывается в челюсть. Получается уже не так красиво. Дамочки в ужасе разбегаются, вместо того чтобы восхищенно ахать.

– Не хотелось бы распугивать дам, – с трудом прохрипел Рэм.

Кажется, ему все-таки удалось не закричать. Или не удалось? Впрочем, какая разница? Кого он хочет удивить? Главное, что он так ничего и не сказал ни о крестьянине, который помогал им, ни о капитане, привезшем их на своем корабле, ни о молодом лейтенанте из Мальмезона, служившем связным. Это действительно важно.

– Вот что мне в вас нравится, Манро. Ваше воспитание. Изящные манеры. Просто удовольствие общаться с таким благородным человеком. Не то, что весь этот сброд. Вы – это совсем другое дело!

– Бог мой, похоже, вы собираетесь сделать мне предложение? – Рэму удалось раздвинуть запекшиеся губы в странное подобие улыбки. Даже от столь незначительного усилия боль взорвалась в груди, словно к ней опять прижался раскаленный добела металл, и слезы подступили к глазам. Еще минута – и он разрыдается. Нельзя допустить этого, нельзя, чтобы стражник видел его слезы. – Я очень польщен, уважаемый, но все-таки вынужден отказаться от этой чести. Видите ли, там, внизу, есть парень, который охаживает меня плетью, и мне не хотелось бы, чтобы он подумал, будто я предпочел ...

Удар пришелся ему в висок, и последней мыслью была искренняя благодарность.

Рэм резко сел в кровати, с трудом переводя дыхание. Воспоминания часто подбирались к нему во сне. Подбирались в те часы, когда он был наиболее слаб и беззащитен. Вытянув руки вдоль тела, он глубоко втянул воздух, стараясь дышать ровно, и только в этот момент заметил, как темно стало в комнате. Только тоненькая полоска света пробивалась из-под двери, ведущей в прихожую. Кто-то задернул тяжелые бархатные шторы на окнах. И этот кто-то еще был здесь. Стоит совсем близко ...

Выпрямившись, Рэм схватил тонкую фигуру, опрокинул ее на кровать, навалился сверху и вдруг очень удивился. Она, Хелена.

Одета в короткие панталоны, кажется, бархатные. Ее волосы светились, как нимб. «Она опять явилась в костюме юноши», – сообразил он, все еще не придя в себя.

– Вы говорили, что, если я приду к вам, вы будете рады сделать меня своей любовницей, а не партнером по спортивной борьбе. – «Опять этот низкий, хрипловатый шепот, И никакого следа йоркширского акцента».

Рэм неторопливо приподнялся, отпустив ее руки. Он лихорадочно старался выбрать верный тон, найти слова, которые она ждет от него. «Любовницей?»

– Но, дорогая, любовь и есть борьба!

Он почувствовал, как девушка перевела дыхание. Одновременно с этим он почувствовал и много других вещей: тепло ее тела через бархатную курточку, хрупкость бедер, зажатых между его ног, податливость форм. Вспомнив, что на нем нет ничего, кроме тонкой ночной сорочки, Рэм внезапно осознал, что и Хелена, наверное, многое чувствует.

Он выпрямился и отпустил ее, но девушка не двигалась, а просто молча лежала, откинувшись на подушки. Рэм прислушался к ее неровному дыханию. «Испугана? Сожалеет о том, что пришла?»

Вдруг тонкие пальцы пробежали у него по груди и остановились у горла. В полной темноте Хелена нащупала завязки, справилась с ними, широко распахнула ворот рубашки ... словно слепая, изучающая скульптуру, она на ощупь нашла шрам и коснулась его со сводящей с ума нежностью.

– Я смотрела на вас, пока вы спали.

Это очень странно. Обычно он спал чутко. И так было всегда. Часто его жизнь зависела от умения вовремя проснуться. Наверное, какой-то участок мозга узнал Хелену и позволил Рэму не просыпаться, решив, что он в безопасности. Ха! Если это считается безопасностью, то он лучше бы предпочел смертельный риск. И нет ничего безопасного в этих робких прикосновениях. Они выворачивают ему душу, лишают воли и способности думать.

– Я ее видела. Это роза, да? – прошептала она, продолжая сводить его с ума этими легкими прикосновениями.

– Да.

– Вас ...

– Клеймили.·В тюрьме.

– Зачем?

– Они считали, что это поможет мне кое-что вспомнить. В конечном счете, они оказались правы. Роза действитeльнo помогает мне помнить. Только совсем не то, на что они надеялись.

Ее прикосновения околдовывали, а голос казался теплым потоком, в котором хотелось утонуть.

– А что тогда?

– Помнить о том, что в тюрьму лучше не попадать.

Ответ ее удивил. Она на мгновение задержала дыхание, а потом легко рассмеялась и руками обвила шею Рэма.

– Это неправильно. Роза, такая красивая, такая пышная, должна напоминать о совсем других удовольствиях.

– Вы пытаетесь меня соблазнить?

– Кажется, да.

«В какую игру она сейчас играет?»

Рэм устал от игр. Всего несколько минут назад, во сне, он мучительно умирал, а сейчас чувствовал себя восхитительно живым. И его тело благодарно реагировало на это, наливаясь желанием, с каждой минутой становясь все горячее и тверже. Он уже с трудом сдерживал дрожь нетерпения, и привычное самообладание сейчас не казалось таким железным.

– И как я должен на это реагировать?

Его голос прозвучал довольно холодно, а руки, словно подчиняясь собственной воле, уже обхватили плечи Хелены, слегка приподнимая ее.

– Как мужчина, – едва выдохнула она.

– О, в этом вы можете не сомневаться. – Рэм улыбнулся в темноте и порадовался, что она не может видеть его улыбку. – Я имел в виду, в каком обличье я должен перед вами предстать? Кого вы хотели найти в этой темной комнате?

– Я не понимаю, – сказала она растерянно.

– Кого вы предпочитаете: элегантного спортсмена, опытного распутника, завсегдатая низкопробных злачных мест? Каким мне быть? Нежным или грубым? Угождать вам или заботиться только о собственном удовольствии? Услаждать ваш слух комплиментами или грязными ругательствами?

Хелена попыталась отстраниться от него, и Рэм почувствовал, что она напряглась.

– Не понимаю вас. Я пришла, потому что вы сами приглашали меня. Вы говорили, что если мне нужен любовник, я должна обратиться к вам. А теперь вы смеетесь надо мной.

– А я было подумал, что это вы решили посмеяться надо мною.

Он проворно расстегнул Хелене ворот ее бархатной курточки, стащил через голову, потом медленно занялся рубашкой. Хелена не сопротивлялась. Расправившись с рубашкой, Рэм ощупал пальцами единственную оставшуюся преграду. Тонкая, как паутина, нагретая и душистая. Сорочка.

– Почему ... это? – Слова давались Хелене с трудом, а пальцы испуганно стискивали его плечи, словно она нуждалась в поддержке. Рэм решил не обращать внимания на эти дрожащие пальцы и на неожиданно появившееся желание поставить ее на ноги и отправить домой.

– Ну! – Он ловко развязал шнурок, стягивающий верх сорочки. Широко распахнув тонкую ткань, Рэм сразу же почувствовал, как по нежной коже пробежали мурашки. – Ведь это вы пришли ко мне в темноте и в чужом обличье. Вы скрываете свое лицо. – Рэм наклонил голову, и его раскрытые губы прижались к горячей коже у основания горла, нашли испуганно трепещущую тонкую жилку. – Раз вы решили играть какую-то роль, то я подумал, что и от меня вы ждете того же. – Кончиком языка он обвел хрупкую ключицу. – У меня, как я уже говорил, довольно богатый опыт.