Макферсон, нахмурившись, смотрел на экран. Эллис заглядывал ему через плечо.

– Ясно? – спросила Росс.

– Абсолютно, – ответил Макферсон. – Когда делали тест?

– Сегодня.

Макферсон вздохнул.

– Не хотите сдаваться без боя, да?

Вместо ответа она начала нажимать клавиши и вызвала на дисплее изображение еще одной горной вершины – теперь куда более высокой.

– А это самые последние данные.

– Судя по этим расчетам, возвышение соответствует…

– Психозному состоянию.

– То есть теперь это проявилось у него в куда большей степени, – заметил Макферсон. – Больше, чем всего месяц назад.

– Да.

– Не думаете ли вы, что он мухлевал при тестировании?

Росс покачала головой. Она вывела на дисплей результаты всех четырех предыдущих тестов. Тенденция была ясна: на каждом последующем изображении горный пик вздымался выше и выше, становясь все острее.

– Что ж, – сказал Макферсон, – по всему видно, что ему становится хуже. То есть вы из этого делаете вывод, что его не следует оперировать.

– Сегодня это убеждение сильнее, чем когда-либо. Он безусловно психотик, и если вы начнете вставлять ему в голову провода…

– Знаю, – прервал ее Макферсон. – Я знаю, что вы скажете.

– …он решит, что превратится в машину, – закончила она.

Макферсон повернулся к Эллису.

– Как вы думаете: мы не можем сбить это повышение торазином?

Торазин был сильным транквилизатором, использовавшимся в Центре. Некоторым психотикам он помогал восстанавливать ясность мышления.

– Можно попробовать.

Макферсон кивнул.

– Я тоже так думаю. А вы, Джанет?

Она смотрела на дисплей и молчала. Какая же все-таки странная штука эти тесты. Горные пики – это всего лишь абстракция, математическое выражение эмоционального состояния. Это же не реальный атрибут личности – вроде пальцев, или веса, или роста.

– Джанет! Что вы думаете? – повторил Макферсон.

– Я думаю, – ответила она, – что вы оба только и мечтаете об этой операции.

– А вы по-прежнему ее не одобряете?

– Я не «не одобряю»? Я считаю ее вредной для Бенсона.

– А что вы думаете по поводу использования торазина? – не отступал Макферсон.

– Это большой риск.

– Неоправданный риск?

– Может быть, оправданный, может быть, нет. Но это риск.

Макферсон кивнул и обратился к Эллису:

– Вы настаиваете на операции?

– Да, – ответил Эллис, не спуская глаз с дисплея. – Я настаиваю на операции.

Как обычно, Моррису было неловко играть в теннис на территории клиники. Высокие здания комплекса всегда заставляли его ощущать себя немного виноватым – эти ряды окон, лица несчастных пациентов, которые не могли, подобно ему, прыгать и махать ракеткой. И еще звук. Точнее – отсутствие звука. Неподалеку от больницы проходило шоссе, и приятные мягкие шлепки теннисного мяча полностью заглушались нескончаемым монотонным урчанием проносящихся мимо автомобилей.

Темнело. Он уже начал плохо видеть: мяч неожиданно выскакивал откуда-то из пустоты и летел на его поле. Келсо приходилось куда легче. Моррис часто шутил, что Келсо, наверное, ест много моркови, но, как бы там ни было, его унижала столь поздняя игра с Келсо. Тому сумерки помогали, а Моррис терпеть не мог, проигрывать.

Он уже давно свыкся со своей страстью к соперничеству. Он был азартен в играх, в работе, в отношениях с женщинами. Росс частенько обращала его внимание на это, а потом быстро меняла тему разговора, – так все психиатры коварно затрагивают какую-то проблему, а потом резко от нее уходят. А Моррису было все равно. Это был факт его жизни, и чем бы это ни было продиктовано – глубоким ощущением неуверенности, потребностью самоутвердиться, комплексом неполноценности – он об этом не думал. Он испытывал удовольствие от соревнований и удовлетворение от своих побед. А до сих пор ему чаще удавалось побеждать, чем проигрывать.

Отчасти он и пришел в Центр потому, что здесь возможности были неисчерпаемые, а вознаграждение – щедрым. В глубине души Моррис надеялся стать профессором еще до достижения им сорока. До сих пор его карьера ученого была весьма впечатляющей – потому-то Эллис и взял его к себе, – и он не сомневался в столь же успешном будущем. Очень здорово, когда твое имя упоминается в связи с крупнейшим научным центром хирургической практики.

Сегодня он был в прекрасном настроении и играл, не жалея сил, полчаса, пока вдруг не ощутил усталости и не начал испытывать сложности со зрением в наступивших сумерках. Он махнул Келсо ракеткой – пытаться перекричать гудение машин на автостраде было бессмысленно, – прося прекратить игру. Они подошли к сетке и обменялись рукопожатием. Моррис не без удовольствия отметил, что Келсо весь взмок.

– Хорошо поиграли! – сказал Келсо. – Что, завтра в это же время?

– Не уверен.

Келсо удивленно поднял брови.

– Ах да, – вспомнил он. – У тебя завтра большой праздник.

– Большой, – подтвердил Моррис. Бог ты мой, неужели эта новость достигла даже ушей сотрудников педиатрического отделения? В какое-то мгновение он почувствовал примерно то, что мог бы испытывать Эллис, – смутное, почти болезненное волнение, захлестнувшее его при осознании того факта, что вся Университетская больница завтра будет затаив дыхание следить за операцией.

– Ну, удачи тебе! – сказал Келсо.

Они пошли обратно к больнице. Моррис увидел Эллиса: одинокая фигурка вдалеке, чуть прихрамывая, пересекла парковку. Эллис сел за руль и уехал домой.

В шесть утра Джанет Росс уже была на третьем этаже в хирургическом отделении, одетая во все зеленое. Она пила кофе с кексом. В этот ранний час «хирургичка» была полна людей. Хотя операции обычно назначали на шесть, они, как правило, начинались с пятнадцати-двадцатиминутным опозданием. Хирурги сидели по углам, читали газеты, обсуждали ситуацию на фондовой бирже и свои успехи в игре в гольф. Время от времени кто-то вставал, выходил из кабинета, шел на смотровую галерею и наблюдал за приготовлениями в операционной.

Она была здесь единственной женщиной, и ее присутствие отчасти сказывалось на поведении находящихся в «хирургичке» мужчин. Ей было немного неприятно осознавать себя белой вороной: Росс раздражало, что при ней мужчины старались вести себя подчеркнуто вежливо и держались менее раскованно. Но мужское грубоватое зубоскальство не резало ей слух – она не любила оказываться в положении непрошеного гостя. Ее всю жизнь преследовало это ощущение – что она незваный гость. Даже в пору юности. Ее отец был хирургом, который никогда не удосуживался скрывать свое разочарование и раздражение по поводу рождения не сына, а дочери. Сын идеально вписался бы в его жизненную схему: по субботам он мог бы приводить сына в клинику, брать с собой в операционную – все это было дозволено, если у вас сын. Но дочь – это нечто иное, досадная помеха, разрушающая привычный ровный ритм жизни хирурга. А потому она всегда была непрошеным гостем…

Она оглядела людей, собравшихся в это утро в «хирургичке», и потом, чтобы скрыть неловкость, подошла к телефону и набрала номер седьмого этажа.

– Это доктор Росс. Мистер Бенсон готов?

– Его только что отправили.

– Когда он покинул палату?

– Минут пять назад.

Она повесила трубку и вернулась к столику допивать кофе. Вошел Эллис и помахал ей рукой.

– У нас пятиминутная задержка в связи с подготовкой компьютера к работе. Техники проверяют линии. Наш пациент готов?

– Пять минут назад его отправили.

– Морриса видела?

– Еще нет.

– Лучше бы ему оторвать задницу от стула и спуститься к нам! – буркнул Эллис.

У Росс сразу почему-то улучшилось настроение.

Моррис ехал в лифте вместе с сестрой-сиделкой и Бенсоном, который лежал на носилках. Их сопровождал полицейский. Моррис обратился к полицейскому: