Герхард кивнул и пошел к принтеру. Теоретически рассуждая, в том, что произошло, не было ничего удивительного. И «Джордж» и «Марта» были запрограммированы на обучение в процессе практики. Как и шахматные программы – там машины с каждым разом играли все лучше и лучше, – эта программа была составлена таким образом, что машина могла «выучивать» новые реакции. После ста десяти диалогов с «Мартой» «Джордж» вдруг перестал быть «святым». Он научился не быть святым в общении с Мартой – несмотря на то, что был запрограммирован на святость.

– Как я его понимаю, – сказал Ричардс и выключил компьютер. А потом они вместе с Герхардом стали искать ошибку в программе – если таковая была, – из-за которой и произошли столь странные вещи.

Джанет Росс сидела в пустом кабинете. Она взглянула на настенные часы: 9 утра – и перевела взгляд на письменный стол. На столе ничего не было за исключением вазы с цветами и ее записной книжки. Она покосилась на стул перед столом и громко произнесла:

– Как у нас идут дела?

Раздался щелчок, и из вмонтированного в потолок динамика донесся голос Герхарда:

– Нам надо еще несколько минут, чтобы отрегулировать уровень звука. Освещение нормальное. Хочешь, поболтаем?

Росс кивнула и бросила взгляд через плечо на стекло с зеркальным покрытием. Она увидела в нем свое отражение, но ей было известно, что за стеклом-перегородкой сидит Герхард перед мониторами и смотрит на нее.

– У тебя усталый голос, – сказала она.

– У нас проблемы со «Святым Георгием». Сегодня всю ночь с ним провозились.

– Я тоже устала. У меня проблемы кое с кем, кто далеко не святой.

Росс рассмеялась. Она говорила первое, что приходило в голову, пока Герхард налаживал звук, и не придавала большого значения своим словам. Но что правда, то правда: Артур далеко не святой. И не такое великое сокровище, каким он ей показался несколько недель назад, когда они познакомились. Она, по правде сказать, была немного без ума от него. («Без ума? Гм. Вы это так называете?» – представила она себе реакцию доктора Рамоса.) Артур был красив и богат. Желтый «Феррари». Море энергии и море обаяния. В его компании она чувствовала себя вполне раскованно и вполне женщиной. Он был способен на головокружительные, сумасбродные поступки – ну например, однажды он слетал с ней в Мехико поужинать: он знал там один ресторанчик, где пекли лучшие в мире маисовые лепешки. Она понимала, что это все ужасно глупо, но ей нравилось. И в каком-то смысле ей было с ним легко: не надо было говорить о лекарствах, больнице, психиатрии. Артура это совершенно не интересовало. Его интересовала она – как женщина. («Но не как сексуальный объект?» Черт бы вас побрал, доктор Рамос!) А потом, узнав его лучше, она вдруг поняла, что ей хочется поговорить с ним о своей работе. И обнаружила, к своему немалому удивлению, что Артур и слышать об этом не хочет. Артура ее работа пугала: у него явно были комплексы, связанные с профессиональными достижениями. Формально он был биржевым брокером – несложное ремесло для сына богача – и веско рассуждал о деньгах, инвестициях, норме прибыли, эмиссии акций. Но в его манере держаться было нечто агрессивное, точно подсознательно он все время пытался самоутвердиться в чужих глазах.

И потом она поняла то, о чем должна была бы догадаться с самого начала, – что Артура она привлекла главным образом своей самоуверенностью. Теоретически рассуждая, ее было куда труднее поразить, ошарашить и очаровать, чем какую-нибудь начинающую актриску-провинциалку, завороженно разглядывающую витрины дешевых универмагов. А потому она была более желанна.

Наконец эта странная роль начала ее утомлять, и она уже не испытывала никакого удовольствия от ощущения раскованности с ним. И вообще все это скоро стало ее раздражать. Она начала отмечать про себя знакомые признаки охлаждения: работы в клинике прибавилось, и ей приходилось отменять свидания. Когда же они виделись, она быстро уставала от его вальяжности и беспокойной энергичности, от его костюмов и его автомобилей. За ужином она смотрела на него и пыталась найти в нем то, что раньше обнаружила. И не могла – даже намека. А вчера она с ним порвала. Они оба давно поняли, что разрыв не за горами. Но отчего же это ее так расстроило?

– Ты что замолчала? – спросил Герхард.

– Не знаю, что говорить… Настала пора, когда все люди доброй воли должны прийти на помощь нашему пациенту. Юркая рыжая лиса прыгнула на перепуганную лягушку. Мы все стремимся ступить на широкую дорогу, ведущую на небеса… – Она замолчала. – Хватит?

– Еще немного.

– Мэри, Мэри, милая малютка, как всходят цветы в твоем садике? Извини, дальше не помню. Как там дальше? – Она засмеялась.

– Все отлично. Я установил уровень записи.

Росс поглядела на динамик.

– Ты будешь проводить интерфейсинг в конце сеанса?

– Вероятно, если все хорошо пройдет. Род торопится посадить его на транквилизаторы.

Она кивнула. Это была финальная стадия лечения Бенсона, которую требовалось завершить до начала курса приема транквилизаторов. Бенсона держали на седативе – на фенобарбитале – до прошлой полуночи. Сегодня утром действие седатива должно было полностью пройти: Бенсон теперь был готов к интерфейсингу.

Это Макферсон изобрел термин «интерфейсинг». Макферсон обожал компьютерную терминологию. Интерфейсом называется граница между двумя системами или между компьютером и эффектором. В случае с Бенсоном это была практически граница между двумя компьютерами – его мозгом и маленьким компьютером, находящимся у него под кожей плеча. Контакты были подсоединены, но система еще не включена. Как только будет нажата соответствующая кнопка, возникнет цикл обратной связи: Бенсон – компьютер – Бенсон.

Макферсон рассматривал этот прецедент только как первый из множества последующих. Он планировал перейти от эпилептиков к шизофреникам, потом к умственно отсталым, потом к слепым. Истории болезни кандидатов были расставлены на полке в его кабинете. И он планировал использовать все более совершенные компьютеры. Постепенно он рассчитывал перейти к проектам вроде «Формы Кью», которую даже Росс считала слишком преждевременной.

Но сегодня главный практический вопрос заключался в том, какой из сорока электродов способен предотвратить припадок. Никто этого пока не знал. Это можно будет определить только экспериментальным путем.

В ходе операции электроды были установлены с предельной точностью – непосредственно в зоне ввода, с погрешностью до одного миллиметра. С хирургической точки зрения все прошло просто замечательно, но, учитывая плотность мозгового вещества, ввод оказался очень неточным. Диаметр нервных клеток мозга составляет микрон. А в миллиметре пространства находятся тысячи нервных клеток.

С этой точки зрения электроды, можно сказать, были установлены весьма приблизительно. А это значит, что требуется множество электродов. Можно предположить, что при имплантации нескольких электродов в зоне по меньшей мере один из них будет размещен надлежащим образом для подавления приступа. Стимуляция методом проб и ошибок позволит определить, какой же именно электрод необходимо использовать.

– Пациент! – объявил Герхард через динамик. Через минуту Бенсона ввезли в каталке. На нем был голубой полосатый халат. Он неуверенно помахал ей: сразу было видно, что он нервничает. Повязки на плече стесняли движение его руки.

– Как вы себя чувствуете? – спросил он и улыбнулся.

– Это я должна вам задать такой вопрос.

– Здесь я буду задавать вопросы! – Он все еще улыбался, но в голосе его послышались твердые нотки. К своему удивлению, она поняла, что он боится. А потом удивилась, почему же это ее, собственно, удивило. Ну конечно, он должен бояться. Всякий бы на его месте испытывал страх. Ей самой было немножко неспокойно.

Сиделка похлопала Бенсона по плечу, кивнула доктору Росс и удалилась. Они остались наедине.