— Командировочное на тебя уже оформлено, — сказал генерал, — сейчас я его подпишу, и с этой минуты ты мне больше не подчиняешься. Спускайся вниз, мой Федя в курсе, он тебя отвезет. — Слава, не спорь! — сказал генерал, увидев мой возмущенный взгляд, — Сам ты туда быстро не доберешься, а дело срочное.

Забрав командировочное предписание, и обнявшись на прощание со своим, уже бывшим начальником, я спустился вниз, во двор, и нашел генеральскую машину. Федя — здоровенный немногословный сержант-контрактник из Якутии, действительно ждал меня. До места мы долетели молнией, наверное, вдвое быстрее, чем вез бы обычный московский таксист. Федя вел машину мастерски, придерживаясь скоростного режима на грани фола. С первых же минут я понял, что путь наш лежит не в Кремль, а скажем, прямо в противоположную сторону.

Дальше все просто, Федя доставил меня на КПП одной подмосковной госдачи. Причем не на парадную сторону, а туда, где обычно проезжают машины с продуктами и мусоровозы. И правильно, по сути, такие как я, и есть чернорабочие государства Российского в его борьбе за выживание.

Еще четверть часа спустя, я сидел в маленькой комнате без окон в компании трех человек: самого Президента, Дмитрия Козака, который теперь становился моим непосредственным начальником, и еще одного моего коллеги «в штатском» Александра Павловича Князева, которому теперь предстояло стать моим напарником. Сначала я не очень понимал — ради чего такая эклектика, но последовавший чуть позже разговор расставил все на свои места.

— Здравствуйте, товарищ Омелин, — приветствовал меня Президент, бегло скользнув взглядом по моей орденской колодке, — проходите, садитесь. Мне рекомендовали вас как опытного бойца и грамотного командира, умеющего правильно трактовать неполные разведданные, и способного в острой боевой обстановке принять неожиданное для противника нестандартное решение. Это так?

— Да, товарищ Президент, — ответил я.

— Тогда вы именно тот, кто нам нужен, — сказал Президент. — Работать вы будете под руководством товарища Козака. Поскольку ваша работа будет касаться не только, и не сколько военных аспектов, то представляю вам ваше альтер-эго, Александра Павловича Князева, из «смежников», — Президент сделал хорошую выдержанную паузу.

— А теперь, я задам вам вопрос. Возможно, он покажется вам не имеющим отношения к нашим текущим делам, но вы не удивляйтесь — так надо.

— Скажите, что вы думаете о такой дате, как 22 июня 1941 года? — склонив чуть набок голову, Президент внимательно посмотрел на меня своим пронизывающим взглядом.

Мне вдруг стало не по себе. По выражению лица главы государства я вдруг понял, что этот вопрос имеет для него очень важное значение.

— Это величайшая трагедия в нашей истории, — осторожно начал я, — и наглядный урок, подтверждающий, что за беспечность и разгильдяйство приходится очень дорого платить. — Потом я вспомнил еще кое-что о начале войны, и добавил, — В измышления Резуна, товарищ Президент, о том, что Сталин собирался первым напасть на Гитлера, я тоже не верю. Слишком уж неподходящая для этого была конфигурация войск в приграничных округах, слишком мало сил в первых эшелонах, даже с учетом даты нападения 6-го июля.

Пристально глядя на меня Президент чуть сжал губы, а потом вдруг спросил, — Скажите, товарищ полковник, а что вы думаете о гитлеровском плане «Барбаросса»?

— Это явная авантюра, товарищ Президент, — решительно ответил я, — Насколько я помню, их графики продвижения по советской территории полетели к черту уже на первой же неделе войны. А через месяц им пришлось импровизировать, на ходу внося изменения в прежние планы. Конечно, им помогла и внезапность нападения, и завоевание господства в воздухе, и чрезвычайно сухое и жаркое лето, сделавшее танкоопасными обычно заболоченные лесные дороги. Но прошло время, авансы закончились, и осталась лишь голая стратегия, которая, как у Кутузова, говорила о том, что даже с потерей Москвы сама война еще не проиграна. А если она не проиграна нами по-быстрому, то в ходе долгой компании на Востоке их ресурсы закончатся раньше наших.

— Эка вас понесло, — поморщился Президент, — Вот вы сказали, что план «Барбаросса» был авантюрой. Это утверждение стало уже общим местом по причине своей, скажем так, бесспорности. Так вот, товарищ полковник, я в свое время имел возможность познакомиться с немцами, и разобраться в их, как сейчас модно говорить, менталитете. И могу вас заверить, что немцы, и, особенно немецкие генералы, и само понятие авантюра — это вещи абсолютно несовместимые. И это, кстати, тоже секрет Полишинеля, на который мало кто обращал внимание.

— Значит, товарищ Президент, — ответил я после некоторых раздумий, — у немецких генералов были веские основания считать план «Барбаросса» вполне выполнимым. Возможно, это были какие-то разведданные, неправильная трактовка которых позволяла считать Красную Армию «колоссом на глиняных ногах».

— Хорошо, товарищ полковник, — Президент решительно хлопнул ладонью по столу, — вижу, что вы исключаете из своих расчетов так называемый человеческий фактор…

— Товарищ Президент, — неожиданно подал голос Александр Павлович Князев, — наверное не стоит мучить полковника Омелина. Возможный заговор генералов, и все связанные с ним подробности проходят как раз по нашему, а не по его ведомству. Его дело обнаружить нестыковки и неувязки в расположении войск перед 22-м июня, а уж если придется решать: что это — глупость и некомпетентность, или прямое предательство, то ему и карты в руки. А ведь в тот раз многие из командования РККА избежали вынимания органов госбезопасности.

При этом у Александра Павловича был такой вид, будто он прямо сейчас собрался вести в сорок первом году следствие, карать и миловать генералов, и приводить в исполнение расстрельные приговоры. У меня невольно по спине пробежали мурашки. Конечно, если катастрофа начала Великой Отечественной Войны была следствием предательства «группы лиц высшего начальствующего состава», то эти лица заслужили смертную казнь. Предательство командира — это самое страшное, что может случиться на войне. Но, черт возьми! Я не понимаю, какой же все-таки у этого исторического разговора может быть практический результат?

Наверное, этот последний вопрос крупными буквами нарисовался на моей физиономии, или же товарищ Князев умеет читать в душах, как в открытой книге. Гэбист, он и в Африке гэбист. Александр Павлович посмотрел на меня, и вдруг произнес, — Товарищ Президент, не будем ходить вокруг да около. В конце концов, полковник Омелин расписку написал, да и все положенные допуски к секретной информации имеет. Сообщите ему ГЛАВНОЕ, и мы с ним, что называется, наконец, удалимся «под сень дерев» для дальнейших задушевных разговоров.

Президент кивнул, чуть улыбнувшись краешком губ, и снова пристально посмотрел на меня. Я опять почувствовал себя неуютно. Но Президент чуть заметно одобряюще кивнул мне, и заговорил, — Полковник Омелин, официально ставлю вас в известность, что в ходе работ над программой создания оружия на новых физических принципах, в Российской Федерации был разработан действующий образец машины времени, позволяющий получить прямой доступ в некоторые точки нашего прошлого. Этот факт в настоящий момент является абсолютным секретом, и кроме разработчиков машины времени о ней знают лишь пятеро. Вы шестой член этого «секретного клуба». Вместе с Александром Павловичем Князевым, вы являетесь ядром аналитической группы, которая должна будет обеспечить руководство Российской Федерации наиболее точной и достоверной информацией, что называется, из первых рук, о периоде, предшествовавшем началу Великой Отечественной Войны. Вам все понятно?

В порядке общего обалдения я кивнул головой, — Так точно, товарищ Президент, — и, встав из-за стола, направился вслед за Князевым «под сень дерев», дабы усладить свой слух вещами, которые я посчитал бы самой что ни на есть фантастикой, если бы не услышал о них от первого лица государства.

15:25, Российская Федерация, Московская область, Резиденция Президента Российской Федерации.