Эта модель не соответствует реальности еще по одной причине. Она идеализирует акт обмена, учитывая лишь движение потребительных стоимостей (товаров). А что происходит с «социальной ценой» или «антитоварами» (по выражению М.К.Берестенко)? С отрицательными стоимостями, которые всегда, как тень товара, образуются в ходе производства? Если бы действовал закон эквивалентного обмена стоимостями, то продавец «антитовара» должен был бы выплачивать покупателю эквивалент его «антистоимости». Но на деле-то этого нет! Антитовар или навязывается, без всякого возмещения ущерба, всему человечеству (например, «парниковый эффект», разрушение озонового слоя и пр.), или навязывается слабым — вроде захоронения отходов в Лесото или России. При таком «рынке наполовину» ни о какой эквивалентности обмена стоимостями и речи быть не может. Ведь товары, которые в денежном выражении искусственно соизмеримы, что и оправдано трудовой теорией стоимости, в действительности несоизмеримы (мы обычно даже не знаем, какая «тень» стоит за данным товаром). Килограмм яблок несоизмерим с книгой той же цены, ибо при производстве яблок энергетические запасы Земли возрастают, а при производстве книги — снижаются. Закон стоимости — полная мистификация реальных отношений. На нем основана самоубийственная экономика индустриальной цивилизации.

В.Турченко считает все эти рассуждения нелогичными, «методологическим беспределом»? Думаю, он не имел права, обругав меня за «ниспровержение закона стоимости», ни словом об этом не обмолвиться. Ведь разговор об этом идет с 1880 г., когда Сергей Подолинский послал свою замечательную книгу Марксу. Пусть скажет В.Турченко, правы ли были тогда Маркс и Энгельс, отвергнув идею вести расчет стоимости не в относительных единицах всеобщего эквивалента (деньгах), а в абсолютных — энергии? Я считаю, что Маркс тогда упустил великую возможность связать свое учение с экологией, что позволило бы марксизму дать ответ на вызов времени. Но уж сегодня-то, через сто с лишним лет такое упорство мне кажется просто необъяснимым.

Надеюсь, В.Турченко скажет важные и интересные вещи в своих позитивных статьях. Я буду рад читать и учиться. А мне уж позвольте писать то, что я сам знаю — если это читателям интересно. И не тратить время и бумагу на оправдания перед завучами по истмату.

1997

Когда оппозиция выдвигает какое-то программное положение, люди ждут сначала ясного представления, что происходит в нынешней действительности, чего мы хотим в будущем, каков путь от настоящего к будущему. 17 октября в «Советской России» под рубрикой «советы мудрых людей» напечатана статья уважаемого деятеля КПРФ Юрия Белова «Не бояться истины». Вообще-то ни рубрика, ни заглавие к дискуссии не располагают — как спорить с истиной, тем более если ее сообщают люди, официально признанные «мудрыми». К тому же статья дана в разделе «КПРФ перед выбором». Это выбор КПРФ, и спорить бесполезно, это дело самой партии. Но по одному частному вопросу выскажу замечание.

Вот тезис Ю.Белова: «Когда в нашей стране победила контрреволюция, то не государственный капитализм пришел на смену социализму, тоже государственному, а капитализм свободного рынка. Довольно быстро он был назван диким и варварским людьми, хорошо знающими, когда и почему от такого капитализма отказался Запад».

Здесь в одном абзаце выражена сложная концепция, которая излагает и представление о том, что произошло в СССР и России после 1988 г., и трактовку того, что произошло на Западе за последние 300 лет. Из этой концепции, весьма распространенной, выводится не только программа действий КПРФ, но и ее «выбор» — вещь более важная и долгосрочная, нежели программа. Я считаю всю концепцию и ее отдельные части неверными. Думаю, они противоречат и историческому опыту, и тому, что мы видим сегодня воочию, и теоретическим выводам марксизма. В результате они задают КПРФ ложную цель.

Первый тезис: капитализм свободного рынка — дикий и варварский. Запад от него отказался.

Капитализм свободного рынка — главный тип хозяйства и буржуазного общества Запада вплоть до кризиса 20-30-х годов нашего века. Этот кризис привел к «кейнсианской революции» — признанию необходимости государственного вмешательства в экономику. Это был не отказ, а преодоление свободного рынка, причем после выхода из кризиса последовал длительный неолиберальный откат. В каком смысле капитализм свободного рынка назывался сторонниками Кейнса «диким»? Только в смысле эксплуатации рабочих и тех страданий, которые приносила конкуренция. Но это же не исчерпывает жизнь общества! Давайте вспомним целостный образ раннего капитализма.

Из популярных стихов Маяковского помним: «Капитализм в молодые года был ничего, деловой парнишка. Сам работал, не боялся тогда, что у него от работы засалится манишка». Ранний капитализм — это прежде всего огромная энергия, трудолюбие и тяга к знаниям. Он создан не венецианскими купцами и не ростовщиками, а пуританами — ремесленниками и рабочими, инженерами и учеными. Символом его служит Джеймс Уатт, механик из университета, создавший годную для промышленности паровую машину.

Удивляет, насколько мы забыли наших собственных писателей. Салтыков-Щедрин так описывал ту категорию жулья, что, пытаясь сойти за буржуазию, опутала в прошлом веке Россию: «Повторяю: это совсем не тот буржуа, которому удалось неслыханным трудолюбием и пристальным изучением профессии (хотя и не без участия кровопивства) завоевать себе положение в обществе». Неслыханное трудолюбие — вот, по его мнению, главный признак настоящего буржуа (при этом писатель не забывал о «кровопивстве» — эксплуатации).

Большую роль в распространении капитализма сыграли протестантские религиозные секты. В 18-м веке богатейшая секта квакеров создала в Англии, а затем и в Америке сеть школ, в каждую из которых дала библиотеку из всех главных тогда научных книг и набор главных научных инструментов (микроскоп, телескоп, вакуумный насос и др.). Более того, летом по всем этим школам, от почтовой станции к станции, отправлялись лекторы — нанятые квакерами лучшие ученые. В такой квакерской школе учился, потом преподавал (с 12 лет), потом был директором, потом разъездным лектором великий ученый Джон Дальтон. То, что во всех уголках Англии 18-го века читались научные лекции с экспериментами, на которые собиралась масса простолюдинов — это дикость?

Допустим, сегодня Маяковский, Салтыков-Щедрин и Дальтон уже не авторитеты. Но почитаем «Манифест коммунистической партии». В нем Маркс и Энгельс пишут: «Буржуазия менее чем за сто лет своего классового господства создала более многочисленные и более грандиозные производительные силы, чем все предшествовавшие поколения, вместе взятые… Буржуазия быстрым усовершенствованием всех орудий производства и бесконечным облегчением средств сообщения вовлекает в цивилизацию все, даже самые варварские, нации» и т.д.

Речь идет именно о первых ста лет господства буржуазии, именно о раннем капитализме. Но где же здесь «дикость и варварство»? И каким образом можно пристегнуть в этому капитализму наших демократов, которые разрушают производительные силы и обращают нашу цивилизованную страну в варварство?

Возьмем философскую основу раннего капитализма и ее упрощенное переложение — идеологию. Они многим из нас чужды, но назвать их дикими и варварскими было бы просто странно. Это — гуманизм (возвеличение человека), вера в свободу и прогресс. Все это вытекало из идеалов Просвещения, но никогда русская культура не занимала по отношению к Просвещению враждебной позиции — хотя по ряду вопросов были большие расхождения. Идеология либерализма, уподобившая все стороны жизни общества свободному рынку, есть сложный и изощренный продукт культуры. Из нее выросли представления о гражданском обществе, разделении властей и правовом демократическом государстве. Это — ранний капитализм, 17-18 век, философы Гоббс, Локк, Кант, Монтескье. Как можно назвать это варварством?