При этом верхушечное положение занимали ценности западные, они и определяли планы и проекты «левых». И главным объектом ненависти было то сокровенное отношение к миру и к человеку, которое передавалось из поколения в поколение и служило генетической матрицей, воспроизводящей Россию как особую цивилизацию. Уже более ста лет пытаясь провести в России подобие протестантской Реформации, «левые» стремились разорвать тайную связь поколений, лишить святости те символы и образы, которые скрепляли народ.
В статье «Культурный мир русского западника» философ-эмигрант В. Щукин лестно характеризует левую русскую интеллигенцию: «В отличие от романтиков-славянофилов, любая сакрализация была им в корне чужда. Западническая культура носила мирской, посюсторонний характер — в ней не было места для слепой веры в святыню». Он отмечает именно это стремление осуществить разрыв тела народа во времени, что является важнейшим условием «атомизации» народа на скопище индивидов: «С точки зрения западников время должно было быть не хранителем вековой мудрости, не „естественным“ залогом непрерывности традиции, а разрушителем старого и создателем нового мира».
Вспомним перестройку: наши «левые» проявили поистине дьявольский талант в десакрализации, замазывании всех священных для русского самосознания образов и символов — от Зои Космодемьянской и маршала Жукова до Александра Невского.
Вот маленький пример огромной «загрязняющей способности» «левого» ТВ. 8 Марта 1992 года в традиционный праздник телевизионные «Вести» дали такой репортаж В. Куца, всего в 20 секунд: «Эту даму бальзаковского возраста звали так же, как героиню пушкинского романа, — помните: „Итак, она звалась Татьяной“. Так отметили праздник 8 Марта». И далее — скабрезная история о том, как часовой ставропольской тюрьмы за 700 рублей провел к заключенным женщину. И что военная прокуратура, вероятно, не будет раздувать это дело.
В маленьком эпизоде репортер успел мазнуть грязью сразу несколько дорогих образов: праздник 8 Марта, давно утративший свое идеологическое значение и вошедший в число национальных праздников — ведь образ женщины и праздника был прямо увязан им с проституткой; армию, которая в телепередаче представлена в образе часового-взяточника и покрывающей его военной прокуратуры; Пушкина, чьи строки о самом чистом женском образе в русской литературе ассоциированы ТВ с гадостью. Разрывание связей, отказ от уходящих в прошлое корней, оправдываемый «любовью к дальнему» (прогрессу), объясняет свойственную левым неприязнь, а порой и ненависть ко всему устойчивому, прочному, строящемуся. Это, кстати, и было сутью совершенного Сталиным «переворота» — предал мировую революцию и занялся хозяйственным строительством («социализм в одной стране»). Народ изживал из себя левизну, в чем и упрекает его Д. Фурман в манифесте наших левых «Иного не дано»: «Основные носители этих тенденций, очевидно, поднявшаяся из низов часть бюрократии, которая, во-первых, унаследовала многие элементы традиционного крестьянского сознания, во-вторых, хочет не революционных бурь, а своего прочного положения».
Это неприятие «прочного положения», к которому, по справедливому мнению левых, тяготеет «традиционное крестьянское сознание», пытаются обосновать и философски. Г. Померанц советует в «Независимой газете»: «Что же оказалось нужным? Опыт неудач. Опыт жизни без всякого внешнего успеха. Опыт жизни без почвы под ногами, без социальной, национальной, церковной опоры. Сейчас вся Россия живет так, как я жил десятки лет: во внешней заброшенности, во внешнем ничтожестве, вися в воздухе… И людям стало интересно читать, как жить без почвы, держась ни на чем».
Жизнь без почвы, жизнь «человека из подполья», который для Достоевского был носителем мироощущения левых, наконец навязана всей России. Победа почти близка!
Вспоминая метания левых в отношении фундаментальных вопросов бытия, которые мы наблюдали на протяжении всего только одного поколения, приходишь к выводу, что у них действительно нет устойчивой социально-философской концепции. Их миссия — разрушать то, что есть. Потому их сегодня нельзя даже упрекнуть в том, что они «изменили» чему-то. Окуджава воспевал «комиссаров в пыльных шлемах» и мечтал пасть «на той единственной, гражданской», и люди удивляются, как же он переметнулся к антикоммунистам. Когда в нем все вывернулось наизнанку? А никогда. Никуда он не переметнулся, и никакого отношения его «комиссары» ни к социализму, ни к социальной справедливости не имели. Он — левый, и его страсть — создавать гражданскую войну. Он ее и готовил своей гитарой, а сегодня наслаждается при виде танковых залпов по людям.
Потому-то нечего и удивляться — какие же это левые, если они за частную собственность. А. Н. Яковлев страдает: «На Руси никогда не было нормальной, вольной частной собственности… Частная собственность — материя и дух цивилизации». Это — сегодня, когда Россия уже нашла прочное положение при прежней, общественной собственности. Как раньше они же выступали против капитала. Главное — стравить людей, разрушить у них почву под ногами, разорвать народ. Замечательна сама фразеология Яковлева: «Нужны воля и мудрость, чтобы постепенно разрушить большевистскую общину — колхоз… Здесь не может быть компромисса, имея в виду, что колхозно-совхозный агро-ГУЛАГ крепок, люмпенизирован беспредельно. Деколлективизацию необходимо вести законно, но жестко».
Мы видим, что у этого левого идеолога и мысли нет предложить соединившимся в коллектив людям (пусть бы и «люмпенам») другой, лучший способ жизни, чтобы они смогли сравнить и выбрать. Нет, он требует именно разрушить общину. Главное — разделять людей, хоть соблазном, хоть силой. Любое общинное, соединяющее начало вызывает ненависть. Вот, например, сентенция Юрия Буйды из «НГ»: «Антирыночность есть атрибут традиционного менталитета, связанного с „соборной“ экономикой, о чем особенно убедительно свидетельствуют послесмутный кризис православия и драматические коллизии великих реформ Александра Второго — Столыпина… Наша экономическая ублюдочность все еще позволяет более или менее эффективно эксплуатировать миф о неких общностях, объединенных кровью, почвой и судьбой, ибо единственно реальные связи пока в зачатке и обретут силу лишь в расслоенном, атомизированном обществе. Отвечая на вопрос итальянского журналиста о характере этих связей, этой чаемой силы, поэт Иосиф Бродский обошелся одним словом: „Деньги“.
Все собрал Ю. Буйда в этом проклятье «ублюдочной соборной экономики», вплоть до денежных чаяний поэта, и все для того, чтобы приукрасить главную мечту — расслоить, атомизировать российское общество. Разорвать народ и во с времени, и в рамках одного поколения. Поскольку российский (а затем советский) народ есть уникальное многонациональное образование, важные трещины можно создавать по линии этнических отношений. В 1917 году левым удалось «рассыпать» Россию, которая вновь сплавилась уже при восстановлении империи в образе СССР. Но ведь в перестройке происходило то же самое — и совершенно сознательно.
Вот один из левых прорабов перестройки А. Нуйкин с удовлетворением признается: «Как политик и публицист, я поддерживал каждую акцию, которая подрывала имперскую власть. Мы поддерживали все, что расшатывало ее. А без подключения очень мощных национальных рычагов ее было не свалить, эту махину». И добавляет с милым цинизмом: «Сегодня политики в погоне за властью, за своими сомнительными, корыстными целями стравили друг с другом массу наций, которые жили до этого дружно, не ссорясь». Вот так — интеллигент Нуйкин расшатывал систему, но он не виноват. Выполнив свою роль в поджигательской программе, когда уже и РФ втянута в войну, Нуйкин умывает руки, отказываясь от любого «патриотизма» в «этой стране». Он иронизирует: «Мне хотелось даже написать давно задуманный материал, и название уже есть: „Считайте меня китайцем“.
Чтобы разорвать, растравить народ, необходимо разрушить его культурное ядро, особенно подорвать, поставить под сомнение нормы морали и права, определяющие отношения людей. У нас в культурное ядро входит множество норм, выраженных на языке традиций, передаваемых от поколения к поколению, а не через формальное образование и «писаные» законы. Слом этих норм — наиболее разрушительная разновидность революций. Виднейший антрополог Конрад Лоренц писал: «Привычки, которые человек воспринимает через социальную традицию, связывают его с людьми гораздо сильнее, чем обычай, освоенный индивидуально, и разрушение традиции сопровождается очень интенсивным чувством страха и стыда… Иерархические отношения между тем, кто передает традицию, и тем, кто ее воспринимает, являются обязательным условием для того, чтобы человек был готов ее усвоить. С этим тесно связан и процесс, который мы называем поиском идентичности. Это и помогает сохранять устойчивость культурных структур. Но против этого восстают все революционные силы, враждебные устойчивым структурам. Они побуждают человека выбросить за борт любую традицию».
