Чем объясняют мои оппоненты тот факт, что я «сбросил маску»? Студент-историк разумно предполагает, что к «нападкам» на истмат меня побудило «поражение социализма в холодной войне». Но он считает, что эта катастрофа не должна поколебать устоев: «И все же я хочу спросить С.Кара-Мурзу: похоронил ли Чернобыль атомную физику?». Отвечаю на этот удивительно точный вопрос. В Чернобыле произошел отказ не атомной физики (она работала безотказно), а устаревших представлений о системе «человек-машина». Эти устаревшие представления по своему типу были, кстати, очень близки к истмату (выросли из общего корня). Так вот эти представления Чернобыль похоронил, хотя они так и тянут свои руки из могилы. Но это было настолько трудно, что человека, который изучал Чернобыль и первым во весь голос поставил под сомнение всю общепринятую доктрину технологических рисков, — академика В.А.Легасова — довели до самоубийства. Тот шажок от истмата, что предлагаю сделать я, несравненно меньше того, что сделали наука и технология после Чернобыля — хотя катастрофа СССР сравнима с Чернобылем.
Многие авторы писем не признают никаких полутонов. Стоило заикнуться о «преодолении истмата» — даже не о его отрицании, а всего лишь о выходе за его рамки при анализе ограниченного круга проблем (кризиса России) — это сразу названо отказом от марксизма-ленинизма и даже отказом от материализма. Выходит, весь материализм — в истмате? Так мыслил Ноздрев: «Все, что ни видишь по эту сторону, все это мое, и даже по ту сторону, весь этот лес, который вон синеет, и все, что за лесом, все мое». И спорить бесполезно. Мне пишут: «Вы, как я полагаю, прочитав пример о жнецах, сторонник идеализма». Поясню: я привел пример Вебера о том, как религия влияет на бытие (трудовую этику жнецов). Какой же это идеализм? Это просто этнографическое наблюдение, материализм чистой воды.
Как раз истмат очень грешит идеализмом. Ради заострения его главной идеи уже классики истмата создавали идеальные образы, совершенно не отвечающие реальности бытия. А их последователи вообще забыли об условности и стали вести себя так, будто в жизни действуют эти идеальные образы, а не реальные силы. Вот, в «Коммунистическом манифесте» сказано, что рабочие не имеют отечества. Ради акцента на классовой борьбе принижено значение национального фактора, создан идеальный образ «пролетариата всех стран». Ну, манифест — это вроде поэмы. Но ведь советский истмат уже всерьез исключил национальную проблему из рассмотрения. Утверждалось даже, что в СССР национального вопроса не существует. Вот это — идеализм. Следование таким идеальным фикциям обошлось дорого.
Кстати, пример с жнецами поминают очень многие авторы писем — и именно в ключе истмата. Все как один считают, что ничего странного в случае с жнецами нет (а я да Вебер, два дурака, не поняли). Мне пишут: «Истина состоит в том, что жнец-протестант — порождение утвердившегося буржуазного строя, содержанием бытия которого являются богатство и нажива. А жнец-католик воскресил традиции ушедшего феодального общества». Но почему католик «воскресил», а протестант совсем наоборот, «не воскресил», хотя бытие их протекает в одной деревне — на такие мелочи истмат внимания уже не обращает. На деле-то как раз буржуазное общество утвердилось благодаря протестантизму, а не наоборот. Вебер на эту тему написал целую книгу, собрав огромный объем данных. Но он — «буржуазный социолог-оппортунист», и про него мои оппоненты такого понаписали, что и от А.Н.Яковлева в бытность его начальником идеологии КПСС слышать не приходилось.
Чуть не в каждом письме напоминают, что истмат — не догма, а вечно живое учение, его надо развивать. На деле же отношение к нему поистине религиозное, и каждая робкая попытка «развития» вызывает такую болезненную реакцию, что десять раз подумаешь, прежде чем слово сказать. Меня удивило, что никто из явно любящих свое дело истматовцев, приславших письма, не отметил, что в статье «Эффект бабочки» сделан шаг именно в развитии, а не «преодолении» истмата. В той статье в полном соответствии с принципами истмата общество уподоблено природной системе. Только в классическом истмате общество описывается аналогиями с равновесными системами (механическими или энергетическими), а здесь — с системами неравновесными или в состоянии неустойчивовго равновесия, при возникновении в системе хаоса, катастрофы. Но это еще — самый настоящий истмат, только впитавший в себя знание о новом классе систем, знание второй половины ХХ века. И то реакция сугубо отрицательная.
Можно ли обойтись таким «развитием» (а ведь и оно встречается в штыки)? Считаю, что нельзя, хотя и это было бы большим шагом вперед, очень полезным. Но его недостаточно, потому что истмат жестко задает схему развития, схему смены поколений машины-общества — социально-экономических формаций. Худо-бедно, эта схема приложима к Западу, но очень плохо описывает исторический процесс в незападных цивилизациях. Создатели истмата и не претендовали на всеохватность, их интересовал именно Запад, а не «азиатский способ производства». Чтобы понять Россию, совершенно необходимо выйти за рамки «формационного» подхода истмата и использовать другой, хорошо развитый, но не истматовский подход — «цивилизационный». Но это — особая тема.
В большинстве писем отвергаются примеры, которые я привел в своей статье — высокая эффективность основанной на рабстве экономики Юга США и опыт развития Японии. Оба эти явления, которые считаются в обществоведении весьма сложными и вызывают яростные споры, оказывается, без всяких затруднений объясняются истматом. Авторы писем указывают мне на это даже с какой-то жалостью: мол, оторвался от марксизма и перестал понимать простейшие вещи. Разве не ясно: в Японии сработал технический прогресс, а на плантации кнут надсмотрщика. Такое всесильное, все объясняющее учение не только преодолевать — даже развивать не надо. И никакого любопытства, хотя я уверен, что утверждение о высокой эффективности рабского труда в США почти для всех должно быть неожиданным. У нас (да и в США со времен победы Севера) господствовала противоположная точка зрения.
К сожалению, все мои оппоненты обходят важнейший, по-моему, вопрос: можно ли считать законами утверждения, которые в реальной практике не обладают предсказательной силой? В естественных науках ответ однозначен: законами считаются только такие «сильные» и устойчивые отношения, которые подавляют частности, пробивают себе дорогу через массу случайностей. Иными словами, позволяют надежно предвидеть поведение системы.
Никто не оспаривает моего сомнения в том, что «законы истмата» такой силой обладают. На это мне дают три типа оправданий. Во-первых, «настоящие» законы истмата не всякому дано знать. Например, советская номенклатура после Ленина, несмотря на легион прислуживающих ей академиков, конечно, ни бельмеса в истмате не смыслила (авторы таких писем, не в пример боссам КПСС, видят законы истмата как на ладони). Доктор-философ, журя меня за «отказ от материализма», пишет: «Материалистический взгляд на мир основан на фундаментальном уровне образованности, развитой способности к логическому мышлению. Обыденное сознание не может подняться до уяснения объективных законов общества — слишком высок уровень теоретических абстракций». В изложении этого философа истмат теряет все черты научного подхода, а становится сокровенным знанием, доступным только для жрецов-посвященных. На такой истмат я и не посягал, мне до него дела нет. Размахивайте каким хотите кадилом в своих сектах для людей с «фундаментальным уровнем образованности». У меня обыденное сознание.
Второй аргумент в том, что к законам истмата вообще нельзя предъявлять требований обладать предсказательной силой в конкретной реальности. Действие этих законов как бы ниже уровня шума, и от этого шума реальности надо отвлечься, чтобы узреть закон: «Применение законов истмата к тому или иному общественному явлению тем более эффективно, чем ближе это явление к их [законов] объекту, т.е. обществу как таковому, в его целостности и развитии. Демонстрировать силу в отношении частностей, в каждом конкретном случае, закону не обязательно, тем более что частности подчас весьма субъективны». Если так, то и против этого истмата я не возражаю: пусть, кому нравится, рассуждает «об обществе как таковом». Для меня жизненно важна именно частность — как выйти из кризиса здесь, в России, и в приемлемо короткие сроки.
