Тон Боадики был строг, но и она, и центурион уже улыбались. Потом Макрон поднял свою загрубевшую от меча, мозолистую солдатскую руку и прикоснулся к щеке девушки, дивясь нежности ее кожи. Боадика не двигалась. Затем ее губы словно сами собой приникли к кончикам его пальцев. Он медленно потянулся к ней…

Снаружи послышалась чья-то тяжелая поступь. Кожаный полог, завешивающий вход, отлетел в сторону, и Боадика с Макроном будто ошпаренные отпрянули друг от друга. Римлянин принялся лихорадочно ломать сухие веточки и совать их икенке, которая снова взялась складывать костерок. Появившаяся в проеме фигура загородила свет. Темный силуэт, нагнавший на парочку страху, мог принадлежать только одному человеку.

— Празутаг?

— Да.

Великан шагнул в хижину, волоча за собой тушу небольшого оленя. Лицо воина было бесстрастным, но глаза его блеснули так, словно он успел оценить ситуацию и нашел ее весьма забавной.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Все следующие пять дней путники продвигались в глубь страны дуротригов. Ехали, придерживаясь хоженых троп, но исключительно по ночам, а ближе к утру прятались в глухомани. Празутаг казался неутомимым. Он никогда не спал долее трех часов кряду и планировал каждый ночной переход так, чтобы встать на дневку неподалеку от какого-нибудь селения. До полудня воин позволял себе отдохнуть, а потом отправлялся на разведку. Возможно, он и впрямь старался что-нибудь разузнать о местоположении римских заложников, но пока что ему не везло. Возвращался великан к сумеркам и непременно приносил с собой мясо, которое остальные готовили на маленьком костерке, тесно сгрудившись вокруг него, чтобы, во-первых, скрыть от чужих взоров пламя, а во-вторых, хоть немного согреться.

Поев, они тушили костер и следовали за Празутагом, который с огромными предосторожностями вел их даже по необжитой территории, а уж каждый крохотный хуторок или тем паче поселение в три двора и вовсе огибал за полмили. Частенько им приходилось останавливаться и замирать, пока икен не убеждался, что впереди все чисто. Задолго до света Празутаг уводил своих подопечных с тропы в ближайший лес, причем не унимался до тех пор, пока не затаскивал их в самую непролазную чащу, куда уж точно никто не мог сунуться, и только тогда давал приказ отдыхать. Там, укрывшись плащами и попонами лошадей, путники кое-как засыпали. Не все, разумеется. Кто-то нес караул.

Катона, самого молодого и худого, холод донимал больше, чем прочих, поэтому сон его был прерывистым, беспокойным. На второй день начались заморозки, и от промерзшей земли повеяло такой стужей, что у него коченели конечности, их требовалось потом растирать.

На пятый день к заморозку добавился промозглый туман. Празутаг, как обычно, к полудню покинул стоянку и отправился на разведку, а двое римлян и Боадика, ожидая, что он вернется если и не со сведениями, то хоть с добычей, принялись сооружать небольшое кострище. Задул легкий ветерок, пришлось обложить кучку хвороста дерном. Катон, собиравший валежник, непрерывно тер озябшие непослушные руки.

Собрав охапку, достаточную для длительного поддержания слабенького огня, он тяжело опустил ее наземь между Боадикой и центурионом, сидевшими друг против друга, потом сел сам. Некоторое время все молчали. Ветер усиливался, он трепал гривы лошадей и пони, заставляя людей плотнее кутаться в плащи. До рокового, назначенного друидами срока оставалось пятнадцать дней, и молодой оптион сомневался в том, что маленькому отряду удастся провести их хоть с каким-либо толком. Даже если они обнаружат заложников, проку в том будет мало, ведь у них нет возможности выручить бедолаг. Ни малейшей. Пробираться пять ночей кряду по вражеской территории, постоянно держаться настороже и трястись от каждого шороха — это не шутка. Это способно вынуть все силы даже из очень крепкого молодца. Что до Катона, то он, например, совсем не уверен, что сможет выдержать дальнейшую гонку. Холод, грязь, телесное и душевное напряжение довели его до предела. Тут впору не вызволять кого-то, а думать, как выкарабкаться самому. Дурацкое состояние. И затея дурацкая. Она ему еще аукнется, вон как мрачно смотрит Макрон. Видимо, предвкушает, какую славную выволочку он задаст своему оптиону по возвращении в лагерь Второго. Только состоится ли это вот возвращение — огромный вопрос.

Небо, проглядывавшее сквозь мешанину черных ветвей, начало понемногу тускнеть, а Празутаг все не шел. Первой не выдержала Боадика. Она поднялась на ноги и со вздохом потянулась.

— Пойду пройдусь до тропы. Может, что-нибудь выясню.

— Нет, — твердо возразил Макрон. — Тебя могут обнаружить.

— Обнаружить? Да кто в здравом уме будет шататься тут в такую погоду?

— Мало ли, — невесело хмыкнул Макрон. — Ты вот ведь собралась на прогулку.

— Так или иначе, я иду.

— Нет, никуда ты не идешь. Сядь.

— Я была о тебе лучшего мнения, римлянин, — сердито произнесла Боадика, даже не думая подчиняться приказу.

Катон поплотней завернулся в плащ и уставился на груду растопки, больше всего желая куда-нибудь деться.

— Я просто осторожен, — терпеливо пояснил Макрон. — Надо полагать, твой приятель вот-вот вернется. Нечего за него беспокоиться, он уже не ребенок. Расслабься.

— Извини, мне надо облегчиться. Не могу больше терпеть. Или позволь мне отойти, или я справлю нужду прямо здесь. Ты этого хочешь?

Макрон побагровел от злости: не отпустить ее было нельзя. Отпустить тоже. Он стиснул кулаки.

— Тогда двигай. Но не отходи далеко и побыстрей возвращайся.

— Это уж как получится, — усмехнулась гордячка и исчезла в лесных тенях.

— Проклятая девка! — буркнул Макрон. — Как, впрочем, и вся их бабья порода. Хочешь совет, парень? Никогда не имей с ними дела, кроме мороки, ничего не получишь.

— Так точно, командир. Можно мне развести костер?

— Костер? Да, валяй. Прекрасная мысль.

В то время как Катон щелкал кремнем и кресалом, Макрон прилежно вертел головой, высматривая Празутага и Боадику. Маленький рыжий язычок пламени лизнул сухой мох, и Катон, горбясь и подставляя ветру спину, осторожно переместил огонек в кучку хвороста. Вскоре смыкавшийся вокруг ночной мрак потеснило слабо колеблющееся оранжевое свечение.

Боадика все не возвращалась, и юноша начал подумывать, уж не случилось ли чего с ней? И даже если ничего не случилось, сумеет ли она в темноте найти дорогу к стоянке? А вдруг и девушку, и ее родича подстерегли дуротриги? И пытают теперь, стараясь вызнать, где прячутся их сообщники? Возможно, враги уже крадутся сюда, чтобы захватить двоих римлян.

— Командир?

Макрон повернулся к костру.

— Что?

— Как думаешь, где их носит?

— Почем мне знать? — проворчал Макрон. — Может, они продают наши головы дуротригам и никак не сговорятся о сходной цене.

Шутка была дурацкой. Заметив, как побледнел юноша, центурион тут же о ней пожалел и уже серьезно посетовал на полную неспособность женского пола держать себя хоть в каких-либо рамках. Да и Празутаг тоже хорош. Шастает где-то, ведет себя своевольно, возьмет да и вообще не придет. Что тогда делать двум римским легионерам, заброшенным в глубь дремучего леса посреди вражеской незнакомой страны?

— Мне он показался вполне надежным малым, — с дрожью в голосе сказал Катон. — А ты, командир, ему, значит, не веришь?

— Тут верь не верь, но он бритт. Может быть, эти дуротриги и не сродни ему, однако у него все равно гораздо больше общего с ними, чем с нами.

Макрон помолчал, вздохнул и продолжил:

— Почти везде, где мне доводилось служить, я сталкивался с туземцами, готовыми поспособствовать Риму. Весьма рьян в этом смысле народ в Иудее. Они там родную мать продадут, лишь бы малость возвыситься над прочим людом. Правда, здешние островитяне ни в чем им не уступают. Ты ведь и сам хорошо знаешь, Катон, сколько изгнанных своими сородичами царьков сбежало в империю в надежде вернуть себе власть. Очень для многих правильно то, что выгодно. Коварство, предательство. И Празутаг с Боадикой не лучше других. Они будут соблюдать верность Риму лишь до тех пор, пока это совпадает с их личными интересами, а чуть что не так — и ты вмиг поймешь, какие они нам друзья. Дай только срок, сам увидишь.