звериных клыков!

Хмель словно ветром сдуло. Згур дернулся, рывком сел. Вот почему ее смех таким приметным показался!

— Узнал? — Телла подсела ближе, неспешно, словно смакуя каждое движение, сняла полотняную рубаху, так же медленно огладила высокие груди. — Что, красивый мальчишка? Страшно?

Мальчишка? Страшно? Она что, с Ярчуком сговорилась?

Наузница мягко скользнула на покрывало, теплые руки нырнули под рубаху, острые ногти впились в кожу.

— Если страшно, травку дам. Она для первой ночи, чтоб перед невестой не осрамиться. Ты только скажи!

Вот как? Згур рывком сбросил рубаху, сжал Теллу за круглые смуглые плечи, притянул к себе. Она вновь рассмеялась знакомым грудным смехом и проговорила мед ленно, нараспев:

— Не уйдешь теперь, мальчонка! Выпью я тебя до дна!

Похоже, знакомство с венетом не прошло даром. Згур . ответил тут же, будто всю жизнь «верши» писал:

— Выпей реку ты сначала! А потом поговорим! Светильник, мигнув, погас, и Згуру тут же стало не до «вершей».

Вокруг снова был лес, такой же густой, молчаливый. ; Лыжи легко скользили по насту, хотя мешок за плечами ' стал много тяжелее. Подарков было не счесть, пришлось выбирать только необходимое в пути. Для Згура самой нужной оказалась рубаха. Старая, после острых ногтей Теллы, больше походила на лохмотья. Наузница и подарила Згуру обновку — вышиванку с красным воротом и витыми шнурами. Рубаха была чудо как хороша, но надевал ее Згур не без опаски. Кто их, наузниц, знает-ведает? Телла, догадавшись о его мыслях, весело смеялась, приговаривая, что она ту рубаху в двенадцати травах варила, а что за травы, Згур сам поймет — поймет, да уже поздно будет. Оставалось надеяться, что веселая вдовушка шутила.

Ни Ярчуку, ни остальным Згур решил ничего не говорить. Что толку? Из намеков Теллы он понял, что наузниц в Нистрии не дюжина, и не две, и власть их в этих местах давняя, исконная. Коровяк же, чаклун пришлый, больно ретив был — вот и попался, и жалеть о нем нечего.

Згур вздохнул и оглянулся. Ярчук вновь отставал. Он шел тяжело, то и дело останавливаясь, пытаясь справиться с приступами хвори. Наверно, из-за этого и без того угрюмый венет был в это утро как-то особенно мрачен. Странное дело — косички в бороде исчезли, да и волосы, обычно торчавшие во все стороны, оказались зачесаны на ровный пробор. За весь день «чугастр» не сказал ни слова. Згур не навязывался, хотя становилось скучновато. Правда, можно — было думать без всяких помех: пустая дорога, тихий лес, молчаливый спутник…

…Когда они расставались, Телла, внезапно став серьезной, наклонилась к самому уху и проговорила медленно, строго, будто с покойником прощалась:

— Ты назвался Смертью, парень! Станешь Смертью ты теперь!

Згур так растерялся, что даже не смог отшутиться. Да наузница и не думала шутить. «Станешь Смертью!» Там, у горящего костра, Згур и в самом деле ляпнул что-то похожее. Но не всерьез же! И теперь на душе было муторно. Опять чаклуны! Нет, не зря мама их боится! Скорее бы домой, там все ясно и просто, ни Костяных Девок, ни игрищ в деревянных личинах. Да, не зря Рыжий шлях Кобницким назвали! И ведь куда ведет? Прямиком к бабке Гаузе! Не из огня ли в полымя?

Сзади послышался надрывный стон. Згур остановился, развернулся. Ярчук уже не стоял — сидел, прижимая руку к пояснице. Кажется, хворь взялась за венета всерьез.

Надо было что-то делать. До вечера еще далеко, но тащить «дикуна» дальше означало попросту его убить. Згур огляделся, приметив вдали небольшую поляну, на которой чернела одинокая избушка. Туда! Вон и дрова, снегом присыпаны, а вот и труба торчит. Значит, и тут повезло, печь растопить можно.

В избушке, ветхой, давно брошенной, было пусто и холодно, но Згур быстро разжег печку, поплотнее закрыв дверь, чтобы ветер с дороги не задувал, и поставил на огонь котелок. Ярчук молча мотал головой, показывая всем видом, что вовсе не болен и готов идти дальше, но Згур решил подождать. Если Ярчуковы боги смилуются, завтра можно будет идти дальше. А если венет сляжет всерьез, то Згур сам сходит за Гаузой.Из мешка был извлечен пахучий узелок — еще один подарок веселой вдовушки. Травы — густая непонятная смесь с таким запахом, что хотелось немедленно чихнуть и зажевать калачом. Згур по неопытности принялся расспрашивать наузницу, от каких болячек духмяный сбор помогает, как его заварить, да по скольку давать. Телла вначале посмеялась, а потом пояснила, что только у ворожей-неумех одна трава от застуды, а иная — от сглаза. Настоящие травы — это те, что «от всего», ну а чем гуще заваришь — тем лучше.

Пока котелок закипал, Ярчук, постелив полушубок прямо на полу, прилег, буркнув что-то малопонятное о закате да о стальном ноже, что над дверью торчит. Згур, взглянув на дверь, убедился, что никакого ножа ни над нею, ни поблизости нет, и еще раз уверился, что венеты — странное племя.

От настоя шел густой лесной дух. Згур не выдержал, отхлебнул — горько! Напоить венета оказалось труднее. Ярчук отмахивался, что-то бурчал, и Згуру еле удалось уговорить его сделать несколько глотков, после чего «чугастр» повернулся на бок и немедленно заснул. Теперь оставалось одно — ждать.

К вечеру сон сменился бредом. Ярчук бормотал бессвязные слова, пытался привстать, хрипел, то и дело заходясь стоном. Потом он принялся объяснять, что такое «тык. левицей», и даже попытался показать — но не Згуру, а кому-то другому. Згур уже успел пожалеть, что в первые дни заставил «чугастра» выложиться и тем разбудил хворобу. А все Ивор! Вот ведь угадал — дал ему в охранники больного, которого впору самого на горбу волочь! А может, всезнающий Ивор потому и навязал ему хворого венета? Всем ведомо, что воин Края никогда не бросит товарища, даже если не товарищ это, а пугало болотное. Вот и возись теперь с «дяденькой альбиром»!

За маленьким, затянутым бычьим пузырем окошком уже начало смеркаться. Ярчук наконец затих, бред кончился, перейдя в глубокий сон. Згур приоткрыл дверь и быстро выглянул, стараясь не напустить в избу мороза. На поляне тихо, вокруг — ни души, даже птиц не видать. Можно спать спокойно, никто не тронет.

— Приходили?!

Згур дернулся, открыл глаза. Ночь, от остывающей печки приятно тянет теплом, дверь засовом закрыта да поленом привалена. А вот и Ярчук — черная тень, почему-то с топором в руке.

— Приходили, говорю? Чего молчишь, боярин? Кажется, травы не помогли. Згур поморщился — вылезать из-под нагретого полушубка не хотелось. Связать его,

что ли?

— Нож в притолоку втнул? Опять нож! Как бы не дошло до «тыка левицей»! Пришлось вставать. Згур нашарил на лавке связку лучин, зажег одну, огляделся.

Ярчук был уже у двери. Бородища дыбом, в правой руке — топор, в левой — узкий засапожный нож. Згур поежился, на всякий случай отодвигаясь подальше.

Нож с треском вонзился в старое дерево. Венет резко обернулся:

— Так приходили?

Згур покосился на топор, выпрямился, вылупил глаза:

— Никак нет! Осмелюсь доложить, господин Ярчук роду Бешеной Ласки! За время дневания…

— Ты чего, боярин?

— А ты чего?

Топор с грохотом упал на лавку. Згур, облегченно вздохнув, мысленно помянул Мать Болот. Уберегла!

— Аль не понимаешь? Третья ж ночь седни! Третья ночь? Згур быстро подсчитал. Да, верно, третья ночь после той, в Хоромине.

— Придут ведь! Те, кого мы в Ирий отправили! Убиенные! И к тебе придут, и ко мне! Я уж и бороду расчесал, и власы…

Бредит? Вроде нет! Неужели «чугастр» в такое верить может?

— И нож не втнули, и кругом избу не обвели! Я ж, боярин, на тебя понадеялся!

Згуру представилось, как на пороге появляется убитый

им Коровяк — посиневший, со сведенными судорогой пальцами…

— Оно ж у нас и дитям ведомо! Ежли боги попустили кого в Ирий отправить, то должно бороду расчесать, да власы, да подале от прочей люди хорониться…

Ах вот почему «чугастр» пировать не пошел!

— А на третью ночь — приходят! Особливо те, что злобу имели да перед богами неправду творили. А мы с тобой, боярин молодой, самых супостатов жизни лишили. Колдун аль кобник сам в Ирий не уйдет, нас с собой прихватить захочет!