— Нюрка-то, вы знаете, спать и есть без этой ерунды не может, и денег жалко, и стыдно, что люди подумают, а что ж с ней, дурочкой, поделаешь…

Достала из сумочки только что купленные дамские романы.

— Вот, посмотрите, господин полицейский, даже страницы не разрезаны, вы только не подумайте, будто в нашей семье такое читают…

Полицейский тупо уставился на яркие обложки, потер виски.

— Вечно вы, бабы, тащите в дом такую дрянь… Вот и жена моя, ее хлебом не корми, дай только последние деньги потратить на энтот, с позволения сказать, романтизьм… Уж и по-хорошему ей талдычил, и кулаком учил — ничего не помогает… Так, дамочка, что-то же я забыл…

Саша замерла.

— Ах да, документы ваши попрошу, — вспомнил полицейский.

Документы госпожи Сириной были в полном порядке. О том, что не все позорное и отвратительное содержимое сумки было досмотрено, утомленный болтливой дамой полицейский забыл.

Только заперев изнутри на два оборота дверь квартиры на Литейном, Саша сползла по стенке, тяжело дыша. Минут десять ей понадобилось, чтоб собраться с силами и открыть наконец чертову сумку.

Три прямоугольных килограммовых золотых слитка. Двуглавый орел, проба, печать, семизначный номер на каждом. Слитки казались такими тяжелыми, что стало трудно удержать их одновременно в руках.

Теперь оставалось дождаться Вершинина, который с помощью своей коммерческой алхимии должен был превратить эти килограммы золота в центнеры свинца, а те, в свою очередь, обернутся сотнями и тысячами человеческих смертей.

Саша места себе не находила. Уже две недели Вершинин не мог сообщить ей ничего, кроме обычного “запасись терпением, процесс идет”. Бездействие и невозможность повлиять на ситуацию выматывали, словно форсированный марш с полной выкладкой.

Из квартиры Саша лишний раз старалась не выходить, чтоб не рисковать без нужды. Она не знала, насколько скрупулезную проверку выдержат ее документы. Да и куда ей было идти в чужом вражеском городе?

Саша попыталась достать университетские учебники, чтоб продолжить учиться по программе философского факультета. Но учебные пособия при Новом порядке продавали исключительно студентам. К ее услугам был разве что ассортимент книжных лавок, от которого затошнило уже при первом знакомстве. Дореволюционную литературу перечитывать не тянуло — эта эпоха с ее проблемами канула в прошлое. Одна только книга из всех, что были доступны, показалась актуальной — “Государь” Макиавелли. Неумирающая классика, доказывающая, что все, кто идет к великим целям, обязаны переступать через моральные принципы. Да еще в квартире удалось найти старый сборник шахматных этюдов. Над ним Саша коротала часы.

Припомнила было гимнастические упражнения, к которым безуспешно пыталась приучить ее Аглая. Но не до конца зажившая рана на плече могла разойтись от любой нагрузки. Оставалось только ходить из угла в угол, бесконечно меряя комнаты шагами, и курить, едва успевая освобождать пепельницы.

При Советской власти в этой просторной четырехкомнатной квартире жили три семьи. Теперь их выселили на окраину. Дом отремонтировали, подключили к электроснабжению и водопроводу. Саша не знала, остался у дома прежний хозяин или появился новый, но теперь дом, как и до революции, снова сделался доходным: квартиры в нем сдавались в аренду тем, кто мог себе позволить их снять.

Кухня была оборудована электрическим очагом. Свежие продукты доставлял через день услужливый рассыльный. В любое время можно было принять ванну, в теплой уборной стоял ватерклозет. И все же на своей широкой мягкой кровати Саша спала хуже, чем на сыром лапнике без одеяла. Не делая ничего целыми днями, выматывалась сильнее, чем в полку, где ей с утра до ночи обыкновенно даже присесть было некогда.

Однажды Саша обнаружила, что юбка, которая в Моршанске была ей велика, теперь едва застегивается. Панически кинулась считать даты и пришла к выводу, что предпринятые меры предосторожности результата не дали — она все же понесла. В красках представила себе, как станет продолжать войну сперва с пузом, а потом с младенцем на руках. Но через пару дней ее тело ясно дало знать, что дело не в этом. Она просто ела слишком много.

Хотя дверь запиралась изнутри и ключ лежал у нее в кармане, она чувствовала себя так, словно снова оказалась в плену. Больше всего изводила невозможность узнать, как там ее ребята, живы ли. Она ведь так и не примирилась с Аглаей, после расстрела бедняги Смирнова они разговаривали только по необходимости и сквозь зубы. Невыносимо было думать, что Гланьку убьют и они не обнимутся никогда.

Прибыли ли уже в войска новые комиссары? Им придется труднее, чем ей в свое время. За ней стояла мощь молодого Советского государства, тогда еще нарастающая. За этими ребятами — только то, что может обеспечить она. А прямо сейчас она не может ничего.

У нее даже был канал связи! Но применять его следовало только по делу, а не для того, чтоб успокоить себя.

Вершинин не докучал ей, он редко бывал на квартире. Иногда по вечерам они играли в шахматы, Саша чаще выигрывала. В последнее время Вершинин ночевал здесь все реже, к запаху его одеколона примешался душноватый аромат духов. Видимо, у него появилась женщина. Саша надеялась, что Вершинин знает, что делает, и не поставит их работу под удар ради своей прихоти.

Что она в нем ценила — он ни разу не сказал ей ничего вроде “доверяй мне”. Он знал, что поверит она только доказательству, и пришел с ним на двенадцатую ночь после передачи золота. Зажег свет в ее спальне и бросил ей в постель сложенный вчетверо лист бумаги. Посмотрел, как она моргает спросонья, улыбнулся и вышел, аккуратно прикрыв дверь.

Почерк Белоусова Саша знала лучше, чем свой собственный. Быстро проглядела вступление, ритуальный текст, переписанный лишь затем, чтоб усыпить бдительность возможного перлюстратора: “Сын божий и святой дух… Эта молитва берет свое начало в Иерусалиме… кто получит ее, должен в течение 9 дней посылать ее другим... Кто исполнит это — будет иметь освобождение от несчастий… Письмо должно обойти вокруг света 127 раз…” Это все никакого значения не имело. Само послание содержалось в той части письма, где рассказывалось о праведниках, переписавших его, и нечестивцах, прервавших цепочку.

"Святой Феодор разослал письмо девять раз и так одиннадцать раз, и было ему послано благословение от Сударыни Матери. И ожидает он более в скором будущем, сильно бо велика нужда. Дочь же его духовная Аглая прервала цепь, и страдает в нужде. Такоже и раб Божий Николай не переписал письма и скоро пошел босой по миру".

Саша задумалась. Федор — Князев — главный груз — русские трехлинейные патроны. Девять на одиннадцать — почти сотня ящиков. Как и договаривались. Один ящик, видать, контрабандисты прибрали себе в качестве внеплановой комиссии. Хотя им вообще-то и так щедро заплачено за доставку.

В деревянном ящике по две запаянные цинковые коробки, в каждой — двадцать картонных пачек, в пачке — три обоймы по пять патронов. Итого шестьсот патронов в ящике. Пятьдесят девять тысяч четыреста патронов. Около тонны груза. Капля в море. Если б она снабжала только те четыре сотни бойцов, что остались от ее полка, и то было бы мало. Но в Тамбове собрались тысячи восставших, и оружие для них в тайниках Антонова могло найтись, а вот боеприпасов не было совсем.

“Прервавшие цепь” — о том, чего не хватает острее всего. Аглая — пулеметы. Диски для льюиса и ленты для максимов. Николай — интендант — обувь. Тут все ожидаемо.

Саша внимательно перечитала письмо еще раз, теперь не пропуская ничего. Если бы в тексте встретилось слово “ангел” в любой форме, это означало бы, что письмо написано под давлением и верить ему нельзя. Контрабандисты вполне могли пойти в своих интересах и на шантаж.

Никаких ангелов в письме не было. Саша перевела дух.

О себе ее муж ничего не сообщил. Неудивительно, стандартный текст следовало менять как можно меньше. Судя по почерку, писал он не за столом, а на весу, хорошо если не на ходу. И все же буквы были выведены четко, даже не без изящества. Хоть бы это означало, что он не ранен и не болен.