— Если позволите, барон, то я останусь со своими штрафниками до конца, — возразил он мне. — Дело чести и авторитета.

— Если вы так ставите вопрос, то ничего не имею против, — ответил я. — Даже отмечу такое ваше поведение перед его величеством.

Глаза бывшего гвардейского подполковника обрадовано сверкнули. Смысл и радость гвардейской службы быть отмеченным императором.

— Много потерь? — продолжил я его расспрашивать.

— Треть, господин командор. Двадцать два фельдюнкера. В основном в рукопашной при захвате батареи.

Надо же… Я почему-то посчитал, что он в два раза больше подчиненных в бою положит. Не меньше. Обманчив бывает внешний вид.

Но я должен признаться, барон, что ваши бронеходы это страшное оружие, — продолжил граф. — Нечеловеческое. Если бы я не был на вашей стороне в этом бою, то, наверное, бежал бы сам позорно с поля боя.

— То ли еще будет… — вздохнул я, припомнив кино про ядерный взрыв на Тоцком полигоне, которое нам показывали в армии. — Техника в наше время меняется молниеносно. Если позволите, граф, дам вам один совет…

— С удовольствием выслушаю его, — действительно по лицу видно, что проявил заинтересованность.

— Вы храбро сегодня сражались, граф. Сразу скажу, наград за сегодняшний бой не будет. Какие награды могут быть в братоубийственной войне? Но когда император будет возвращать вам прежние чины, то проситесь сразу перевести вас в армию, пока война официально не закончилась. Сами понимаете, что императорскую гвардию после такого мятежа ожидают перетряски да массовые чистки с отставками. Возможно даже 'с позором'. А так вы безболезненно выйдете в войска генералом. Получите под командование бригаду. Ранг вам позволяет. Но это так… Между нами.

— Благодарю вас за совет, барон. Он действительно ценный. А что будет теперь в стране?

— В империи продолжится гражданская реформа покойного императора Отония. Она прогрессивна. Нет у империи иного пути, как переходить на индустриальный уклад хозяйствования. Феодализм это родимые пятна прошлого, тянущего нас вниз. Сохраним феодализм, проиграем экономическое соревнование другим великим державам. Тогда нас раздавят и растащат по мелким лимитрофам. Мы и эту войну против всего мира, если можно так выразиться, еле-еле вытянули благодаря индустриальному рывку. Но этого мало. Сегодняшний мятеж гвардии, по большому счету, это попытка возврата к феодализму. Потому как доходы от традиционного сельского хозяйства если и не упали, то стали бледно выглядеть по сравнению с доходами фабрикантов и купцов. А это обидно тем, кто еще крепостное право помнит если не сам, то по рассказам родителей. И даже не в доходах основная обида, а в том, что шапки перед ними перестали ломать и спины гнуть. И в глаза смотрят дерзко.

— Вам проще, господин командор. У вас в Реции крепостного права не было никогда, — вздохнул граф Гримфорт. — А у нас в великом герцогстве все так запутано…

— Кстати, граф, вы местный же… Не подскажете особнячок средней просторности, который можно реквизировать под мой штаб? Чтоб дворик был, флигеля и конюшни. И особо не бросался в глаза роскошеством. И чтобы мой бронеход во дворе встал ничего не ломая.

Штурмовики зачищали квартал за кварталом, вытаскивая зашхрерившихся гвардейцев из, казалось бы, невозможных для укрытия человека щелей и дырок. И передавали их идущим следом трофейным командам. Пленные не сопротивлялись. Большинство в пылу бегства и оружие-то растеряли.

Всего пару раз нам в городе оказали сопротивление.

Один раз мушкетерский лейтенант, которого застали отчаянно стучащимся в дверь неказистого двухэтажного дома в глубине квартала. Когда он понял, что туда его не пустят, а штурмовики уже за спиной. Развернулся, выхватил саблю и диким криком бросился на штурмовую группу:

— Ненавижу!

Согласно инструкции никто с ним в единоборство вступать не стал. Полоснули из автомата очередью поперек груди и все. Револьвер у него был, но из пустых камор барабана пахло тухлыми яйцами.

Второй раз пришлось вести бой с опомнившимися мушкетерами, которые забаррикадировались в тесном тупиковом переулке с пулеметом и решили видимо как можно дороже продать свои жизни. Первыми на них напоролись трофейщики с летальным для себя исходом. Мушкетеры сразу скосили из пулемета семь человек. Двое оставшиеся в живых саперов побежали за подмогой.

Затем пришлось гвардейцев осторожно выкуривать, потому, как основу баррикады составляли две пулеметные двуколки, на которых перевозилось кроме самого пулемета системы 'лозе' четыре тысячи патронов к нему. В лентах уже.

Отбивались они грамотно. Экономя патроны, но когда необходимо то и длинными очередями угощали, не подпуская к себе никого на гранатный бросок.

Пытались подогнать 'артштурм', но он по ширине еле пролезал в этот кривоколенный переулок и то только до поворота. По этой же причине не было возможности ни гаубицу применить, ни миномет.

Переговоры ничего не дали, разве что позволили приблизительно определить численность этого отряда. Впрочем, в парламентеров никто из гвардейцев не стрелял.

Снайперу просто негде было себе устроить позицию в этом каменном мешке.

Добежали до меня с вечным вопросом: 'что делать?'.

Пыл схватки уже угас. Никто из штурмовиков не хотел лишней крови.

Послал еще одного парламентера. Тот выкрикнул в рупор, что я — Кровавый Кобчик, даю им полчаса на размышление, а потом сотворю с ними 'кровавую тризну'. В ответ услышали только мат и хвастовство, что они не царцы, чтобы дать себя резать ножиками тупым диким горцам-овцедрюкам.

Зря они это сказали.

Среди штурмовиков нашлось четверо хороших скалолазов. Они по фасадам домов на соседней улице, отобрав у связистов костыли для прокладки телефонного кабеля по стенам домов, поднялись на крышу. По крышам же и прошли до этого тупика с упертыми мушкетерами. Просто и непритязательно забросали их сверху ручными гранатами. Каждый из этих альпинистов взял с собой по три десятка 'колотушек'. Этого хватило. Двадцати мушкетеров с тремя офицерами больше не стало среды дышащих.

Как и стекол в переулке.

И целого кожуха на пулемете.

Больше никаких очагов сопротивления до самого проспекта не было. Но я приказал встать в оборону, заняв три улицы от ворот до центрального проспекта и провести зачистку. Улов оказался небольшой. Всего несколько десятков человек, практически все раненые. Тащить их в чистое поле в импровизированный концлагерь не стали. Отобрали оружие, у кого было, взяли подписку с них и с хозяев домов, что они прекращают сопротивление. В случае нарушения данного слова поручителями выступала семья их приютившая, на которую горцы навели страху, что всех зарежут тогда.

Я понимал, что каждый час работает против меня, но захваченный кусок города оказался больше нашего горла. Тем более что небо прояснилось наполовину, что позволило все-таки прилететь дирижаблю из Тортуса и раскидать над городом листовки с Манифестом.

Когда расчистили от ворот Ловчую улицу, я выдвинул к проспекту три пулеметные танкетки. И расставил блокпосты. Четыре поста вооружили трофейными пушками. Больше для устрашения противника, нежели действительно собрались разрушать столицу.

Отправил боевое донесение людям Моласа в кордегардию охотничьего замка и сел на патронный ящик ждать нового приказа от императорского генерал-адъютанта, пока саперы вывозят трофеи и оформляют пленных.

Стоило только отправить вестового с пакетом, как гвардейские инженеры протянули к месту моей засидки полевой телефон. Однако, сервис.

Покрутил ручку. Дунул в трубку.

— Сувалки? Кобчик на проводе. Доложи обстановку вокруг города. И где тут ваши люди? Я еще ни одного из них не увидел.

Люди Моласа начали активные действия только в полдень. Это мне стоило, наверное, клока седых волос. Сидеть практически без дела на вздёрге нервического ожидания все утро в неустойчивой конфигурации противостояния в городе. Ситуация напоминала древнюю русскую сказку о том как мужик медведя поймал, а тот его не пускает… Мне бы еще пару батальонов под руку. Простой пехоты. Даже слабо обученной. На посты и блоки поставить. Пометить место.