Чтобы строение смотрелось составной частью окружающего, дом ставили не на землю, а на сваи, часто опирающиеся на замшелые камни. Это создавало впечатление естественного соединения здания с землей, наиболее логичную его «привязанность» к ней. При такой конструкции пространство «движется» под дом, распространяясь за границы обзора, помогая глазу объединить все части и компоненты участка в единое целое. Строители, стремясь активно ввести жилье в природное окружение, строили приподнятый на сваях дом возле маленького водоема, в воде которого он отражался. Через распахнутые сёдзи в жилье проникал запах свежих трав, шум сосен и звон цикад.

Как правило, все дома на внутренней территории замка, как и в городской застройке Осака, имели черепичное покрытие. Национальная традиция учитывала даже силуэт дома. Глубоко «надетая» на здание, крыша, словно зонт, защищала интерьер и энгава от дождя и солнца. Она интересна своей пространственной протяженностью, простым, но вместе с тем отточенным силуэтом. Крыша будто «плывет» вместе с идущим по саду человеком, поворачивая к нему в разных ракурсах массивные, вынесенные за пределы здания формы. Кажется, что пространство, обтекающее заостренные углы крыш, облегчает их весомость, как и небо, «печатающее» строгий рисунок здания, словно нарочито создает фон, объединяющий дом и сад, окружающую атмосферу с жильем человека. К тому же дробление стен на вертикальные и горизонтальные элементы, соседство, взаимное согласие разных фактур — бумажные сёдзи и оштукатуренные стены, комбинация подвижных и неподвижных, полупрозрачных и непрозрачных частей интерьера дома создавали своеобразный нестатичный образ сооружения.

Для строительства жилых помещений внутренней части замкового комплекса было также характерно, что ни один архитектурный элемент, включая планировку и аранжировку, не выступал как единственный, подчиняющий другие и требующий акцента. Каждая, казалось бы, незначительная деталь имела такое же право на внимание строителя, как и главная часть фасада, отражала действенный и в сфере архитектуры принцип сибуи — сдержанность, утонченность, — характерный для японского искусства в целом.

В 1583 г. строительство замка было завершено. Он считался самой неприступной крепостью в стране после замка в Хёго. С него просматривались весь Осака и окружающая местность вплоть до Хёго (современный Кобе).

Замок был хорошо виден даже с Авадзи, большого острова во Внутреннем Японском море. В караульных помещениях крепости размещался большой гарнизон, несущий круглосуточную службу. Казалось бы, всесильный глава феодальной Японии мог чувствовать себя здесь достаточно уверенно и спокойно. Однако Хидэёси долгое время служил в войсках феодалов и хорошо знал повадки всегда готового к битвам самурайства. Ведь даже средневековый морально-этический кодекс самурайства (бусидо) возводил в единственно достойную цель жизни воинскую доблесть, воспитанию которой посвящались годы военного тренажа и бесконечных военных сражений. Знамя феодального клана — красноречивая летопись жизни и смерти, борьбы и гибели на бранном поле не одного поколения, вечное воплощение честолюбивых надежд самурая — могло в любой момент взметнуться над вооруженными отрядами воинственных князей.

Хидэёси был уверен, что затишье, наступившее в стране, молчаливое признание сильной руки кампаку, это еще не гарантия его безмятежного существования. Он внимательно и с недоверием наблюдал за действиями крупных феодалов, особенно феодальных домов Южной Японии. Ведь их стремление к сепаратизму было подтверждено многовековой практикой. Чтобы уберечь себя от враждебных коалиций и одновременно отвлечь князей и экономически их обезоружить, Хидэёси объявил завоевательный поход на Корею, в котором активное участие должны были принимать все феодальные дома.

В самый разгар корейской войны осенью 1598 г. могущественный диктатор, вынашивавший широкие захватнические планы походов на материк, уже готовивший флот для экспедиции на Филиппины, внезапно умер. Встал вопрос о наследовании власти. Еще во время корейского похода Хидэёси назначил своим преемником малолетнего сына Хидэёри. Но кампаку помнил, каким образом он сам добился власти. Она досталась ему в кровопролитной борьбе, была куплена ценой жестокой расправы с сыновьями и законными наследниками Ода Нобунага, сюзерена и сподвижника Хидэёси. С ним его связывали первые «объединительные» походы на соседние феодальные княжества, во время которых Ода отметил простого дружинника. Тот день стал началом головокружительной военной карьеры будущего полководца.

В желании захватить власть Хидэёси не посчитался ни с чем. Помня это и пытаясь обеспечить иную судьбу своему наследнику, Хидэёси заранее назначил регентами до совершеннолетия Хидэёри представителей пяти самых крупных феодальных домов Японии. Главным из них был Токугава Иэясу, очень богатый феодал, почти независимый глава восточных провинций, также сподвижник и участник прежних военных экспедиций Ода Нобунага и Хидэёси. В период борьбы за власть Хидэёси нейтрализовал своего главного конкурента Токугава, подарив ему громадные земельные владения на востоке страны. Так Токугава стал крупнейшим феодалом. Назначая его регентом, Хидэёси был уверен, что Токугава и без того, по собственной инициативе станет «добровольным покровителем» его наследника.

Какое-то время так и было. Откровенное игнорирование Токугава остальных регентов и попытка подчинить их своему влиянию привели к созданию двух враждебных коалиций крупнейших феодальных домов Японии. Осенью 1600 г. Токугава разбил своих противников в жестокой битве при Сэкигахара, а через три года, окончательно отбросив всякую видимость опеки над Хидэёри, провозгласил себя сёгуном. Богатые князья Японии были чрезвычайно недовольны таким ходом событий, тем более что, едва придя к власти, Токугава начал урезать владения соперников и округлять собственные за их счет. Все дальнейшие надежды этих семейств были связаны с молодым Хидэёри, который, как они думали, повзрослев, станет оспаривать власть у нового сёгуна. Хидэёри в 1600 г. исполнилось всего шесть лет, и после откровенного захвата «опекуном» власти мальчик по-прежнему оставался жить с матерью (вдовой Хидэёси) в Осака, надежно укрытый за стенами неприступного замка.

Много лет искал сёгун повода, чтобы разделаться с Хидэёри. Сёгун понимал, что факт существования наследника прежнего феодального диктатора ставит под угрозу созданный им самим режим. К тому же имя Хидэёри, лишенного всех прежних владений, низведенного до положения простого удельного князя[13], было, по существу, знаменем оппозиции. Пытаясь всячески нейтрализовать влияние Хидэёри, сёгун женил его на своей внучке. Он считал, что после этого мятежные феодалы поостерегутся сделать Хидэёри своим предводителем. Однако женитьба Хидэёри на внучке не принесла сёгуну покоя.

В 1614 г. Хидэёри сам неожиданно предоставил ему долгожданный повод для конфликта. Еще при жизни Хидэёси в Осака было начато строительство огромного, богато декорированного храма с деревянной статуей Будды. Едва завершились строительные и отделочные работы, как произошло землетрясение, и храм почти полностью был разрушен. Долгое время семейство Хидэёси не решалось приступить к восстановлению погибшего сооружения. Это требовало огромных затрат и особого разрешения центральных властей. Но события последних лет, в том числе и вступление в родство с сёгуном, в какой-то мере давали семейству бывшего всесильного феодала надежды на мирное разрешение длительной напряженной ситуации. Хидэёри решил испросить разрешение в память отца на восстановление разрушенного храма и получил его. В 1614 г. сёгун был приглашен на торжественное открытие отреставрированного храма.

Во время пышной церемонии, заметив выбитую на одном из колоколов надпись «мир и спокойствие в стране», Токугава высказал большое неудовольствие. Оказывается, в безобидной, не имевшей никакого особого подтекста надписи он узрел оскорбляющее высокий титул сёгуна употребление всуе иероглифов, входящих в его имя. Повод был абсурден, но никакие попытки приближенных Хидэёри уладить мирным путем неожиданно вспыхнувший конфликт не привели к положительному исходу. Да иначе и быть не могло — ведь честолюбивый Токугава столько лет искал повода развязать войну и теперь, естественно, не пошел бы ни на какие уступки.