Поздно ночью, лежа рядом с Никитой, Мэри снова и снова прокручивала в голове то, что сказала сегодня своим русским коллегам. Права ли она была? Кто она вообще такая, чтобы решать за других, что им следует делать, а что нет? Пока речь шла о ее девчонках… но тут-то взрослые люди…

Корсаков пошевелился, переворачиваясь на бок. Видеть его в темноте Мэри не могла, но без тени сомнения была уверена в том, что он смотрит на нее.

— Слушай, а это правда? — негромко спросил Никита.

— Что именно?

— Что ты летаешь хуже, чем раньше?

— Чистая правда, — вздохнула Мэри. — Существенно хуже. Хотя, думается мне, и получше многих. Проблема в том, что чужой уровень не является мерилом для меня.

Корсаков помолчал и вдруг выпалил:

— Мне это не нравится!

— Думаешь, мне нравится? Да только мое мнение не имеет сейчас никакого значения. Это просто реальность, и мне надо как-то уживаться с этой реальностью. Вот и все.

Никита подтянул одеяло повыше, укутывая Мэри. Почему-то ему казалось, что она мерзнет. А может быть, и не казалось. В голове вертелась мысль, которую он не решался озвучить. Должно быть, Мэри почувствовала это, потому что, безошибочно найдя во мраке его нос, она слегка потянула за него и насмешливо приказала:

— Ты уж договаривай, мужик! Тебе ведь есть что сказать, не отпирайся.

— Не буду. Мэри, я намерен подать рапорт. Рапорт о твоем отстранении с должности тактического координатора на время проведения предстоящей операции.

— Что-о?! — Мэри вывернулась из его объятий и уселась на кровати, скрестив ноги. — Никита, ты хоть понимаешь, что ты говоришь?!

— Да я-то понимаю! — Корсаков начал заводиться. — В этом сражении нам понадобятся все силы и все умения. И если уровень мастерства тактического координатора будет хуже того, который я имел удовольствие наблюдать за полчаса до нашего знакомства, вся эта затея обречена на провал!

Он говорил что-то еще и с ужасом чувствовал, как между ним и его женщиной вырастает стена отчуждения. Мэри молчала, даже не пытаясь вставить слово. Потом вдруг встала и начала одеваться. Лучше бы он ударил ее. Действительно лучше. Мэри не понаслышке знала, что такое свернутая челюсть, и, если память ей не изменяла, по сравнению со сказанным Никитой это было совсем не больно. Она не могла больше находиться здесь, рядом с человеком, который одними только словами избил ее сильнее, чем тот, на Орлане.

— Ты куда? — тихо, безнадежно, уже зная ответ, спросил Никита.

— К себе. Мне надо подумать. Не над твоими словами, нет. Тут думать не о чем. Подавай рапорт, делай что хочешь, отстранят — так отстранят. Да и тебе тоже не помешает поразмыслить.

— О чем?

— Например, о том, как, в случае моего отстранения, ты будешь отправлять меня на Кремль. Под конвоем? — по-другому ведь не получится, можешь не сомневаться. Или о том, кто меня заменит. Сам же говорил на Совете, когда предлагал в качестве эскадр приманки «Александровскую» и «Андреевскую», что они подходят лучше всего потому, что видели, как я дерусь, и ни у кого не возникнет сомнения в моем праве отдавать приказы. Хотя да… — голос Мэри внезапно пропитался сиропом, таким сладким, что казалось — он разъедает слух, как кислота разъедает железо.

— Дину Роджерс «александровцы» тоже видели… пусть не в драке, но рядом с ней, авось прокатит… согласна, этот вопрос снимается. Правда, «Хеопс» никто из действующих капитанов не удержит, а мои девочки и вовсе не смогут работать с кем-то другим… Да, конечно, есть еще Элис, ее они воспримут как командира… может быть… но она тоже — вот беда! — находится не в лучшей форме… все силы и умения, говоришь?!

Она дошла до двери, протянула руку к сенсору, постояла и все-таки обернулась.

— Да, и еще. Однажды ты сказал мне, что те, кто не умеет так летать, как летала я до встречи с тобой, — дурнушки. Уверен, что тебе такая нужна, адмирал?

Профессор Эренбург расхаживал по своему кабинету, заложив руки за спину и слегка кланяясь на каждом шагу. Высокий, худой, нескладный, похожий на старого журавля, он выглядел бы забавно, если бы в том, что он говорил, было хоть что-то веселое или хотя бы обнадеживающее.

— На данном этапе мы бессильны. Разумеется, система искусственного поддержания жизнедеятельности может работать сколь угодно долго, но перспективы…

— Что говорят ваши бельтайнские коллеги? — глухо спросил князь Цинцадзе.

Эренбург остановился на мгновение, вскинул было голову, потом пренебрежительно махнул рукой и снова принялся мерить шагами кабинет.

— А что они могут сказать? На родине Марии Александровны с такими, как она, не церемонятся. Даже в том случае, если пострадавший пилот тем или иным способом добирается до этой самой родины. Варвары… вы читали их Устав, ваша светлость?

— Читал, — буркнул Цинцадзе, пристраивая подбородок на сцепленные пальцы рук, локти которых опирались о стол. Фарфорово-бледное лицо на экране перед ним было неподвижным и безжизненным, даже жилка на виске не билась. — Вы правы, варварство… неужели ничего нельзя сделать?

Профессор присел за стол напротив князя и кивнул на бутылку коньяку. Ираклий Давидович покачал головой, и тогда старый нейрофизиолог, слегка пожав плечами, налил себе одному. Отпил глоток. Поморщился.

— Единственное, что с гарантией прекратит действие импланта — его извлечение. Но это ведь не нашлепка на затылке и не паутина, лежащая на мозге под костями черепа, во всяком случае, когда речь идет о давней имплантации. Тариссит встраивается в мозг, пронизывает его во всех направлениях, — Эренбург сокрушенно покачал головой. — В случае графини мы имеем положение, обратное тому, которое сложилось после покушения на его величество. Там пострадало тело, получившее повреждения, несовместимые с жизнью. Но мозг уцелел, максимум через год клон дорастет до нужного размера, затем сравнительно простая операция — и Георгий Михайлович снова будет с нами. А ее сиятельство… — Николай Эрикович дернул уголком рта и скрестил руки на груди.

— С телом полный порядок, если не считать того, что мозг не желает иметь с ним — и с окружающей действительностью — ничего общего. Но именно это его нежелание портит всю картину. Извлекать имплант нельзя, это сделает мозг нежизнеспособным. И я пока не вижу способа как-либо переломить ситуацию. Остается только ждать. Ждать и надеяться на то, что в какой-то момент дуплексные связи восстановятся. Вот только когда и в каком объеме это произойдет… если произойдет. Правда, следует принимать во внимание тот факт, что графиня — не вполне бельтайнка по происхождению. Не исключено, что ее смешанная кровь сыграет в данном случае положительную роль. Не говоря уж о том, что ее способность к регенерации, хоть и понизившаяся по сравнению с изначальными показателями, все-таки существенно выше общепринятой нормы. Так что перспективы восстановления функций есть. Но сколько времени на это потребуется… Самый долгий бельтайнский эксперимент по поддержанию жизни «сгоревшего» пилота занял около четырех лет. Потом систему просто отключили. Нерентабельно-с.

Эренбург поднялся на ноги, подошел к окну и некоторое время смотрел на снег, падавший уже второй час и превращавший окружающий клинику парк в зимнюю сказку. Такая мирная картина… и такая неуместная сейчас. Он снова повернулся к своему собеседнику.

— Зачем что-то предпринимать, что-то искать, проводить исследования, если можно просто вырастить нового пилота? Зачем, если даже сорок — вы только вдумайтесь, ваша светлость, сорок! — процентов отсева при имплантации считаются у них вполне приемлемыми потерями. Вот когда было шестьдесят — тогда да, они суетились. А сорок — это нормально… дикари!

Цинцадзе тоже встал, одернул пиджак, суховато улыбнулся.

— Спасибо за консультацию, профессор. Что ж… будем ждать.

Выбранные в качестве наживки силы Империи переместились в систему Соколиный Глаз. Интенсивность тренировок постепенно снижалась: при всей своей придирчивости Мэри была вынуждена признать, что лучшее — враг хорошего. Конечно, нельзя было позволить людям расслабиться. С другой стороны — перетренируешь, перегорят, и что дальше? Преподаватели кафедры командования Академии Свободных Планет на Картане недаром уделяли столько времени и внимания именно этому аспекту.