— Так и знала, что вы любите зрелых женщин. Жаль опоздала, — сказала Изабэль, поднялась с постели и схватила шляпку. Мадам подошла и чмокнула Крабова в щечку: — Если здесь не срастется, обращайтесь. Я только «за!» — она кокетливо улыбнулась и, наигранно покачивая бедрами, вышла из комнаты Крабова.

Крабов захлопнул дверь, отошел к окну. Его раздирал смех, и он рассмеялся, но сразу с упоением закашлялся. Взял со стола чашку с коньяком и опрокинул ее содержимое себе в рот. Он сел на кровать и покачивал головой, то и дело сбиваясь, то на кашель, то на хохот. Прикурил. Нет, он даже и не думал, что у Глади на него виды и сразу понял, что старушка способна на многое. Она только что избавила его от миллиона проблем!

Глади вышла из ванной. Одетая, естественно, и сказала:

— Расставим точки сразу. Я вас бросаю!

Крабов заржал, как конь, да так что пружины койки затряслись, словно альвеолы его прокуренных легких, а Глади добавила:

— Только не наше с вами дело.

***

Стакан чая, сухой паек, распаренный кипятком, узкая кровать с серым полосатым одеялом. Хоть Крабов и дослужился до подполковника, большего чем отдельная комната он не получил. Зато у него был личный телефон и недавняя прогулка с Севильей. Той самой, что в его первое появление в городе, раздевала следователя в будке чудес.

Все-таки глупой женщиной та оказалась. Раньше Крабова подобное обстоятельство не смущало, но час назад он откровенно обломал пухлогрудого диспетчера будки, с которым ему приходилось теперь работать. Проводил даму до общежития и пожелал доброй ночи. Не пытался лапать или целовать молоденькую брюнетку. Наверняка она была чьей-то дочерью или племянницей. Прислали сюда ее не за заслуги перед отечеством, скорее за кровные узы, а может быть благодаря размеру груди. В общем, дама была разочарована, но Крабову было все равно. Нет, он не воспылал к дамам постарше. Тема половых отношений стала ему чуть ли не противной. Он устал от женщин, от алкоголя, от своей работы… От этого проклятого города и его свойства ломать людей и их жизни. Он устал от ответственности, а сейчас она была во сто крат весомей, чем когда-либо.

Прохаживаясь по комнате, Крабов не думал об этом. Он устал думать и потому больше всего волновался остывающим в чашке чаем. Он допил «Индийский отборный» и, сладко потянувшись, сладко же зевнул. Ежедневные троекратные уколы обезболивающего помогали: ребра почти не беспокоили, правда плечо — доставляло проблем, к счастью зашитая тремя швами щека, ныла не так отчетливо, как вначале.

Еще в первый вечер и ежедневно он проверял комнату на прослушку. Контора явно не старалась. Видимо не хватало операторов слушать так много народу. Детектор, личный и надежный, ничего не обнаружил. Ни сразу, ни потом.

Утроба позвала его в уборную, и Крабов повиновался. Вечерний поход в туалет принес облегчение и не только в привычном смысле. Это был третий день пребывания следователя в Воллдриме. Петля ограничительной веревки наконец вышла естественным путем. Да, когда он ехал в Воллдрим, после вознесения ангела Димитриса, он связал ограничитель и дополнительно (на всякий случай) спаял концы зажигалкой, проглотил петлю. Все эти дни страшно болел живот, но признаться лазаретному работнику в боли он не мог. Благо болели и ребра, и никто не заподозрил его нутро в предательстве. Маленькое приключение желудочно-кишечного тракта наконец закончилось. И это были микроскопические неприятности для его организма, в сравнении с теми, что мог получить Крабов, покажи он себя в будке чудес с летающими сигаретами и зажигалками или вообрази он себе толпу голых баб. Он не слишком полагался на шнурок в утробе и допускал, что кишечный тракт может повредить ограничитель. Потому Крабов все эти дни носил заветную веревочку и на щиколотке.

А еще следователь постоянно вспоминал слова чертенка Димитриса с трезубцем в руке: «Простите, перепутал. Вы же хороший…»

— Раз я чертов мечтатель, к тому же хороший человек, надо поработать со всем этим поганством! — сказал он себе с деланным воодушевлением, потом зевнул и с гораздо меньшим энтузиазмом добавил: — Спокойной ночи, подполковник Крабов.

Он взглянул на свое лицо. Отражение в зеркале было уставшим, а в глазу все еще краснело кровоизлияние; шрам, перехваченный черными хирургическими нитками… Да, выглядел Крабов будто лоскутный монстр Франкенштейна. Кусочек следователя, кусочек мага, ошметки прежнего человека…

Он клацнул выключатель и свалился на пружинистую постель. Металлическая сетка под матрацем закачала следователя. Он так устал и морально, и физически… Чертовы мечтатели, как же он устал! Нет сил, апатия и интеллектуальная кома… Но разве может он позволить себе перестать бороться за свою жизнь? Бессмысленную, бестолковую, но жизнь! Свою собственную, единственную принадлежащую ему жизнь! Целыми днями находиться среди людей, следить за словами, решениями по следствию и будке чудес, контролировать каждое свое движение, не допускать непроизвольных жестов, которые смогли бы выдать его. Например, банального почесывания запястья или щиколотки под веревочкой, желания закатать чертов рукав!

— Устал, — прошептал Крабов.

Как же он устал…

Еще до того, как сетка кровати полностью замерла, Крабов уснул.

«Черный» север, невиданное ночное небо, неизвестные созвездия. Военные астрономы из спутниковых войск утверждали будто звезды не земные. Они установили множество наблюдательных станций, направленных в разные части небосвода в городских районах, укутанных годовалой ночью.

Крабов шел один, впрочем, по Воллдриму он преимущественно передвигался без компании.

Итак, коты! Ущербное поручение досталось старшему следователю. Это если быть честным с самим собой. С другой же стороны, коты показывались повсюду в городе, а потому Крабов изучал Воллдрим вдоль и поперек, не вызывая подозрений. Хотелось бы спросить, при чем здесь подозрения, если он ничего недозволенного военным начальством не планирует? Или планирует? Похоже он сам с этим не определился. Совести проще, если душа твоя мучается и не принимает твоих действий, противится, вроде как не отвечает за разум. «Самообман профессиональный» — так все это называется.

Север города безлюден. Здесь не встречаются обитаемые жилища. Еще полгода назад, поговаривали, народу здесь было поболе. Виной те самые животные с «бешенными» вирусами. Вытравили людей с их территории. А может народ смирился с погодой и решил не ждать восхода, но самим двигаться в места посолнечней этих?

Военные патрули, как правило состоящие из трех-четырех контрактников и офицера младшего ранга, встречались Крабову просто до мозолей в глазах. Надоели что жуть! едва ли не каждые минут 10–15 кто-то проверял документы, выяснял цель пребывания, то там, то здесь. Потому следователю, утомленному гадской работой, а на теперешний момент и застоем в ней, приходилось без конца оправдываться перед патрулем за свои шествия до семи раз за час. Первое время Крабов старался избегать патрулирующих, но это оказалось практически невозможно. Потому на прошлой неделе он запросил «красный» пропуск, который не предполагал открывать причины и полномочия. Специальный бейдж на цепочке висел у Крабова на груди. Но даже несмотря на это, чувствовал Крабов себя будто в ловушке. Похожее чувство он время от времени ловил и в своей семейной жизни. В ней нет угла для уединения; нет места, где ты можешь остаться один на один со своими мыслями; невозможно дать мозгам отдых, ведь, помимо работы, дети и жена требовали внимания, требовали участия. А что на работе? Работа мониторилась во всех смыслах. Скрытые камеры, пишущие устройства. Часто без его ведома. Где расслабиться? Да нигде!

Крабов рассматривал заброшенные здания северного Воллдрима. Оставленное жилище — мечта любого мальчишки. Бесценно не имущество, спрятанное за стенами, бесценен сам процесс обшаривания шкафов и полок в поисках чего-то интригующего. Порой находились такие вещи! О предназначении некоторых можно было размышлять часами и даже днями.